И вот один из этих разговоров.
Он рассказал о том, как работал на Каховской ГЭС, потом читал лекции в Днепродзержинском строительном институте, вот-вот должен был защитить кандидатскую, а там и докторскую. И квартира благоустроенная, городская (в таких не часто удается жить строителям!), и работа в общем-то интересная, перспективная, и Климат для жены, сердечницы, куда как подходящий, ну что бы еще человеку надо? И опять бес — то бишь Нурекская ГЭС — попутал! В министерстве предложили Юрию Николаевичу строить плотину.
— Ну как я мог отказаться! — говорил он, как всегда, горячо. — Ведь вы же сами понимаете, ни в одной профессии нет столько романтики, настоящей романтики, как у гидростроителей! Не зря Никита Сергеевич Хрущев сказал где-то: строители — авангард рабочего класса, а гидростроители — их передо-' вой отряд... Ну что завод? — он и есть завод. А тут — стихия, неожиданности, неразгаданное, которое, бывает, никакими расчетами, проектами не предусмотришь. Риск, смелость, азарт и точные математические выкладки, и все на глазах — руками щупай!.. И вот предлагают мне строить Нурекскую плотину. Триста
метров высоты! Такое давление, что суглинки в теле плотины могут стать жидкими и прорвать любые известные пока фильтры. И вообще, черт их знает, как они вести себя будут! Плотина-то небывалая!.. Представьте, какой инженерный поиск, какая заманчивая штука!..
Это мы представляли не очень хорошо,(но зато видели ясно, как достается пока самому Юрию Николаевичу и его жене. Он целыми днями на объектах, спит часа по четыре в сутки, и везде нервотрепка, споры: начало стройки, а тут еще и начинал-то ее не он сам, а кто-то еще,— Юрий Николаевич в Нуреке всего три месяца. А жена... за полчаса до нашего разговора Чайковский отпаивал ее валидолом, какие-то уколы делал,— такая жара сердечникам противопоказана. И ведь работает еще! Да на такой неспокойной должности, как заведующая детскими яслями.
...Мы лежали в траве на пасеке дяди Андрея и вспоминали эти встречи. Дядя Андрей, Калижнюк, Чайковский—в чем-то очень они схожие люди. И судьбы их схожие. Все они, по словам дяди Андрея, «завоевывали для нас советскую власть» и шли к своей цели прямо, не размениваясь ни на что мелочное, низменное. Нет, они не аскеты, они не давят в своей душе ничто «личное», живое. Просто «личное» для них — это «общее», и ради этого общего они идут, не сгибаясь, сквозь страдания, раны, боль, без этого нет для них ни радости, ни счастья.
Все-таки жизнь всегда глубже, значительней, и сколько ты ни строй схем, все они разлетятся, как карточные домики, при первом же столкновении с живой действительностью.
Было нам очень радостно прикоснуться к этим людям, понять их. Они в общем-то уже прожили свою жизнь. Так зачем же, за что они ее прожили? Поднялись сотни, новых заводов, хлеба, хлопка в стране стало больше; Но всего этого мало. Ведь прежде всего они жили ради нас, ради всех парней из нашей бригады.
...Плыли над нами легкие, праздничные облака. Шумели где-то невидимые водопады. Сирень, ошалев от весеннего солнца, тепла, бесновалась в фиолетово-яркой радости. Долина счастья... Здесь хорошо. И с дядей Андреем все легко, понятно. Мы еще вернемся к нему и будем вместе ходить на охоту, болтать о том о сем, подгонять ленивых ишаков, мокнуть под дождем, на солнышке греться... А пока... Вьется в горах тропа, по которой мы пришли сюда, вон, ее видно! И нам идти обратно по ней. Спасибо, дядя Андрей, за все, сердечное тебе спасибо!..
БЕТОН, ПОШЕЛ БЕТОН!
Всей бригадой на ДЭС, в котловане, два дня мы исправляем грехи наших предшественников — разнорабочих, которые в первый день нашего «посвящения» в бетонщики копали здесь землю. Котлован надо расширить, углубить и дно его закидать бутом.
Солнце растекшимся яичным желтком плывет над горами, занимая, кажется, полнеба, а тут, на дне котлована, оно совсем безжалостно,— в воздухе ни малейшего движения, солнцепек. Только спустишься туда, и мгновенно тело покрывается даже не потом, а какой-то липкой испариной.
Назар поднимает глаза к небу и говорит:
— О аллах! Если ты создал ад на небе, то зачем же тебе Нурек на земле?
Шутка всем нравится. Пару раз на ДЭС появлялся Аркашка, организатор спора с узбеком. Без дела слонялся по площадке, одетый, как и раньше, не по-рабочему.
— Сачкует,— замечает Вася.— Прошлый раз, когда бетон шел, он звеньевым был. Два звена упарилось— небу душно! А третье, его, клопа давило.
— Что ж он сейчас-то не работает?
— Из себя меня корежит! Тоже — граф Табурет-кин,— спокойно резюмирует дядя Ваня, пожилой арматурщик, рассудительный и по-рабочему обстоятельный человек. Его мы не видели до сих пор только лишь потому, что он в счет переработанных по вечерам часов брал отпуск, встречал семью.— Как узнал, что его из звеньевых поперли, так и лапы кверху. Пе-на,— с первой волной уйдет.
— Слыхал я, что он на ЛЭПе Иркутск — Братск работал,— замечает Мишка.
— Небось поперли оттуда, и там тоже работать надо... Нет, такому кругом не житье.
— А тебе житье? — спрашивает Мишка.
— Мне привыкать, что ли? Всю жизнь со старухой по стройкам мотаемся.
— А чего ж ты мотаешься?—Мишка не отстает.— Ну, мы, молодые, из-за романтики, а тебе чего?
— Романтик! — передразнивает его дядя Ваня.— Много ты понимаешь в романтике! Слово только лапаешь! Вон рожа-то от пьянок запухла вся, романтик! Небось и гроша в кармане нет.
Все смеются, а Мишка, нисколько не обидевшись, с восхищением восклицает:
— Вот черт, а!..
Над котлованом плотники вывели деревянную эстакаду под бетономешалку. Бетономешалка стоит рядом, слабенькая, простая, достаточно потрепанная, но нам она кажется агрегатом необыкновенным. С какой-то очень доброй радостью, торжественно и быстро мы громоздим ее на эстакаду. Несмотря на то что весит мешалка несколько тонн и нас вокруг много, мы все-таки, пожалуй, похожи на хлебосольную хозяйку, водружающую на стол старенький, но весьма уважаемый самовар.
И вот утром мы приходим на ДЭС только своим звеном: кроме нас двоих в нем дядя Ваня, Мишка, Вася, Назар и еше только что оформившийся парень,— семеро. В ночную смену ребята уложили первые кубы бетона: барахлила бетономешалка, и они больше налаживали ее, чем работали. Уставшие, с серыми от бессонной ночи лицами, они не торопятся уходить. Даже Борис, звеньевой, долго объясняет Юре Большому:
— Вот тут концевые выключатели барахлят. В случае чего отведешь маленько, и порядок.— Он показывает, как надо отводить.— Машины с гравием загоняй так, чтобы прямо на настил ссыпали: способней лопатой брать... Гравий — одно название, а вообще-то обычный камешник горный. Во какие чушки попадаются,— он кивает на груду валунов, из которых меньший весит, наверно, с пуд. — Это все мы отбирали, руками... Ну ладно, привет! Надо мне еще дровишек собрать...
Борис, единственный на всей ДЭС, уже начал заготавливать на зиму дрова: каждый день он увозит отсюда по два мешка щепок, обрезков, а то и досок, еще пригодных для дела. Запасливый человек.
Другие ребята еще более дотошно передают смену остальным в нашем звене и не уходят, пока мы не начинаем работать. Новенький стоит чуть в стороне, облокотившись грудью на черенок лопаты. Руки у парня небольшие, но жилистые, с ясно обозначенными суставами. Он невысок, но плотен в плечах, лицо его, широкоскулое, с чуть раскосыми глазами, было бы обычным, если бы не шрам на лбу и выражение какой-то сосредоточенной решимости. Парень не спешит лезть в знакомство, стоит молча, но в этом молчании нет ни робости перед незнакомыми парнями, ни той скованности, которая так присуща человеку, впервые попавшему в новый коллектив.
— Тебя как звать? — спрашивает Юра Большой (он считает, что по роду занимаемой должности разговор должен начинать несомненно он).
— Да как хочешь,— парень улыбается.— По паспорту: Абдулвахид. А вообще-то все меня Володей зовут.— Говорит он чисто, без акцента.
— С какой стройки сюда?
— Из Иркутской области.
— Вон дружок мой, Юрка, тоже там работал. Может, встречались?
Володя опять улыбается, горько.
— Вряд ли,— и мельком бросает взгляд на Юру Маленького,— вряд ли нам с ним приходилось встречаться: я в заключении был.
— Та-ак,— тянет Юра, не зная, как продолжить разговор.
Володя не смущается ни капли: он, видимо, уже привык к удивлению новых знакомых, поэтому, должно быть, предпочитает выложить все сразу.
— Я там пятнадцать лет отсидел и вот только вышел.— Он говорит это с каким-то усталым спокойствием.— Вряд ли мы могли встречаться... Ты, что ли, звеньевой?
— Да. Меня тоже Юркой звать.
Парень оценивающе оглядывает его и заключает:
— Добре...
Работа бетонщиков трудная даже тогда, когда к месту укладки приходит готовый бетон. Нам нужно делать его самим.Быстро, потому что не в характере рабочего человека делать что-либо медленно, лопата за лопатой, носилки за носилками, накладываем в приемник бетономешалки гравий и цемент. Быстро, насколько позволяет скорость подъемника, засыпаем смесь в барабан и, пока в нем масса воды, гравия и цемента превращается в бетон, успеваем насыпать в приемник новую порцию. И весь ритм работы построен так, чтобы приемник этот не пустовал ни мгновения. И так без конца, перед глазами гладкие валуны, которые
мы отбрасываем в стороны, отшлифованные до зеркальной чистоты штыки лопат, струйкая масса цемента. Пот падает вниз на камни и лежит темными рябинками на них, не успевая высыхать на палящем солнце.
Тяжело? Да! Нестерпимо тянет тебя к земле и хочется — ну хоть на минуту! — опереться на черенок лопаты, от которого полыхают ладони. Но это только тогда, когда дашь волю чувству слабости, когда выключишься из ритма. Но вдруг — взгляд мельком, из-под бровей на товарища, который, не разгибаясь, кидает и кидает лопатой говорливый тяжелый камешник, и соль, словно мохнатый иней, выступает на его рубахе,— и ты снова стараешься уловить- такт этой необыкновенно духоподъемной, азартной, мужественной музыки труда, и опять мелькает-мелькает лопата в твоих руках, и пот бисером скатывается с груди, шеи на рябой валунник под ногами, капли его блестят, словно утренняя роса.
И все это — по какому-то молчаливому сговору. Никто не спорит, не протестует. Молчим. Только иногда сорвется с губ безобидная шутка, да Юра Большой, прежде чем сбросить бетон из мешалки на желоб, крикнет работающим в котловане:
— Эгей, берегись!..
И те, кто утрамбовывают бетон внизу, отбегают из-под желоба; бетон с тяжелым чавкающим звуком падает в котлован. Там работать еще тяжелей. С утра в тени было тридцать четыре, к полудню ртуть подтягивается до сорока, но какая температура в котловане, где солнцепек и нет ни малейшего движения воздуха, никто не знает. Там надо ходить-ходить кру-
гами, с трудом вытягивая резиновые сапоги из бетона, и «лопатить-лопатить» его тяжеленными трамбовками. Был бы электровибратор, и не так изнурителен стал бы труд этот. Но такового нет на всей стройке (правда, ходят слухи, что есть... один, но он неисправен, а починить почему-то его не могут).
В котловане подолгу выдерживают лишь Назар да Володя, новенький, их чуть не силком приходится выгонять оттуда,— остальные меняются быстро. Так мы работаем без перерыва целый час. Сделали уже вполовину столько, сколько предыдущее звено за всю смену.
— Хватит,— просит Мишка, стараясь поймать чей-нибудь взгляд.— Слышите, черти! Хватит!
«Князь» устал, лицо его осунулось, из-под мятой соломенной шляпы выбилось несколько мокрых прядок волос. Мишка держит лопату на весу, готовый по первому нашему знаку швырнуть ее на землю. Но мы молчим, продолжая работать. И все понимают: сейчас идет проверка звена. Либо мы все время будем вот так же упрямо вкалывать, либо все пойдет у нас шаляй-валяй. И молча решают: лучше вкалывать.
Руки у Мишки бьет легкая трусца, ключицы вдруг стали острее, заметней и весь он — меньше ростом, слабее, чем обычно.
— Ну хватит же,— опять умоляюще просит он. Есть у него в характере такая черточка: если предоставится хоть какая-то возможность «посачковать», то он ею обязательно воспользуется. А тут законный отдых и... Но мы молчим, словно пытаем его: бросит лопату или нет.
- А пошли бы вы!..—зло ругается он.—Дураков работа любит! — Лопата Мишкина высоко вздымается в воздух и... со звоном врезается в гравий. Мишка продолжает работать!
— Шабаш! Перекур! — кричит Юра Маленький и бросает лопату. И все разом выпрямляют ноющие спины и... хохочут, донельзя довольные друг другом. И так весь этот день, и следующий, и еще один: минут сорок работы — и короткий перекур, в который даже не успевают отмякнуть от боли мышцы.
Куда мы спешим? Кто его знает! Просто мы — работяги. Мы—мужчины. И нам стыдно, перед собой, трудиться как-то иначе. А кроме этого нас подгоняют монтажники: они уже кончают установку очередного дизеля, и им нужны следующие фундаменты, нужна работа. Есть и еще одна причина. Где-то вдали, за ближней горой в Пули-Сангинском ущелье, то и дело раздаются взрывы: там готовят фронт работ для туннельщиков. Мимо нас по шоссе проползли недавно за тягачами в карьеры два электрических экскаватора. Туда же тянут от ДЭС линию электропередач. Мы знаем, что и в строящихся поселках как воздух нужна энергия нашей ДЭС. Без нее не начнется на гидростанции разворот работ. А уж очень хочется всем нам, чтобы здесь, в Нуреке, поскорей бы заходило все ходуном, чтоб пришла сюда воистину большая жизнь!.. Об этом мы говорим теперь часто, хоть и каждый по-разному. Мишка:
— Говорят, из Прибалтики должны прислать четыреста девчат из ремеслух. Вот малина будет! Скорей бы...
Дядя Ваня:
— Вот войдет жизнь в колею, и таких прорабов, как наш Небоженко, быстро к рукам приберут! У нас на Каховке его бы и близко к стройке не подпустили... А стало быть, и работа будет душевная и заработки больше. А то смотри, что его левая нога в нарядах напишет...
Володя:
— Учиться охота. Стройка развернется, тогда, глядишь, и курсы всякие откроют, а может, даже техникум будет. Я вообще-то кончил в заключении торговый техникум, но не хочу идти по этой профессии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13