В то время как большинство двухлетних малышей чаще бегали, чем ходили, и повторяли каждое услышанное слово как попугаи, Томми лишь изредка приподнимал голову и издавал тихие звуки, выражавшие радость или недовольство. Чувствуя, как счастье переполняет ее при виде сына, Пенелопа опустилась на колени возле самодельной кроватки, с жадностью всматриваясь в его милое личико.
Ее Томми был очень красивым мальчиком. С такими мягкими золотистыми кудрями и ангельской улыбкой он был точной копией рафаэлевского херувима. По крайней мере в ее глазах. Для нее он был самым красивым ребенком в мире.
И все же Пенелопа с болью признавала, что многие не смогут разделить ее мнение. Суровый жизненный опыт развеял остатки ее прежней наивности, и теперь ей слишком хорошо было известно, как жестоки люди.
Она знала, что вместо восхищения красотой лица Томми большинство увидит только его хрупкое маленькое тельце и неестественно изогнутые ручки и ножки. Вместо того, чтобы любить малыша за его нежную душу и кроткий нрав, его станут ненавидеть за умственные и физические недостатки. Но пусть хоть весь мир будет питать отвращение к нему, считая, что его нужно стыдливо скрывать, для нее он всегда останется бесценным сокровищем, которое она с гордостью будет показывать всем, как только они вернутся в Сан-Франциско.
Представив, будто ее сын одет как принц и лежит в красивой детской плетеной корзине, она поцеловала его нежную щечку и прошептала:
— Все будет хорошо, мой родной. Скоро сам все увидишь.
Словно почувствовав печальное настроение матери, мальчик потянулся и улыбнулся так, что она сразу приободрилась.
— Я как раз собиралась поменять ему пеленки, когда услышала, что вы подъезжаете, — сказала Минерва, ставя рядом с кроватью корзину с детскими вещами. Наклонившись и нежно пощекотав ребенку животик, она проворковала: — Мы совсем промокли, как флаг под дождем, да, Томми?
Он засмеялся, и в какой-то миг улыбка сына напомнила Пенелопе очаровательную улыбку Сета.
Покачивая головой из стороны в сторону, что заставило ребенка залиться громким смехом, пожилая женщина ласково проговорила:
— Мы тебе все быстро поменяем, и тогда ты сможешь поиграть со своей мамой. Думаю, она привезла какой-нибудь сюрприз для тебя.
Искренняя нежность Минервы по отношению к Томми согрела Пенелопу до глубины души, и уже не в первый раз она эгоистично возблагодарила судьбу, которая и Сколфилдов сделала жертвами шантажа Адель. Без постоянной заботы Сэма и Минервы малыш вряд ли выжил бы в первые месяцы своей жизни. Тогда, как, впрочем, и сейчас, они оказались настоящим даром небес.
Устыдившись, но не раскаиваясь в своих корыстных мыслях, Пенелопа нежно сжала руку пожилой женщины.
— Ты всегда так много работаешь, Минерва. Почему бы тебе не отдохнуть хотя бы сейчас? Я позабочусь о Томми.
— Да я не умею отдыхать, но мне нужно приготовить ужин, — ответила она, в ее темно-карих глазах мелькнуло понимание.
Пенелопа благодарно улыбнулась. Эта женщина всегда давала ей возможность побыть наедине с сыном.
Наклонившись так, чтобы можно было вытащить пеленку из-под ребенка, Минерва показала на покрасневшую попку малыша и сказала:
— Я пользуюсь цинковой присыпкой для ухода за кожей. Ты найдешь коробочку в корзине с чистыми пеленками. Остальная его одежда в ящике под кроваткой. — Еще раз пощекотав мальчика, она отошла к столу в дальнем углу лачуги и принялась резать овощи.
Оставшись одна и напевая колыбельную, которую помнила с детства, Пенелопа нежно вытерла ребенка, а потом стала подбирать для него что-то особенное из одежды.
Она достала шерстяное покрывало, вязаную фуфайку и две фланелевые рубашечки. После недолгого размышления вытащила белую вышитую распашонку, которую купила для него в Чикаго. Мягкая льняная легкая шапочка, светло-голубая вязаная шляпка, отделанная темно-голубой атласной ленточкой, и несколько теплых накидок — вот все, что составляло гардероб Томми.
Процесс смены пеленок и одевания мальчика требовал большого терпения. Хрупкие, маленькие, как у семимесячного младенца, ножки мальчика были неподвижны и искривлены. Такими же неестественно застывшими были и его слабые, тоненькие, словно у фарфоровой куклы, ручки. Но, несмотря ни на что, она благословляла те редкие драгоценные мгновения, когда сама ухаживала за ребенком. И даже дала себе слово, что как только они благополучно доберутся до дома, она откажется от услуг няни и сама будет полностью заботиться о нем.
Закончив одевать, застегивать и закутывать его, Пенелопа зажала под мышкой сумку с подарками и подхватила малыша на руки. Крепко прижимая его к себе, она закружилась по маленькой комнатке, напевая песенку «Он славный и веселый парень!».
Покружившись по комнате, она провальсировала к столу, где сидела Минерва, и, слегка наклонившись, уронила сумку на стол. Покрывая поцелуями улыбающееся личико сына, она прошептала:
— Ты хочешь посмотреть подарки, мой дорогой?
Он весело засмеялся в ответ.
Опустившись в старенькое кресло напротив Минервы и удобно устроив на коленях Томми, Пенелопа начала доставать подарки сыну. Когда она снова запела «Он славный и веселый парень!», Минерва отложила в сторону свой нож и присоединилась к ней. Ее монотонный высокий голос звучал резким диссонансом на фоне хорошо поставленного сопрано Пенелопы, поэтому она скоро умолкла, вытерла руки полотенцем и стала приплясывать возле стола.
Первым под руку Пенелопе попался плюшевый кролик.
Всунув игрушку в ручки малышу, Пенелопа сказала:
— А сейчас у меня еще есть подарок для тебя. Особенный подарок для моего замечательного мальчика.
— Два подарка в один день! — восхищенно воскликнула Минерва. — Да мы так избалуем ребенка!
Если бы Пенелопа могла, то принесла бы сотню подарков вместо двух. Но плюшевый кролик и погремушка — это все, что позволили ее ограниченные средства.
Твердо решив не думать ни о чем плохом, она достала из сумки погремушку и громко погремела ею. Томми и Минерва ахнули. Взяв голубую ленточку, Пенелопа стала привязывать игрушку к запястью Томми. Когда погремушка была прикреплена, она нежно потрясла его за руку, показывая, как нужно извлекать звук. После нескольких таких попыток мальчик дернул ручкой сам. Засмеявшись от удовольствия, он повторил свое движение, а потом еще и еще. Через минуту он снова с радостью загремел погремушкой.
Пенелопа приподняла краешек шерстяной голубой накидки сына и вытерла стекавшие по подбородку слюни. Потом она снова взглянула на Минерву, которая клала порезанные овощи в стоявшую на огне кастрюлю.
— А где Сэм? — спросила девушка.
— Когда я последний раз выглядывала в окно, они с Майлсом направлялись в лес. У Сэма было ружье, так что они, наверное, пошли на охоту.
— Сэм сделался настоящим охотником за последние полтора года, — заметила Пенелопа, вспомнив, как весело подтрунивала Минерва над его первыми неудачными попытками.
— Правда, — согласилась Минерва, в ее голосе послышалась гордость. — Кстати, вчера утром он подстрелил оленя, так что сегодня у нас на ужин свежая оленина. — Она помешала содержимое кастрюли деревянной ложкой. — К несчастью, все, что можно сказать об этом мясе, это что оно свежее. Оно жесткое, как подошва старого ботинка. Между нами говоря, мне кажется, животное было готово умереть от старости, когда его подстрелили.
Сморщившись, она накрыла кастрюлю крышкой и отвернулась от огня.
— Ну что ж, думаю, мы должны возблагодарить Господа за то, что у нас есть зубы.
— Кстати, о еде… — Слова Минервы напомнили Пенелопе о ее последнем подарке сыну. — Я привезла Томми немного печенья вместо именинного торта. Оно мягкое, так что ему будет нетрудно проглотить его. — Она скрестила пальцы. Как и все в его трудной жизни, еда была настоящей пыткой для Томми, и он чаще давился пищей, чем глотал.
Пожилая женщина одобрительно кивнула, когда Пенелопа достала небольшой пакет.
— Тебе будет приятно узнать, что он теперь гораздо лучше управляется с едой.
— Вы так заботитесь о нем, — с искренней теплотой сказала Пенелопа. — Возможно, когда все это кончится, я найду способ отблагодарить вас за вашу доброту.
Минерва покачала головой и села в кресло слева от Пенелопы.
— Как и ты, я делаю все, чтобы защитить от Адель своего собственного сына. Да и Томми такой чудесный.
— Он просто прелесть, правда? — спросила Пенелопа, улыбаясь и с гордостью глядя на своего сына. — А как твой сын? Ты что-нибудь знаешь о нем?
— Одно из его писем попало к нам пару недель назад. Он успешно работает в городском совете, и друзья собираются выдвинуть его на должность мэра. — Она нервно потерла глаза. — Он также хочет знать, когда мы с Сэмом перестанем колесить по Западу и вернемся домой в Бостон, чтобы познакомиться с нашей внучкой.
— Внучка, — тихо повторила Пенелопа. — Как чудесно. Поздравляю.
Минерва удрученно вздохнула.
— Как жаль, что меня не было там, когда она родилась. Это моя первая внучка, ты же знаешь. Я бы все отдала, чтобы подержать ее на руках.
— Может, скоро у тебя появится такая возможность, — сказала Пенелопа, скрестив пальцы, чтобы удался ее план по вызволению Томми.
Женщина тяжело вздохнула.
— Если ты веришь в это, то совсем не знаешь Адель дю Шарм. Это не женщина, а вампир. Она не отпустит никого, будь то ребенок, женщина или мужчина, пока не вытянет из него все до последней капли.
— Ну, в таком случае полагаю, что мы почти иссякли, — заявила Пенелопа. — По словам Майлса, Адель планирует уехать с Запада через несколько месяцев и поселиться в Бостоне. Похоже, они собираются поймать богатого мужа… ты знаешь, одного из этих типов с Бикон-Хилл, чьи жены становятся аристократками в ту самую секунду, когда на предложение руки и сердца отвечают «да». Сомневаюсь, чтобы при таких амбициях она захотела оставаться связанной с третьеразрядной театральной компанией.
— Может, компания ей больше и не понадобится, но не думаю, что она оставит нас с Сэмом. Ведь наш сын — член городского совета и, возможно, будет кандидатом в мэры. — Минерва с беспокойным выражением покачала головой. — Если она начнет требовать привилегий от совета, то у меня не останется выбора и придется рассказать Алексу правду.
А правда заключалась в том, что Александр был не только незаконнорожденным, но и чернокожим на одну восьмую. И у Адель имелись бумаги, чтобы доказать это. Объясняя их участие в похищении Томми, Минерва рассказала Пенелопе всю историю.
Как и ее матери — квартеронке, тоже родившейся от богатого плантатора и его любовницы-мулатки, Минерве с самого рождения было предназначено стать утехой белого богача. С этой целью она и появилась на балу квартеронок в Новом Орлеане.
Именно там она встретилась с красавцем Сэмюэлем Сколфилдом. По решению отца он только что женился на весьма брюзгливой и вспыльчивой особе, дочери одного из влиятельных семейств в Новом Орлеане. Желая сгладить свою вину за то, что обрек сына на несчастливый брак, старший Сколфилд предложил ему выбрать себе любовницу.
И выбор Сэма пал на Минерву. Предполагалось, что Сэм будет предаваться с Минервой лишь плотским утехам, но молодые люди страстно полюбили друг друга. И эта пылкая страсть привела к рождению их сына, Александра.
Сэм слишком хорошо знал, что такое клеймо цветного, и не мог вынести мысли, что его голубоглазый сын не получит возможности добиться положения в обществе из-за оттенка кожи своей прабабушки. Поэтому он уговорил Минерву убежать с ним на север. Бросив все, включая сварливую жену Сэма и приличное содержание, которое он получал от отца, они перебрались в Бостон, где представились мужем и женой.
Шли годы, они добились успеха в жизни. Сэм прошел путь от младшего клерка до полноправного партнера в уважаемой и крепкой фирме Гроссмана и Шепарда. Единственное, что омрачало их счастливую жизнь, — это отказ упрямой жены Сэма дать ему развод.
Как ни тревожно было Сэму и Минерве сожительствовать вне брака, настоящие проблемы возникли у них спустя пятнадцать лет после бегства из Нового Орлеана. Беда вошла в их дом в образе горничной по имени Доркас Грейс Батлер.
Сначала лучшей прислуги нечего было и желать: покорная, спокойная, трудолюбивая. Но все разом изменилось, когда она, притворившись, что вытирает пыль в кабинете, выкрала переписку между Сэмом и адвокатом его жены. Эти бумаги давали Доркас Батлер, а ныне Адель дю Шарм, возможность шантажировать Сколфилдов. Бумаги не только обличали Сэма и Минерву как прелюбодеев, но доказывали, что Александр является незаконнорожденным, да еще с примесью негритянской крови.
Поначалу женщина требовала за молчание немного — сто долларов здесь, пятьдесят там. С годами требования росли, поставив Сколфилдов на грань разорения.
Но Сэм и Минерва всегда платили, какой бы высокой ни была цена. Они были согласны на все, лишь бы Адель не разрушила будущее их сына… даже на участие в похищении ребенка.
Услышав эту историю, Пенелопа попыталась возненавидеть Сколфилдов. Разве они не использовали ее ребенка, чтобы спасти будущее своего сына? Но не смогла осудить их. Можно ли ставить в вину родителям, что они любят собственного ребенка и хотят его уберечь? Разве она не сделала бы то же самое, если бы оказалась в подобной ситуации?
Чувство вины захлестнуло Пенелопу, когда она взглянула на своего мальчика; продолжавшего заниматься новой игрушкой. Что случится со Сколфилдами, когда Одноглазый Калеб выкрадет у них Томми? Неужели Адель рассвирепеет и исполнит свою угрозу, сломает жизнь Александру?
Такая возможность пугала Пенелопу. Ведь Сэм и Минерва не только смотрели за Томми, они полюбили его всем сердцем и ухаживали за ним во время его частых болезней так заботливо и нежно, словно он был их собственным сыном. Разве не должна она отблагодарить их за это?
Пытаясь отвлечься от противоречивых чувств, но зная, что она должна оставаться твердой ради блага Томми, Пенелопа взглянула туда, где сидела Минерва, погрузившаяся в свои собственные нерадостные мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47