Мне бы хотелось показать вам и другие мои находки – серебро, что я купил в Лондоне.
– С удовольствием взгляну,– ответила она, действительно заинтересовавшись.
Приятно удивленная изменением в его поведении, Рози с облегчением отметила, что он разговаривает вполне любезно. Она не могла понять причины такой резкой перемены. Может быть, проявленный интерес к его серебру? Возможно ли? Неужели такая мелочь могла настолько все изменить?
– Вот это подсвечники времен Георга III, тоже работы Пола Сторра, 1815 год,– объяснил Джонни, подводя ее к длинному столу за стоящим перед камином диваном.– Я их купил в том же магазине на Бонд-стрит. Благодаря Тони и Френсису мне удалось сделать там несколько очень удачных приобретений.
Рози стояла, восхищенно глядя на подсвечники и одобрительно кивая головой. Потом она обратила внимание на широкую серебряную вазу в центре стола.
– Тоже восхитительно, но это уже не Сторр, да?
Он покачал головой.
– Она была сделана намного раньше, за целое столетие до Сторра, это чаша для пунша времен королевы Анны, 1702 год, работы другого выдающегося ювелира Уильяма Денни.
– У вас есть совершенно потрясающие вещи. Да и весь дом великолепен,– сказала Рози и, пройдя по комнате легкими шагами, присела на диван.
– Благодарю,– ответил Джонни, последовав за ней. Он устроился на стуле возле огромного камина.
– Не хотите ли чего-нибудь выпить? Ликер, коньяк? – спросил он, взглянув на нее.
– Спасибо, просто кофе, если можно.
В этот момент в комнату быстро вошел Артур с кофейником на подносе. За ним следовала София с чашками и блюдцами. Подав кофе, они тихонько вышли.
Рози и Джонни пили маленькими глоточками свой «экспрессо».
Оба молчали, но на этот раз не враждебно. Антипатия Джонни совершенно исчезла, сменившись благожелательным интересом. Теперь он считал свое прежнее поведение безобразным и злился на себя за него. Он недоумевал, почему вдруг ему отказало известное всему миру обаяние, как только Рози переступила порог его дома.
– Чья это картина? – спросила Рози, взглянув на пейзаж над камином. Крестьяне на фоне волнующегося под ветром пшеничного поля Рози показались очень милыми, и неожиданно она почувствовала тоску по Монфлери.
Джонни выпрямился и проследил за ее взглядом.
– Это Паскаль, местная художница, и я – поклонник ее живописи. У меня есть еще несколько ее картин наверху.
– Мне нравятся современные импрессионисты... Такой пейзаж можно встретить где-нибудь во Франции,– тихо сказала Рози, продолжая разглядывать картину и вспоминая ландшафты в окрестностях замка Монфлери.
– Там это и было написано. Паскаль много работает во Франции,– ответил Джонни, со все возрастающим интересом глядя на Рози.
Та удивленно подняла брови и ответила ему вопросительным взглядом.
Первым отвел глаза Джонни. Поставив на стол чашку с кофе, он пересел на диван рядом с Рози.
Джонни Фортьюн принципиально никогда и ни перед кем не извинялся. Но сейчас произошло именно это, он приносил свои извинения Розалинде Мадиган. Он говорил быстро и немного сбивчиво:
– Послушайте, я хочу извиниться. Я, Наверное, был невежлив с вами, я не хотел...– он замолчал и покачал головой.– Да, простите меня, я не должен был отыгрываться на вас. Понимаете, неудачный день, масса дел, разные проблемы...– ловко сымпровизировал он, пытаясь оправдать свое непростительное поведение и показать себя в лучшем свете.
– Я вас понимаю,– ответила Рози.– У меня тоже иногда бывают такие дни.
– Так я прощен?
– Конечно,– улыбнулась ему Рози.
Эта улыбка осветила ее лицо, подчеркнув неожиданную нежность губ и блеск глаз. Она опять улыбнулась, и он почувствовал, что улыбка затронула что-то в глубине его души. Ощущение было настолько необычным, что он просто сидел и в растерянности смотрел на нее.
Рози тоже взглянула на него и встретилась взглядом с самыми яркими, самыми синими глазами, какие ей когда-либо доводилось видеть. Склонив голову на бок, она посмотрела на него с еще большим недоумением, решив, что более странного человека она не встречала за всю свою жизнь.
Рози передвинулась, и свет неожиданно упал на ее лицо.
Неотразимая зелень ее глаз и медно-коричневый оттенок волос внезапно поразили Джонни своей ошеломляющей красотой. Он спрашивал себя, как он мог счесть ее серенькой и неинтересной. Если уж говорить правду, Розалинда Мадиган была потрясающе красива.
Все еще в растерянности от этого странного человека, смущенная необычным выражением его лица, Рози сказала, дотронувшись до его руки:
– Все в порядке, в самом деле. Я вас понимаю. И не сержусь...
Улыбка опять промелькнула на губах Рози. Джонни начинал ей нравиться. Она уже забыла его прежнюю грубость и по своему обыкновению видела в нем только хорошее.
Джонни кивнул. Сам еще того не зная, что был сражен.
12
Еще долго после ухода обеих женщин Джонни чувствовал полную растерянность из-за своей необычной реакции на появление Рози. Она абсолютно лишила его душевного равновесия. Возненавидев ее с первого взгляда, сейчас он был более чем поражен этим неожиданным поворотом на 180 градусов. Растревоженный, не понимая себя, он лежал в пижаме поверх одеяла на кровати, пытаясь разобраться, что же такое с ним происходит.
Размышления прервал резкий звонок телефона. Сняв трубку, он взглянул на часы, стоявшие на тумбочке у кровати, недоумевая, кто бы это мог быть. Стрелки показывали начало двенадцатого. Звонивший должен принадлежать к людям его ближайшего окружения, так как только немногим известен этот номер.
Тем не менее в его голосе слышалась неуверенность, когда он произнес:
– Алло?
– Как живешь, Джонни? – грубовато спросил его кто-то сиплым голосом.
– Дядя Вито! Бог мой, почему ты не спишь так поздно? В Нью-Йорке уже начало третьего.
– Ага. Я что, позвонил в неудачное время, малыш? Ты там чем-то занят?
– Нет, я один,– фыркнул Джонни.
– Жаль.– Старик вздохнул.– Я тебе чего всегда говорю? Найди себе приличную девушку, итальянку, женись на ней, нарожайте кучу симпатичных бамбино и заживете лучше некуда. Ты почему не делаешь, как я тебе говорю, Джонни?
– Скоро сделаю, дядя Вито, скоро!
– Обещаешь?
– Да, обещаю.
– Я тут был на острове. На семейном обеде. Ты знаешь, как всегда, в четверг. В общем Главный, он передает тебе привет. Ты его любимчик, не забывай об этом. Он нас ждет на День Благодарения. Ты не забыл наш уговор, Джонни?
– Конечно, нет. Разве я когда-нибудь пропускал семейные встречи? Я бы никогда не подвел тебя. Или Главного. Слушай, а откуда ты звонишь?
– Не волнуйся, я оплачу разговор.
– Пожалуйста, иди домой и ложись спать. Тебе ничего не нужно? С тобой все в порядке?
– Все отлично, малыш. Лучше не бывает.
Далеко в Нью-Йорке, стоя на обочине дороги и слегка поеживаясь от холодного ночного ветра, Вито Кармелло рассмеялся:
– У других тут вокруг так здорово не получается, Джонни. У них слишком длинные языки – много трепятся. Плохо дело... Плохо для бизнеса, capisce?
– Да,– ответил Джонни и тоже рассмеялся.– А теперь сделай одолжение, иди домой и ложись. Увидимся на следующей неделе. Я приеду поздно вечером в среду.
– И где же ты остановишься?
– В «Уолдорфе».
Издалека донесся хохот Вито.
– Спокойной ночи, Джонни.
– Спокойной ночи, дядя Вито.
Джонни углубился в размышления. Вито было под восемьдесят, точнее, семьдесят девять, и он был уже слишком стар для прежних занятий. Пришло время уйти от дел. Но старик был упрям и никогда бы его не послушал. И не взял бы у него денег. «Мне денег не нужно, малыш. У меня их полно. Больше, чем я могу потратить. Прибереги их себе на черный день»,– ворчал он всякий раз, когда Джонни предлагал ему свою помощь.
Его дядя был гордым сицилийцем, глубоко преданным своему старому гамба – корешу Сальваторе Рудольфо – Главному, как многие его называли, и поэтому он не хотел оставить дело. «Не раньше, чем Дон передаст другому свою власть,– всегда твердил Вито.– Когда он бросит дела, тогда и я. Мы вместе начинали, вместе и закончим».
Так и получилось, что Вито Кармелло до сих пор, впрочем, как и всю свою сознательную жизнь, был капореджиме – капитаном в организации Рудольфо.
Вито и Сальваторе дружили с детства. Оба были из Палермо. И когда их семьи вместе приплыли на пароходе со «старой родины», мальчикам было по восемь лет. Шел 1920 год. Обе семьи обосновались в одном и том же квартале нижнего Манхэттена, по возможности ближе друг к другу, как на Сицилии.
Джонни много раз слышал от своего дяди рассказы о том давнем времени, когда семьи Кармелло и Рудольфо приехали в огромный город под названием Нью-Йорк.
Новым иммигрантам приходилось нелегко, и очень скоро родители мальчиков обнаружили, что здесь они не стали ни богаче, ни счастливее, чем были в Палермо, и часто им хотелось вернуться обратно на родину.
Нередко бывало, особенно на вечеринках, что Гвидо Кармелло и Анжело Рудольфо обменивались сочувственными замечаниями и недоумевали, почему им пришла в голову дурацкая мысль переехать в Америку, эту «страну изобилия, где улицы вымощены золотом». Золотых тротуаров здесь вообще не было, а «изобилие», о котором они столько наслышались, если и было, то не для них. Они оба, Гвидо и Анжело, выросли вместе и были лучшими друзьями. Оба усердно работали в столярной мастерской, но жизнь не становилась легче. Большей частью это была борьба за то, чтобы уплатить за жилье и прокормить свои семьи.
Но их детям нравился город. Освоившись с английским языком, они сделали улицы Манхэттена своим домом, полюбили их шумную, возбуждающую суету, так не похожую на сонное спокойствие Палермо. Школа им была скучна. Однако улицы сулили бесчисленные захватывающие приключения, а иногда и случайные легкие деньги.
К тому времени когда мальчикам исполнилось по тринадцать лет, они образовали свою уличную банду, боргата, как ее называли по-итальянски. Основать банду было идеей Сальваторе. Из них двоих он был сильнее, жестче, смышленнее и был прирожденным лидером. Их бизнесом стали мелкие преступления. Они процветали, грабя киоски уличных торговцев, чердаки фабричных складов, совершая разнообразные кражи, даже обчищая карманы пьяниц. И кроме того, подрабатывая на побегушках у местных мафиози. Частенько им удавалось принести домой гораздо больше денег, чем их честным и трудолюбивым отцам.
Со временем благодаря своей сообразительности и напористости Сальваторе дорос от главаря подростковой банды до младшего члена мафиозного клана. Ему оказывал покровительство один из капо, сумевший оценить по достоинству природные «таланты» молодого сицилийца – его проницательность, стальные нервы и грубую силу. Сальваторе потянул за собой Вито, всячески восхваляя его перед капо и тем самым обеспечивая своему дружку местечко в «семье». Прошло совсем немного времени, и Сальваторе несмотря на свою молодость получил более высокое место в организации, став официально признанным членом мафии. Того же удостоился и Вито.
Постепенно Сальваторе Рудольфо приобрел репутацию хитрого и расчетливого молодого гангстера, с которым следовало считаться. Он высоко метил. Сальваторе был не только прекрасным уличным стратегом, он также обладал блестящей деловой хваткой, пугающей жестокостью и инстинктивной готовностью к предательству. Плюс к тому у него было редкое свойство внушать другим непоколебимую преданность себе. Кроме Вито он собрал вокруг себя группу надежных, верных ему людей – гамбату. Они готовы были выполнить любое его приказание, даже убить. Что и случалось не так уж редко.
Подошло время, когда Сальваторе, движимый алчностью, честолюбием и жаждой власти, попытался выйти из прежнего клана и вместе со своим ближайшим помощником Вито создать собственную Организацию.
Успех их попытки объяснялся не чем иным, как правильно выбранным моментом и удачей. Раскол произошел в 1930 году, когда им было по восемнадцать лет. В среде нью-йоркской мафии в это время создалась необычная и очень благоприятная для их планов ситуация.
Целая группа чувствующих свою нарастающую силу молодых бунтовщиков, недовольных правлением прежних донов, которых они насмешливо прозвали «усачами», подняла мятеж против отсталых и старомодных главарей.
В 1931 году, когда переворот успешно завершился, большинство престарелых донов были убиты или оказались отброшенными в сторону. Стиль управления Организацией, привезенный из Старого Света, был забыт, зародилась новая американская Мафия, какой она и остается по сей день. Тогда же возник и клан Рудольфо. Поскольку Сальваторе и Вито много сделали для успеха путча молодых, бунтовщики, теперь бывшие у власти, благосклонно позволили им осуществить и их собственные планы, или точнее, планы Сальваторе.
Семья Рудольфо быстро росла и набирала силу и через несколько лет стала самой влиятельной в «достопочтенном» Содружестве Мафии, известном под названием «Ла коза ностра», что означает «Наше дело». Сальваторе стал главарем, боссом, его брат Чарли – заместителем босса, двоюродный брат Энтони – консильере, или советником, а Вито – капитаном и ближайшим доверенным лицом Сальваторе.
В детстве Джонни Фортьюн точно не знал, чем занимается его дядя Вито. Ему только было известно, что тот занят в семейном бизнесе вместе с братьями Сальваторе, Чарли и Тони. И только повзрослев, он стал понимать, что эти его «дяди» – гангстеры и члены банды. Но, поскольку он вырос в чисто итальянской среде, где быть мафиози считалось обычным делом, подобное открытие его не слишком удивило. Он очень мало знал о том, что происходит в этом замкнутом мире, где об амичи, людях из «почтенного общества», говорили с благоговейным уважением. Или со страхом.
По неписанным законам мафии дома дела не обсуждались, поэтому он ничего не знал о повседневной работе дяди Вито, да и не очень этим интересовался. Единственно важным было для него то, что эти четверо любят его, защищают и следят, чтобы он не испытывал нужды в самом необходимом.
Каждый раз, когда Вито были нужны деньги на новую одежду или туфли для Джонни, на врача, дантиста, уроки музыки или развлечения, он неизменно получал их от Сальваторе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45