Стремительно пройдя череду пустынных коридоров, он добрался наконец до погребальной заводи, где на жестком ложе у освещенного камнем резервуара в форме воронки лежал умирающий Инрл. Голова Инрла покоилась на ровном каменном пьедестале. Рядом стояли нетронутыми еда и питье. Выражение лица старого вардрула казалось безмятежным. Если его и терзала боль, то это не было заметно. О том, что силы его на исходе, говорила лишь тусклость тела. Инрл обратил лицо к входу в усыпальницу, и глазные валики сжались в приветствии. Ему удалось даже осилить легкую, призрачную вспышку свечения.
— Приветствую тебя, патриарх, — произнес он слабым, но чистым голосом.
— Приветствую, любимый сородич-учитель, — отвечал ему Грижни. — Близко ли Предки?
— Их приближение неспешно. Голоса с каждым багрянцем все отчетливее, но они все же медлят. Я зову их, но они сами знают свое время.
— Ожидание болезненно для твоего руу?
— Немного. Но близость сородича все исцеляет. В ответ на невысказанную просьбу архипатриарх крепко сжал руку Инрла и, сцепив свои суставчатые пальцы с его бескостными, ощутил наплыв знакомой теплоты и участия, по сравнению с которым межклановое взаимопонимание было лишь слабым отражением. Кровь говорила с кровью, и никакое другое общение не могло сравниться с этой близостью. После смерти Грижни Инрла, последнего его сородича, он уже никогда не испытает этого чувства. И архипатриарх, обретя величие столь дорогой ценой, вскоре останется один — последнее звено его негармоничного рода.
— Сколько утешения в прикосновении сородича, — проворковал Инрл, неосознанно нанося ему свежую рану. Хотя неосознанно ли? Глазные валики пришли в движение, огромные глаза с тревогой взглянули на патриарха. — Где твой свет? Ты будто ближе к Предкам, чем я сам. Неужто дела на Поверхности внушают такую тревогу? Или ты оплакиваешь утрату сестры-супруги Грижни Девятой? Или вырождение клана? Или тебя, как всегда, изводят противоречия, блистательный мой ученик-патриарх Грижни Трж? Что заставляет гаснуть твой хиир?
— Все. И одно больше всего. — При этих словах патриарх стал самую малость ярче. Открыть кому-то душу было для него редким удовольствием.
— Настолько сильно сопротивление людей?
— Напротив. Они безропотно принимают поражение. Я ожидал, что встречу отпор, мощное противодействие. Однако Тень уже сделала все за нас, принеся немощь, ужас и отчаяние. Люди повержены еще до нашего нападения. Неужто в этом наше великое предназначение — в истреблении беспомощных, в убийстве земледельцев, их детей и стариков? Не напоминай мне об убиенных Предках, сородич-учитель. Их горе — и мое горе. Но разве это хоть сколько-нибудь оправдывает нас?
— Есть еще что-то.
— Ты видишь меня насквозь, сородич-учитель. Да, это не все. Познал ли ты волю самого первого Грижни?
Инрл выгнул пальцы назад, не приподнимая руку с ложа.
— Ни разу. Разве кто-нибудь из нас углублялся столь далеко?
— Со мной бывало. Если на то пошло, мне часто бывает проще общаться с дальними Предками-людьми чем с более близкими по времени и природе вардрулами.
Окологлазные валики Инрла болезненно расширились.
— Послушай, сородич-учитель, первый патриарх Грижни, лантийский маг, со всей настойчивостью подстрекает нас к истреблению ему подобных. Я чувствовал силу его воли не раз и не два.
— Чтобы человек жаждал гибели своего рода? Не понимаю.
— Не могу до конца понять его мотивы: они так чужды и так напоены злобой. Чувствую неописуемую дисгармонию… разлад… гнев такой же жгучий, как свет солнца… жажду мести. Причины этой ненависти мне неведомы. Я всегда полагался на мудрость Предков, таков обычай. А первый Грижни… он ведь великий благодетель, создатель магических огней, без которых многие наши пещеры остались бы необитаемы. Конечно же нельзя не уважать волю такого Предка. Этим путем я всегда и шел, не задаваясь вопросами.
— А теперь, Грижни Трж?
— Теперь не могу. Я веду войну… уничтожаю и убиваю… и сомневаюсь в справедливости Предков. Об этом я могу говорить лишь с тобой, Грижни Инрл, ведь ты — единственный мой сородич, и только тебе дано меня понять. Завоевывая Поверхность, мы лишь возвращаем то, что в далеком прошлом было отнято у наших Предков — и это, безусловно, справедливо. Но если для восстановления справедливости нужно истребить невинных, моя совесть бунтует.
— Невинных, Грижни Трж? Опомнись, ты говоришь о людях.
— Скажи, ты никогда не ощущал родство с ними?
— Это неизбежно. В нас есть их кровь.
— Не только. Мы во многом на них похожи. Настолько, что союз человека и вардрула породил многочисленное потомство. Для меня воевать с людьми — все равно что ополчиться против членов родного клана. Ты понимаешь меня, сородич Грижни? Если ты не поймешь, то кто же?
Некоторое время Инрл лежал молча, закрыв большие, черные, как у всех Грижни, глаза. Наконец его веки приподнялись, и он ответил:
— Ты говоришь о вещах, которые сам я всю жизнь гнал из своего сознания. Сейчас, накануне воссоединения с предками, мое тело и ум слишком обессилели, чтобы решить для себя этот вопрос. Патриарх, твои противоречивые порывы непримиримы. Ты должен сам выбрать путь.
— Сделать выбор несложно. Куда труднее не свернуть с пути.
— Обратись за поддержкой к Предкам. Познай их волю, и твоя решимость укрепится. Здесь, у нашей погребальной заводи, Познание всегда доступно.
Патриарх сплел пальцы. Свечение Инрла стало чуточку ярче.
— И попроси их за меня, Грижни Трж. Скажи, устал ждать.
— Сородич-учитель, я попрошу, чтобы они поспешили.
Не проронив больше ни слова, архипатриарх начал внутреннее путешествие во времени. Мышцы окологлазных валиков расслабились, на лице появилось отсутствующее выражение. Грижни предельно сконцентрировался, но даже близость погребальной заводи не облегчала встречу с Предками. Однако настойчивость патриарха была столь велика, что для Предков они не прошли незамеченными. Наконец мертвенная бледность тела патриарха озарилась слабым сиянием. Прошло несколько мгновений, свет то становился ярче, то угасал, словно пробуя свои силы. И вдруг хиир Грижни воспылал, каждая клеточка его тела воссияла, знаменуя достижение Познания. На этот раз голоса вардрулов были почти неслышны. Патриарх с большей силой, чем когда-либо, чувствовал железную волю и яростную целеустремленность других его прародителей — людей. Их неистовая решимость бурлила в его крови, страстные порывы овладели его умом.
Страстные? Непостижимые? Чуждые? Не вполне. Даже находясь в глубине Познания, Грижни сохранил крохотную цитадель собственного самосознания, и глубоко в душе ощущал, насколько близки ему человеческие инстинкты и желания. Они жили в нем. Жили всегда.
Общение с Предками продлилось приблизительно восьмую долю багрянца. По истечении этого времени архипатриарх Грижни вышел из транса, укрепившись в правоте своего дела, хоть и не вполне избавившись от тревоги. Задержавшись затем лишь, чтобы пожелать Грижни Инрлу скорейшего и радостного воссоединения, он поспешил в комнату Белых Туннелей и, ступив на трансплату, вернулся к своим войскам. К этому времени вардрулы сосредоточились на берегу живой воды Мфра, которую люди называли рекой Иль.
Глава 13
— Где же моя дочь, Ваксальт? — простонал герцог Бофус, и голубые глаза несчастного отца наполнились слезами. — Где моя Кара?
— В полной безопасности, уверяю вас, ваша милость, — поспешил успокоить его Глесс-Валледж.
— Отчего вы так уверены? Моя ненаглядная Кара покинула город, и кто знает, какие несчастья могут выпасть на ее долю в чужих краях? Времена, что ни говорите, тревожные!
— Не такие уж тревожные, ваша милость. Безусловно, доходящие до нас слухи существенно искажают ситуацию.
— Дай Бог, чтобы вы были правы! Дай-то Бог! — герцог Бофус мерил шагами комнату для аудиенций, бесцельно слоняясь от стены к стене. На мгновение остановился у окна, глядя на многолюдную набережную Лурейского канала, затем вновь возобновил тщетные скитания. — Но ведь что-то происходит, Ваксальт! Что-то ужасное! Нет смысла притворяться, будто это не так!
— Да, что-то происходит, — согласился маг. — Того я никогда не отрицал. Я ничуть не сомневаюсь в существовании некоего необычного атмосферной явления, приближающегося к Ланти-Юму. Но неужели это может служить достаточным поводом для всеобщей паники? Дражайший мой господин, невежды всегда страшатся неизвестного, как правило, без каких бы то ни было на то оснований. Убежден, вы, как человек в высшей степени образованный и эрудированный, презреете досужие страхи. — В его тоне слышалось мягкое увещевание, почтительность. По его виду нельзя было догадаться о диком раздражении, которое вызывало в нем это непрерывное хождение взад-вперед.
— Прошу простить меня, Ваксальт, но я вас разочарую… Я ничуть не презираю их, напротив, весьма встревожен, даже очень встревожен. Посудите сами. Как быть с беженцами? Каждый день они сотнями прибывают в Ланти-Юм. Бедняжки, они так несчастны и бездомны. И безумно голодны. В городе не хватает продовольствия, чтобы накормить всех желающих, и обстановка становится напряженной Большинство этих людей — чужестранцы, и их обычаи для нас непривычны, а некоторые — к примеру, поведение этих кошмарных зуши — и вовсе внушают не лучшие чувства. Чужаки запрудили наши улицы и переулки, они не знают правил передвижения по каналам, говорят на тарабарских языках, всячески досаждают и обижают моих родных лантийцев. Пожалуй, ради блага Ланти-Юма им стоило давать от ворот поворот, но мы не настолько бессердечны. Они охвачены таким отчаянием! Стоит порасспросить тех, кто владеет цивилизованной речью, слышишь одно и то же — про страшную ползущую Тьму, про населяющих ее белых чудовищ. Они ведь не могут ошибаться все сразу, верно?
— Не вполне так. У страха, как вам прекрасно известно, глаза велики, — парировал Глесс-Валледж. — Простому люду, да еще необразованному, да к тому же из иных земель или в лучшем случае из провинции, все неведомое внушает безотчетный страх. Тьму, уж вы мне поверьте, можно отвратить. Что до «белых чудовищ» — когда тьма рассеется, нашим глазам предстанет какая-нибудь жалкая горстка альбиносов-головорезов, бандитствующих под покровом темноты, дабы поживиться за счет незадачливых поселенцев. Таким преступникам — жестоким, но все же не сверхъестественным — не тягаться силами с верными гвардейцами вашей милости.
— Вы действительно так считаете, Ваксальт?
— Абсолютно в том уверен. Ваша милость, разве не обещал я вам несколькими неделями раньше, что орден Избранных сосредоточит все внимание, все усилия на решении этого вопроса?
Бофус, широко раскрыв глаза, кивнул.
— Так мы и сделали, и могу заверить моего герцога, что преданные ему члены ордена в состоянии справиться с Тьмой, когда — и если — она достигнет Ланти-Юма.
— Правда, Ваксальт?
— Даю вам честное благородное слово. Я сам со всем разберусь. Поэтому не волнуйтесь, ваша милость, и доверьтесь верному своему слуге. — Уверенность Валледжа была ничуть не напускной. Вооруженный тайным знанием, он говорил это с чистой совестью.
— Ваши слова — будто бальзам на душу! Ах, дорогой Ваксальт, ваши преданность и усердие делают вам честь, и я вам премного благодарен. Теперь, когда я точно знаю, что Ланти-Юму ничего не грозит, у меня куда легче на душе. Вот только насчет дочери… Где она? Отчего не пришлет весточку? Может, заболела, поранилась? Вдруг ей плохо и она нуждается в отцовской помощи? А что, если она умерла или окружена незнакомыми ей людьми, которые затаили недоброе против нее? Мое сердце тогда бы, наверное, разорвалось на части. Как тягостна эта неизвестность! Ваксальт, я должен узнать правду! Умоляю, прибегните к помощи магии.
Глесс-Валледж заерзал, стараясь не обнаружить своего замешательства. Ему не хотелось признать, что его магические способности не безграничны, но в данном случае иного выхода не было.
— Ваша милость, предыдущие мои опыты нам ничего не дали, никаких зацепок. Если леди Каравайз находится за пределами города, обнаружить ее местонахождение я не в силах. Даже сильнейшее магическое видение не распространяется на большие расстояния.
— А вдруг она тайно вернулась в Ланти-Юм? Что, если она здесь, а мы о том не знаем?
— Разве она не дала бы о себе знать?
— Может, она потеряла память?
— Маловероятно.
— Может, ее держат в заточении?
— Кто решится поднять руку на дочь герцога?
— И все же такое возможно, не правда ли? — страдальческим голосом перебирал возможные варианты Бофус. — Хоть какой-то, но шанс. Умоляю вас, поищите ее еще разок! Взгляните, Ваксальт… для водолаза уже все готово!
С этими словами герцог указал на вместительный аквариум из прозрачного стекла, до краев заполненный чистой водой.
— Все готово, Ваксальт, — улыбнулся он. — Я приказал, чтобы его принесли сюда и наполнили доверху. Вам всего-то и надо, что опустить водолаза, а я уж сам прослежу за ним.
Валледж улыбнулся в ответ, вложив в улыбку все сочувствие, на которое только был способен.
— Я сделаю все, что в моих силах, дабы помочь моему господину.
Его непревзойденность прошествовал к столу, где стояла доставленная из его дворца затейливо разукрашенная шкатулка. Открыв ее, чародей извлек на свет пригоршню стеклянных пузырьков и банку с плотно закрытой крышкой. Он подошел к резервуару, откупорил бутылки и вылил их содержимое в воду. В тот же миг аквариум наполнился буйством цветов — завитками малиновой и желтой красок, глубоким ультрамарином, черными пятнами и бесцветным свечением, сходившим за белизну. Разноцветные струйки смешивались и расплывались, образуя зелень, пурпур, возникали все новые и новые сочетания, пока сотня разных оттенков не заполнила вместилище хаосом мыслимых и немыслимых тонов. Валледж сделал пасс руками, и безудержное буйство красок начало упорядочиваться. Краски загустели, пастельные тона потемнели, начали вырисовываться знакомые очертания.
Прижавшись носом к стеклу, герцог Бофус, словно ребенок, заворожено смотрел, как темнеющие на глазах фигурки оседают на дно, приобретая кажущуюся твердость.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50