Потом мне это надоело. Я сказал, что, в сущности, Библия
Ц это букварь для начинающих, и начал шпарить из головы о премудрости вс
евышнего. И влип.
Я настолько увлекся, что начал пророчествовать о таких великих временах
, когда господь отдаст людям, верующим в него, другие небесные планеты, пот
ому что на земле станет так тесно, что люди будут ходить впритык, как в тал
линских трамваях в часы «пик». Тут меня прервала удивленная паства: они н
е сказали мне ничего, просто по одному вставали и, шепча себе что-то под но
с, тихо уходили. Ко мне подошла одна беленькая старушка, взяла Библию и уне
сла; а другая сказала: «Идем отдыхать, сынок. Ты устал».
Я поднялся и ушел в свою комнату.
Откровенно говоря, мне было немного неловко, я, кажется, злоупотребил чьи
м-то гостеприимством: какое мне, собственно, дело до того, кто кому поклон
яется, а эти меня все-таки накормили. Вскоре все живое в доме уснуло.
«Чем я не святой по сравнению с попами? Ц в озлоблении думал я. Ц Милосер
дия к бедным у меня куда больше, у бедных, как они, не клянчу, а имущества у м
еня, как у святого, Ц никакого, одной святостью, если разобраться, сыт».
Я, хоть и очень устал, лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к еле слышн
ому сопению и храпению кошек, которые, все четверо, устроились на большом
сундуке, неподалеку от меня, совершенно пренебрегая своими прямыми обяз
анностями в ночное время. Не могу сказать, сколько я так пролежал, как вдру
г услышал странные звуки, будто кто-то тихонько ко мне подкрадывается.
Звуки приблизились к моему изголовью, потом их не стало слышно, но вдруг ч
то-то холодное, отвратительно липкое всунулось мне в ухо и засопело… Я из
о всех сил ударил этот ночной кошмар кулаком. Послышался отчаянный визг
поросенка и затем возмущенное хрюканье обиженного животного, проникше
го каким-то образом в мою комнату.
Поросятам я вообще-то симпатизирую, но что за жизнь, если приходится пуга
ться даже поросенка!.. Хочу в Таллин, страшно тоскую по Сирье.

* * *

Что такое побег?
Физическое ощущение свободы Ц и только.

* * *

Здравствуй, Сирье!
Сижу на вокзале и пишу тебе письмо, которое ты не получишь, потому что я за
пишу его в свой дневник. Мне так нужно сейчас с кем-то поговорить; а не с кем
Ц вокзал есть вокзал, людей кругом сколько угодно, но какое им дело до ме
ня?
Сир, мне надоело лишь играть роль человека, я хочу им быть. Я всегда смеялс
я над тобой, над твоими нравоучениями, но сейчас, вот сегодня, здесь, на вок
зале, я понимаю, что ты не стала бы со мной ни о чем говорить, если бы не была
уверена, что я стану человеком!
Я сегодня наблюдал, как работали строители. Они рыли котлован, были увлеч
ены делом. Я подошел к ним, и они все на меня с любопытством уставились: мол,
что за личность, в шляпе Ц штымп какой-то… Какая-то шустрая девчонка спр
осила:
Ц Вы новый каменщик?
Не знаю почему, но я сказал Ц да. Они мне все представились, жали руку. Спро
сили, когда выйду на работу. Я что-то соврал. Когда они закончили работу и п
ошли мыться, я пошел с ними. На миг почувствовал себя, как они. Никакой опас
ности, определенность. А потом они пошли домой, а я Ц на вокзал. Сейчас они
все, наверное, разбежались, кто в кино, кто в школу, кто на свиданье. А я разм
ышляю, куда направить свои стопы отсюда, и завтрашний день для меня так же
в тумане, как и послезавтрашний.
Для меня существует лишь одна-единственная категория людей, такие, как Р
еcт, Пузо, Проныра и прочие. С ними мне не надо притворяться, потому что они т
акие же, как и я. Нас вечно окружает атмосфера жестокости, опасности, подло
сти: нам доступны только физические удоволь-ствия от вкусной еды, если уд
астся вкусно поесть, от женщин, которых нам любить некогда и невозможно, о
т вина. А когда мы встречаем что-нибудь хорошее, чистое, благородное Ц он
о нам кажется недоступным, мы чувствуем себя разбитыми, пустыми, стараем
ся высмеять все хорошее, оправдываясь своей философией, которая, конечно
же, нас оправдывает. Мы ищем общества только таких, как мы. Иные пути, чем те
, которыми идем, для нас вроде неприемлемы, хотя они, может, не менее трудны,
чем те, которыми мы идем. А пути другие существуют, и люди другие существую
т, и жизнь другая тоже. Но мои пути не могут переплестись с путями-дорогам
и хороших людей, потому что от них я должен скрываться, перед ними я должен
притворяться. Перед ними я только играю роль человека, и то не всегда удач
но, потому что нельзя подражать тому, кого ты сам хорошо не знаешь.
И все же я умею подражать, отчего меня подчас и принимают за человека. А то,
что меня действительно принимают за человека, меня страшно задевает, вед
ь я-то знаю, кто я. Мне верят, со мной советуются, и мне обидно, что я не тот, за
кого выдаю себя. А почему мне верят Ц сам не знаю. Наверное, потому, что ког
да я кому-нибудь подражаю, то страшно хочу быть похожим на него, хочу быть
похожим на настоящего человека. Вот мне и верят.
Однажды в бане, одеваясь, разговорились с одним пожилым товарищем. Он ока
зался инженером-мостостроителем, а я представился журналистом. Говорил
и о разном, и я выглядел таким умным, что самому противно стало. Тогда я ска
зал тому товарищу, что это все брехня, никакой я не журналист, а, наоборот, а
ферист. Он засмеялся, принимая это за шутку, а потом назвал меня сумасшедш
им и здорово обиделся. Получается, Сирье, что когда я говорю о себе правду,
тo обижаю этим людей.
Сирье, никогда не буду больше насмехаться над тобой, буду тебя слушаться
во всем. Скажешь, что мне надо пойти с повинной, Ц пойду. Я готов за право л
юбить тебя трудиться, как трудятся ради еды, отказаться от своих привыче
к, бороться и страдать, продавать душу дьяволу, быть покорным и послушным.
И будь уверена, я стану человеком непременно, вот дай только выбраться из
этого тупика.
Сир, мы не можем быть мужем и женой, но мы можем быть больше, чем муж и жена,
Ц мы можем быть друзьями. Я тебя люблю как сестру, как мать, как женщину, и е
сли можно это чувство выразить в одном слове, то слово это Ц друг. Именно
так я понимаю наши отношения. Ты для меня Ц жизнь, кроме тебя, мне никто не
нужен.
А теперь, Сир, до свидания, скоро увидимся. Завтра увидимся.

* * *

Все мужчины озабочены, бегают по магазинам, а покупать-то нечего, все уже
распродано. Цветов не достать, надо было раньше, дня за два, за три.
8 Марта.
Женщины задирают носы и, пожалуй, имеют на это право. Я не бегаю, ничего не п
окупаю. И не потому, что некому, ведь есть у меня любимая женщина. Но моя люб
имая женщина не примет от меня никакого подарка, потому что знает Ц дене
г я не зарабатываю. Все, что я могу для нее сделать, Ц обнять и вручить ей п
одарок, раздобытый самым честным образом, Ц шишки. Я за ними лазил на две
высокие ели, расцарапал лицо и руки, но букет из этих лесных красавиц полу
чился изумительный.
Ц Сегодня наш день, Ц говорят женщины.
Да, сегодня их день. Сегодня день Сирье, день Кадри и мамы. Где бы вы ни были,
мамочка, Кадри, я в мыслях своих поздравляю вас и дарю вам цветы, самые кра
сивые.

* * *

Я не стал звонить, тихонько вставил ключ, но он не поворачивался. Дверь вне
запно открылась, на пороге стояла незнакомая пожилая женщина. Она внимат
ельно меня рассматривала.
Ц Вы Ахто? Сирье нет.
Я спросил, где она. Женщина ответила не сразу, потом чуть слышно сказала:
Ц Умерла.
Мне казалось, женщина эта сошла с ума. Я ворвался в комнату, уверенный, что
это лишь шутка, что Сирье сейчас встретит меня. Но ее не было. На прежнем ме
сте стоял ее портрет, все было, как всегда, тепло, уютно, чисто, но ее не было.
Это была не шутка…
Ц Когда она умирала, Ц говорила женщина, Ц она сказала, чтобы вы сюда, в
ее квартиру, никогда не приходили и вообще уехали куда-нибудь. Она, видно,
очень вас любила…
Я спросил, что она сказала еще. Женщина ответила:
Ц Ничего. Она была без сознания, а когда пришла в себя, сказала это, а потом
она уже не могла говорить, только плакала. Ну, а потом… умерла.
Ц Почему… умерла? Ц спросил я машинально.
Ответ был неожиданным:
Ц Ее убили!
Сирье убили дома, ей нанесли два ножевых удара в грудь. Произошло это ночь
ю, и все же утром она была еще жива. Нашла ее тетушка, приехавшая к ней в тот
день из деревни. Это та самая женщина, которая открыла мне. Сирье доставил
и в больницу, и там она к вечеру умерла.
Кто ее убил? Этого никто не знает.
Похоронили ее муж и товарищи из института. Женщина проводила меня на кла
дбище. Я отнес Сирье шишки.

* * *

Смерть Озе…
Ставлю эту пластинку уже сотый раз, слушаю, слушаю ее. И мне кажется, что в с
амую страшную минуту я здесь, около нее, вижу ее полные слез печальные гла
за, целую ее в последний раз, облегчающей последнюю боль. И вот она умирает
… умерла. Ее нет.
Она подставила мне свое маленькое, слабое плечо, хотела поддержать, наде
ялась на счастье и поплатилась за это жизнью. Я знаю, ее убили люди Ораса. Я
в этом уверен. Они боялись ее как свидетеля, ведь они пытались через нее по
ймать меня. А я, спасая свою жизнь, оставил ее, сбежал из Таллина…
Осколки разбитой вазы не принесли счастья Сирье.
Можно слезами выплакать горе, но нельзя никакими словами описать его…

* * *

Сирье Ц моя жертва. Она умерла из-за меня. Я приношу людям лишь горе, а инач
е и быть не может. Люди Ц это общество, а я один. Тот, кто хочет быть полезны
м своим близким, кто хочет жить с ними, любить их и быть любимым, тот должен
быть человеком, жить в обществе. Сирье погибла. А я остался, чтобы дальше п
ричинять людям горе. К черту все мои «системы», к черту Пузанова, Реста и п
рочих! Нечего дрожать за свою паршивую шкуру. Отныне я не боюсь ни Ораса, н
и милиции. Поймают? Ну и ладно, все равно этого не минуешь. Но прежде я долже
н найти Ораса и рассчитаться с ним. Иначе я не мужчина, иначе я не человек.



Тетрадь десятая

Год 1955

Бегают мальчишки, маленькие:
Ц А ну, не догонишь!
И бежит один карапуз за другим. Им по пять-шесть лет. Бегают они взад-впере
д, соскакивая с тротуара, того и гляди попадут под машину Ц и машины мчатс
я мимо беспрерывным потоком. Прохожий гражданин хватает одного из них за
ухо и загоняет во двор соседнего дома.
Ц Во дворе играйте, нельзя на улице.
Он уходит. Мальчишки во дворе.
Они не его дети. Все проходили и ничего малышам не говорили. И он мог пройт
и. Но подумал, что, если один из них попадет под машину, в какой-то семье буд
ет горе. Это был хороший человек.

* * *

Южная самба. Я в нее влюблен. Меня привлекает темперамент и какой-то особы
й характер ее Ц настойчивый, живой, определенный. Я ничего об этой музыке
не знаю, но люблю ее. Интересная штука Ц жизнь: кто-то написал музыку, не по
дозревая, что какой-то совсем серый человечишка будет слушать ее много р
аз в день… Эта музыка как будто говорит о том, что, хотя на свете есть смерт
ь, есть также и жизнь, и ей, южной самбе, наплевать на смерть, она создана для
жизни, она Ц жизнь. Слушая ее, я как будто вижу всю жизнь, которая, покачива
я бедрами, танцуя, надвигается на меня. Она голая, натуральная, без прикрас
Ц жизнь, такая, какая есть. Немного страшная, но удивительно хорошая; та с
амая жизнь, в которой, страдая, живу и которую за все плохое и хорошее все ж
е люблю.

* * *

Сегодня хоронили девушку, которая умерла от сифилиса и еще от какой-то др
угой болезни. Девушка их скрывала, вот они совместными усилиями и уложил
и ее в гроб. Я знал эту девушку. Встретил я ее как-то на окраине города. Она с
идела на бревнах, уложенных рядом с тротуаром, и курила. На вид ей можно бы
ло дать лет пятнадцать. Она была бледная, в лице ни кровинки.
Я спросил:
Ц Куришь?
Ц Курю, Ц ответила она.
Ц И водку пьешь?
Ц Пью, а что? Ц сказала она.
Ц Зачем? Ц спросил я.
Ц Хочу, Ц ответила она.
Ц Отец знает?
Ц Перебьется, Ц ответила девушка.
Она была светловолосая, в голубых глазах враждебность ко всему окружающ
ему, и, если бы не платье, бедное, но с претензиями на какой-то стиль, ее можн
о было бы принять за сектантку, такая она была угрюмая и бледная. Ц А мама,
Ц продолжал я, Ц знает?
Ц Она сама курит, Ц ответила девушка. Ц В нашей компании все курят.
Я поинтересовался, большая ли у них компания и сколько лет самому старше
му. Оказалось, что компания небольшая, что самому старшему двадцать два, а
самой младшей пятнадцать, ей же Ц семнадцать.
Я начал убеждать ее бросить эту вредную компанию, она слушала меня явно н
асмешливо и наконец сказала:
Ц Попался бы ты нашим парням, они бы тебе показали «вредную компанию». Эх
ты, а я думала, ты меня в ресторан приглашаешь…
На том мы расстались. Но вскоре после этого я шел вечером через тот же парк
и набрел на шайку молоденьких девчат и парней, сидящих на скамейках в алл
ее. Чей-то голос произнес:
Ц Это тот самый тип…
И передо мной с угрожающим видом стали два молодых парня.
Ц Так, по-твоему, наша компания паршивая? Ц спросил один из них, а все ост
альные вызывающе засмеялись.
Они думали, что мне будет не по себе… Но они не знали, что бить таких щенков
для меня одно удовольствие. Не успели они ахнуть, как я их расшвырял. Потом
мы нашли общий язык. Кто-то сообразил, что я «свой», они стали бормотать из
винения, мол, ошиблись, приняли меня за кого-то другого.
Потом я часто встречал Натку (так звали эту девчонку), однажды она сказала
, что бросила курить. Так ли это? Но она так сказала и при мне никогда не кури
ла. К сожалению, она была уже давно не девочка, следовательно, лишь о дружб
е между нами не могло быть и речи: я был для нее мужчиной, но она для меня не
была женщиной, потому что я любил Сирье.
Постепенно я узнал кое-каких ребят из этой компании, они при встрече со мн
ой стали приветливо здороваться, и вот вчера на улице ко мне подошел паре
нек и сказал:
Ц А Натка-то умерла, завтра хоронить будут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31