Шли гуськом, нередко слыша голоса, но не обращая на них внимания. Иногда видели неподалеку призрачные огни и тогда старались поскорей свернуть с дороги. Изредка до них доносились крики, а однажды послышался неприятный смех, довольно долго преследовавший их по пятам. Гроно, замыкавший шествие, клялся и божился, что чувствовал прикосновение горячих пальцев, дотронувшихся до его шеи. Только потушив фонари и украдкой свернув с прибрежной тропы, они сумели избавиться от Хохотуна — так они окрестили жутковатого спутника.
В беспросветном мире время шло не так, как под солнцем. Скоро они обнаружили, что усталость, голод, жажда приходят к ним далеко не одновременно. И потребность во сне у них возникала по очереди. То один, то другой непременно страдал от недосыпания. Стало сложно судить, какой из приступов недомогания вызван причинами магического плана, а какой — просто физическим истощением. В последнем случае таблетки Уэйт-Базефа были бесполезны, а употребление их означало пустую трату бесценного лекарства. Таблетки исчезали с удручающей быстротой. Еще немного, и их не останется вовсе.
Кто знает, сколько минуло черных часов и дней, но ясно было, что не мало. Об этом говорил хотя бы расход продуктов. Мешки с провизией, взятой в разоренном доме, почти опустели. Когда запасы окончательно иссякнут, придется перебиваться подножным кормом, и Гроно, забыв о своих строгих убеждениях по части кулинарного искусства, уже экспериментировал, то отваривая кору, то обжаривая мотыльков, его усилия не увенчались особым успехом.
Безотрадное время текло и текло. Деврас тщился припомнить, что советовали древние философы в такой ситуации, но, видимо, им и на ум не могли прийти тяготы такого путешествия. Путники шли молча, изредка обмениваясь парой слов. Разумеется, того требовали соображения предусмотрительности, но, честно говоря, беседовать им было не о чем. Делиться впечатлениями? Увы, кроме непроглядного мрака и теплой сырости, ничто не встречалось им на пути. Жаловаться на неудобства, голод, сонливость, дурные предчувствия, тоску и разочарование? К чему? И так все было ясно. Иными словами, общаться не хотелось. Гроно и тот перестал ворчать. Время от времени устраивали короткие привалы. Донимали жара, смрад и любопытные насекомые, неведомые ползучие твари. Неприятностей хватало, но и они были какими-то однообразными. Словом, настроения среди смельчаков царили упаднические.
Уныние усиливалось по мере истощения провианта, от которого скоро остался лишь мешочек твердокаменной чечевицы. Новый кулинарный шедевр Гроно — копченые мотыльки — тоже никого не порадовал. Упадок духа еще более усугубила мысль, что им ни за что не отыскать стеклянную башню, так называемую Ледяную Химеру. Осознание этого пришло не сразу. Прежде чем зародиться сомнению, они отшагали впотьмах немало долгих миль по берегу Иля. Какое-то время Уэйт-Базефу удавалось подавлять недобрые предчувствия. Ледяная Химера, по его понятиям, должна была находиться за следующей излучиной, за купой деревьев. Излучины не кончались, не кончались и деревья. Время шло, но башня так и не материализовалась. Возможно, они проскочили ее в темноте, возможно, ее вообще уже не существовало. Сомнения переросли в легкую панику, а затем в страх, в котором никто открыто не признавался. Никто уже ни о чем не спрашивал, но безрадостный путь продолжался миля за милей. Впереди шел Уэйт-Базеф. Шел уверенным шагом, ни в чем не проявляя слабости, но один верный признак выдавал его беспокойство: исчезла характерная усмешка чародея.
Никто не посетовал вслух, когда была проглочена последняя из чудесных таблеток. Не было ни причитаний, ни бессмысленных обвинений. Лишь еще более молчаливыми стали путники. Поначалу потеря вряд ли была ощутима. Но постепенно с таким трудом сдерживавшиеся слабость и тошнота дали о себе знать. В голове Девраса поселилась звенящая пустота. Не чувствуя земли под ногами, он то и дело спотыкался. Зрение затуманилось, и свет фонаря казался ему размытым оранжевым пятном. Его спутники чувствовали себя ничуть не лучше, у каждого был легкий жар. Едва переставляя ноги, они брели с поникшими головами и остекленевшими взглядами. Бесконечно тянулись часы, но Ледяная Химера от них упорно ускользала. Каким бы безнадежным ни представлялось теперь положение, никто даже не заикался о том, чтобы повернуть назад. Никто вообще не произносил ни слова. Их молчание являло собой разительный контраст истеричному хихиканью Хохотуна, которому все же удалось каким-то образом догнать их в темноте. Поначалу он хохотал за их спинами по несколько часов кряду, но старательно держал дистанцию. Потом когда они наконец остановились, чтобы сварить чечевицу, невидимый сопровождающий обнаглел. Смех звучал то там, то тут, становясь все громче, словно источник его кругами приближался к костру. Они двинулись дальше. Хохотун не отставал. Осторожность уступила место нахальной фамильярности, и своей жертвой он избрал Каравайз.
Почувствовав, как горячие пальцы теребят ее волосы и юбку, как жаркое дыхание обожгло ее щеку, девушка резко развернулась, но увидела лишь черную пустоту, приветствовавшую ее идиотским хихиканьем. Каравайз гневно всматривалась в темень, но обидчика и след простыл. Теперь она шла между Гроно и Деврасом, что Хохотуну крайне не понравилось. Смех стал угрожающим, и вскоре после этого Гроно вскрикнул от боли. Рукав ливреи в том месте, куда вонзилась злосчастная колючка, окрасился кровью. В тот же момент Каравайз почувствовала, как жаркая рука медленно скользнула вниз по спине, повернулась… и снова никого. Только за пятачком света — радостные завывания.
Терпеть хохочущего безумца не было никакой возможности. Пусть они потеряют время, запутывая следы, избавление от непрошеного эскорта стоило лишних усилий. Погасив фонари, они сменили направление и пошли по тропе, которая привела их к обугленным останкам деревни, совсем недавно сожженной дотла. Смех затих где-то позади. Оторвались… Некоторое время они бесцельно бродили среди развалин домов, сараев, различных построек, ужасаясь последствиям разгула белых демонов. Повсюду запустение и горы трупов, вносивших свою лепту в уже ставшее почти привычным зловоние. Остановиться пришлось, когда у Гроно подкосились ноги. Старый камердинер неожиданно пошатнулся и резко сел. Рассыпаясь в пышных извинениях, попробовал было подняться, но ноги не слушались его. Головокружение могло объясняться болезнью или элементарным недоеданием. Деврас решил, что пора обыскать деревню на предмет пополнения чечевично-мотыльковой диеты.
Каравайз и Уэйт-Базеф решили не покидать Гроно. Деврас взял фонарь, корзину, обмотал запястье магическим шнурком и отправился на разведку один, спотыкаясь о головешки и удаляясь все дальше от друзей. На окраине деревни он наткнулся на стоявший особняком амбар, не тронутый огнем. Войдя, обнаружил в нем репу и турнепс, которых с лихвой должно было хватить как минимум на несколько дней. Желудок приветствовал этакое изобилие радостным бурчанием. Деврас, опустившись на колени, отставил в сторону фонарь и потянулся к овощам… и тут же по лицу его заструился холодный пот, перед глазами все поплыло, к горлу подкатила тошнота.
Но поможет ли нам еда, если нет таблеток Рэйта? Долго ли мы без них протянем?
Он старался не шевелиться, с трудом переводя дыхание. Одержав временную победу над дурнотой, принялся за работу. Когда корзина и карманы были доверху наполнены плодами земли, он поднял фонарь, встал и пошел к двери, но на полпути остановился, всматриваясь в игру красноватых лучей на незамеченной им дыре в полу. Заинтригованный, он приблизился к загадочному отверстию, посветил фонарем, но ничего не увидел. Из невесть каких глубин до него донесся необычный, чем-то пугающий запах — смесь цветочной сладости и плотоядной едкости. Сочетание — странное даже для обоняния, привыкшего к смрадному дыханию Грижниевой Тьмы. Деврас поморщил нос. Запах ни о чем ему не говорил, а тусклый луч фонаря высветил лишь старую деревянную лестницу, нижние ступени которой терялись во мраке.
Он напряженно вслушался… Ни звука. Снедаемый любопытством, юноша стал спускаться, но вдруг одна из прогнивших ступенек, не выдержав его тяжести, обломилась, лестница покачнулась, и Деврас рухнул вниз. Крича, отчаянно цепляясь за воздух, он провалился в зияющую пустоту. Фонарь выпал из руки и погас. Деврас же, пересчитав спиной ступеньки, благополучно приземлился — напуганный, но невредимый. Какое-то время он не двигался, тщетно напрягая все органы чувств. Его окружала кромешная тьма. Откуда-то изнутри пришло ощущение непоправимой утраты — это исчезло слабое натяжение нити. Шнур, привязанный к кисти, оборвался при падении и исчез. С ним оборвалась магическая связь с друзьями. Из глубины души поднялся неудержимый страх, и Деврасу пришлось прибегнуть, как всегда в трудных случаях, к мудрости философов: «Страх отнимает разум, низводя человека на уровень твари бессловесной. Поддаться ему — означает отказаться от человечности, что в моральном плане равноценно самоубийству. Сколь предосудительно стремление лишить себя жизни, столь же безнравственен и необузданный ужас». Конечно же это преподобный Дизич, нетерпимый и несокрушимый в своей добродетели.
«Испуганный ум окутан тьмою чернее мрака тысяч гробниц». Старый добрый Оми Нофид. Как лаконичны его изречения. Лучше и не скажешь.
Деврас набрал полную грудь воздуха и заставил себя соображать. Магическую нить не вернуть, она уже давно вернулась к Уэйт-Базефу. Чародей сразу же поймет, что произошло, и отправится на поиски пропавшего товарища, а если необходимо, то и воспользуется магией. Таким образом, ситуация, при всей ее досадности, не должна внушать особой тревоги. Деврасу только нужно оставаться на месте, и Уэйт-Базеф живо его отыщет. К тому же нет смысла сидеть в потемках. Фонарь валяется где-то рядом. Надо только нашарить его и снова зажечь.
Ободренный такими размышлениями, Деврас пополз вперед, водя перед собой вытянутыми руками, но не нащупал ни фонаря, ни стены. Фонарь наверняка поблизости, но где? Тьма сбивала с толку, искажая восприятие пространства. К примеру, этот погреб — он оказался невероятно просторным. Деврас никак не мог добраться до его конца. Либо подземное помещение простиралось намного дальше, чем он мог себе вообразить, либо он все время ходил кругами. Скорее всего, второе. Странный сладковато-едкий запах по мере его продвижения становился все крепче. Наверное, он приближался к источнику — не слишком обнадеживающая мысль. Лицо горело. Проведя рукой по лбу, он ощутил налипшие на него тонкие липкие нити, по прочности не уступавшие тонкой проволоке. Когда попытался смахнуть их, они прилипали к пальцам. Деврас пожал плечами и продолжил поиски. Казалось, подземелью нет конца и края.
Жара, тишина и темень действовали ему на нервы. Он остановился, чтобы успокоиться, и в тот же миг его слух уловил нечто… еле слышный щелчок, тишайшее царапанье, призрачный намек на шипение. Он застыл, но звук не повторился. Да и был ли он? Пустая игра воображения. Глупые затейливые фантазии, взращенные темнотой. Свет быстро бы рассеял все страхи… кстати, где же фонарь? Нельзя бросать его здесь. Как он сможет взглянуть в глаза своих товарищей, сознавая, что опять потерял столь ценную для них всех вещь? Нет, нельзя опускать руки.
Деврас полз все дальше, нити залепили глаза, нос, рот. Очистить от них лицо никак не получалось. Вскоре юноша с ног до головы был покрыт слоем паутины, от которой невыносимо зудела и чесалась кожа. Вещество оказалось на удивление клейким. Стоило ему попытаться отодрать его с лица, как оно налипало на пальцы. Стоило моргнуть, и веки сами собой слипались. В таком мраке это, конечно, не имело значения, но все равно было весьма неприятно. И зря Деврас остервенело тер глаза. Они были склеены намертво. Даже философия преподобного Дизича не могла унять бешеного сердцебиения. Все инстинкты подсказывали ему: беги!
Бросив поиски фонаря, Деврас решил вернуться туда, откуда пришел, то есть к лестнице. Вытянутые вперед руки рассекли густые тенета липких волокон, чем-то похожие на облака. Но ведь их не было здесь мгновением раньше? Значит, он неверно рассчитал направление. Выход должен находиться где-то слева… Или справа? Он остановился, чтобы разобраться, и снова услышал странный звук — щелчок, царапанье, едва слышное шипение. Не на шутку испугавшись, он попятился прочь и, ринувшись не разбирая пути сквозь душную Тьму, угодил в целый лес нитей. Они были повсюду, прилипали к лицу, спине, рукам и ногам, спеленали его наподобие кокона. Руки приклеились к бокам, ноги — друг к другу. Отчаянно барахтаясь, он потерял равновесие и упал. Падая, крепко стукнул о камни локоть, но невольно вырвавшийся крик заглушил паутинный кляп. Несколько секунд он просто лежал, прислушиваясь, не раздастся ли едва уловимый скрежет и вслед за ним шипение. Нет, все тихо. Может, ему пригрезилось? Попытался подняться, но понял, что насмерть прилип к полу. Юноша предпринял еще одно усилие, но без толку.
Деврас лежал обессиленный, с трудом переводя дыхание. Двигаться он не мог. Позвать на помощь тоже. Он был слеп и безумно напуган. Черное время словно остановилось, и его обуял ужас при мысли, что вот так он и умрет здесь, в темноте и одиночестве. Друзья, конечно, собьются с ног, разыскивая его, но никогда не найдут в недрах этого жуткого подвала. А он так и будет лежать — слепой, немой, парализованный, пока не умрет от жажды. Ужас, что сродни истерике, придал ему сил, но все новые усилия вырваться на волю потерпели полное поражение. Деврас был вынужден признать свое поражение и затих, только голова продолжала мотаться из стороны в сторону в тщетной попытке освободиться от паутинок, щекочущих ноздри, — мягких и вкрадчивых, как тихие убийцы.
Бесконечное, беспомощное ожидание. Затем над головой послышался голос Гроно, выкрикивающий его имя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50