Это была большущая камера, с чудным сводчатым потолком, как в нашем Курес
саарском замке, и двумя выше человеческого роста окнами с видом на море. Е
сли встать у окна, можно увидеть таллинский рейд, а через залив Ц развали
ны Пиритского монастыря. Я все время, с утра до вечера, торчал у окна Ц и во
здух хороший, морской, и чувствуешь себя как будто на воле. Если так стоять
, спиной к камере, можно совсем забыть, что ты в тюрьме, и только надзирател
ь то и дело напоминает об этом Ц все стучит ключом по двери и кричит: «Ото
йдите от окна!» Противный какой… Ну, что ему от этого станет, если стоит че
ловек, смотрит с четвертого тюремного этажа и на море, на чаек, на корабли
и Пирита Ц больше ведь ничего не видно.
Сказать, что народ, населяющий камеру, жил очень дружно, нельзя. Оно и поня
тно: так сказать, разное воспитание, разные вкусы, разные взгляды на сущес
твующие проблемы. А они, эти проблемы, заключались глазным образом в еде, е
сть хотели все, и хотели есть повкуснее, посытнее, ну, а проблемы возникали
оттого, что у одних еды было больше, чем у других, а поделиться особенного
желания «имущий класс» не имел. Вот тебе и все основания к антипатиям и вс
ему прочему. Например, заключенные из русских были в большинстве все бро
дяги, бездомные; а эстонцы Ц местные, стало быть, «домные». Такому легче: п
опался он, сидит, а ему жена мешки с харчами в тюрьму таскает. Русским же ма
ло с воли несли. В камере постоянно возникали разные конфликты, которые р
азрешались обычно кулаками. «Имущие», например, сами пол не мыли, а нанима
ли за пайку хлеба кого-нибудь из «неимущих», параши тоже не носили, все за
них делали «неимущие». Мне тоже один хуторянин, стянувший на воле колхоз
ное сало, предложил за него подежурить, когда настанет его очередь убира
ть камеру, обещал дать сала. Я его послал в нехорошее место. Нет чтобы прос
то так поделиться. А когда драка, спрашивают: «Чего ты нас не поддерживаеш
ь, ты же эстонец?» Значит, когда надо драться Ц эстонец, а сало жрать Ц не э
стонец. Об этом я тоже сказал.
Здесь я впервые встретил воров в «законе». Одного из них звали Олег и поче
му-то Румяный, хотя был он очень бледен; другого Ц Сашка Ташкентский. Таш
кентский Ц кличка, как и Румяный. Они тоже ни пол не мыли, ни парашу не носи
ли. Мне объяснили, что если в «законе», то работать не полагается. Меня это
злило: ведь и я вор, почему же мне положено таскать парашу, а им нет? Впрочем
, я тут же и объявил всем, что таскать парашу больше не буду, чем заслужил от
кровенную ненависть «имущих». Что же касается этих «законников», они спе
рва относились ко мне свысока и насмешливо, но скоро признали меня. Еще бы
! Как-никак международный класс, человек с заграничным специальным обра
зованием. Румяный и Ташкентский начали меня усиленно обучать русскому я
зыку, и я тут же узнал, что «мелодия» Ц это милиция, «лопатник» Ц кошелек,
а «фрайер» Ц личность мужского рода, недоразвитая. И еще многое другое.

«Законники», даже если ругались из-за чего-нибудь между собой, все равно
честно делились едой, а это, по-моему, очень важно. Наши же «имущие» достой
ны презрения: жмутся со своими мешками по углам, ни с кем не делятся, даже х
леб тюремный экономят и берегут, пока он у них не заплесневеет. Есть стара
ются так, чтобы никто не видел, тайком; другие, наоборот, демонстративно ра
зложат свои богатства, словно подчеркивая этим, что они, мол, честные и не
стесняются кушать свое добро. Терпеть не могу… Судя по разговорам, попал
и ни за что: подумаешь, взял со склада в карман гвоздей, а другой Ц четыре к
атушки ниток, третий Ц килограмм муки, все только помалу брали, а сроки им
отломили по десять лет и выше. Но я думаю: сегодня кило, завтра кило, каждый
день по кило Ц тонна наберется. Значит, ничем не лучше других. И нечего ло
маться. Любил кататься, будь любезен, тащи и сани.
Из тюрьмы нас привезли сюда, так сказать, за тридевять земель, в страну веч
ного леса и долгих, холодных зим. О том, как провели две недели в дороге, в то
варных вагонах, писать неохота, это, сказать прямо, невеселая история.
На конечной станции нас приняли жгучий мороз и местный конвой. Построивш
ись в колонны, пошли к лагерному пункту.
Этот пункт появился как-то внезапно, поредели деревья, и мы очутились у вы
сокого, обвешанного лампочками, или, как выразился кто-то из нас, «облампо
чканого» забора. Ближний угол забора украшала вышка, на которой плясал о
т холода солдатик в длинной дохе, с автоматом на шее. Начался «шмон» Ц обы
ск. После «шмона» открыли ворота и впустили в «зону», то есть на территори
ю лагерного пункта.
У ворот нас встречала вооруженная палками толпа, которая при нашем появл
ении сразу загалдела, заревела. Послышались вопросы: «Кто такие? Масть? Во
ры есть?» Кое-кто из прибывших вышел вперед и тоже спросил: «Какая команди
ровка (лагерь, стало быть)? Воровская или?..» Ответили, что воровская. Теперь
начались приветствия, объятия, причем, по-моему, обнимались совершенно ч
ужие друг другу люди. Было непонятно, с чего эти телячьи восторги… Но, види
мо, не все население собралось у ворот, эту встречу наблюдали и издали как
ие-то люди, стоявшие тут и там отдельными кучками.
Олега и Сашку тоже обнимали и тащили в барак. Уже уходя, Олег обернулся и п
озвал меня. Я пошел с ними. Мне указали свободное место на двухъярусных де
ревянных нарах, а окружающим, дикого вида оборванным, людям Олег объясни
л что-то вроде того, что, мол, я Ц пацан-воришка, стало быть, молодой «закон
ный» ворик.
На следующий день этап распределили по бригадам: в основном все эстонцы
оказались в бригадах, работающих на лесозаводе, а я попал в лесоповальну
ю, вместе с Олегом и Сашкой. Это они так устроили, ходили к нарядчику, угово
рили, чтобы вместе. И началось, так сказать, трудовое исправление моих пре
ступлений. Всего в бригаде было 29 морд; взрослых воров, кроме Олега и Сашки,
не было. Мы трое, конечно, не работали, хотя деньги получали наравне с друг
ими. Да и какие это, к чертям, деньги! Только Сашка и Олег получали больше: бр
игадир в каждую получку забирал с бригадников почти половину зарплаты и
отдавал ворам, они же передавали эти деньги дяде Мите. Дядя Митя Ц самый а
вторитетный вор, старый, с бородой: у него хранится воровской «общак», или
«котел», Ц касса, в которую каждый вор отдавал деньги, собранные с бригад
. Этими деньгами во всех воровских лагерях, а иногда и на воле, там, где воры
еще живут организованно, распоряжается воровская сходка, она решает, ком
у из воров и сколько дать, куда послать и т. д. Из этих денег посылается помо
щь ворам, находящимся в тюрьмах, карцерах, особорежимных лагерях; из этих
денег часть выделяют ворам, освобождающимся или собирающимся в побег. Во
ровской «общак», или «котел», Ц это сердцевина воровской жизни, организ
ованности, вокруг этого «котла» и концентрируется деятельность уголов
ного мира. Администрация о существовании этого «котла», разумеется, знае
т, но изъять и ликвидировать его не так-то просто.
Я уже начал было привыкать к новым условиям Ц к ежедневным проверкам, ра
ннему подъему, к враждебности «работяг», когда случилось непонятное.
«Мужики», конечно, находятся в заключении за разные «дела»: кто жену убил,
кто что-то украл (у соседа или у государства), кто за хулиганства, кто за спе
куляцию Ц за разное, но многие сидят по пятьдесят восьмой статье Ц идет
пятьдесят первый год. Эти политические не то что не симпатизируют ворам
Ц просто терпеть их не могут, держатся всегда особняком и смотрят на наш
его брата уголовника волками. Но они вынуждены мириться с диктатурой вор
ов. Однако работают они как проклятые, из этих не встретишь отказчиков, на
развод к воротам собираются, словно работа в лесу не наказание для них, а п
раздник. Воры же держатся хотя и дипломатично, но внушительно, всячески п
одчеркивая свою организованность и силу. И работягам-заключенным, живши
м до лагеря обычной трудовой жизнью, людям, чуждым всякого насилия, тем бо
лее кровопролития, приходится считаться с этой силой, этой организованн
остью матерых разбойников. Единственные, кто не хочет признавать власть
воров, Ц политические. К одному такому Ц звали его Павел Дмитриевич Ц я
как-то залез в барак.
Павел Дмитриевич к ворам относился дерзко, совсем не боялся их, да и воры с
тарались не очень задевать его. Он здоровый, высокий, широкий в плечах, но
опасались его воры из-за его авторитета среди «мужиков», боялись, как бы о
н не взбунтовал «мужиков» против воров. В бараке, где живет Павел Дмитрие
вич, расположен какой-то лесотехнический кабинет, которым он заведует. Т
ам постель Павла Дмитриевича и книги, много книг, целые полки. Я наугад взя
л одну со стола и стал листать (читать по-русски не умею), были в ней картинк
и интересные, и я их вырвал. Тут вдруг пришел он и поймал меня. Я подумал, буд
ет бить Ц не стал, выхватил у меня книжку и закричал, показывая на первый
лист: «Варвар! Дикарь! Что ты наделал! Эту книгу написал я! Понимаешь?!» И он
тыкал мне ею в нос.
В эту ночь я проснулся от крика и увидел Сашку, стоявшего в полный рост на
нарах. Он отбивался ногами от каких-то людей с ножами. Среди нападавших я
увидел Олега Румяного и ничего не мог понять: Олег и Сашка были друзьями
Ц и вдруг… Сашка спрыгнул с нар и помчался к двери, она оказалась заперто
й. Словно обезумев, Сашка побежал, по бараку, выкрикивая: «За что? За что, бра
тцы?! За что-о-о?!» Он уже не разбирал, куда бежит, налетел на стол и упал. Сраз
у несколько человек бросились на него. Он больше не встал. Вокруг, на всех
нарах, закутанные в одеяла, сидели «мужики» и, словно загипнотизированны
е, широко раскрытыми глазами смотрели на происходящее. Я потихоньку спус
тился на пол и забрался под нары, подумав, что и меня могут убить, мы с Сашко
й были друзьями. Но меня никто не стал искать.
Только это случилось, в дверь стали бить чем-то тяжелым. Дверь рухнула, и в
секцию с палками, железными прутьями ворвались работяги. Они с ходу напа
ли на тех, кто только что убил Сашку. Началось что-то совершенно непонятно
е: кто, кого, за что? Меня заметили под нарами и крикнули: «Вот спрятался оди
н змееныш, этот тоже с ними», вытащили и начали избивать. Отступив к стенке
, недалеко от окна, я увидел, как Олег Румяный головой вперед выпрыгнул в о
кно, унося с собой раму, я нырнул вслед за ним и влетел головой в сугроб за о
кном. Вылез из него и побежал к воротам, успев заметить, что в этом направл
ении, вслед за Олегом, бежали многие. По всей зоне слышались крики Ц жутки
е и яростные, впереди пробежала кучка работяг, вооруженная кто чем, среди
них я узнал и Павла Дмитриевича. С вышек зону просвечивали прожекторами,
ворота были открыты настежь, за ними стояли солдаты, принимая выбегающих
из зоны.
Мне не удалось добежать до них, какие-то люди, догнав меня, повалили и прин
ялись дубасить ногами, потом, взявшись, раскачали и бросили через провол
очную ограду в предзонник. Я упал на острый, торчавший из земли кол, стало
нестерпимо больно. Боясь, что в меня выстрелит часовой на вышке, я закрича
л. Он не выстрелил, велел подняться и идти к воротам. Там меня приняли солд
аты и втолкнули в толпу полураздетых, прыгающих, топчущихся, стонущих, пр
оклинающих всех и вся людей. Потом нас всех одели и увезли на другой лагер
ный пункт Ц воровской штрафняк. За что я сюда угодил? Никому ничего плохо
го не сделал Ц и на тебе.
Когда я спросил об этом начальника колонии, он удивился: «А вы не догадыва
етесь?» Разумеется, я не догадывался. «Вы считаете, вас сюда привезли несп
раведливо?» Ц спросил он снова. Еще бы! Меня же избили, из зоны прогнали, на
строгий режим привезли, а я же ничего не сделал, никого не тронул. «То, что в
ас побили работяги, понятно, Ц сказал капитан, Ц вы сидели на их шее, им н
адоело терпеть ваше паразитское отношение, вот они и выгнали вас. И прави
льно. Вот вы почему не работали? От вас ведь больше ничего не требуют: пови
новения и работы. Но вам у костра понравилось сидеть. Почему вы связались
с этими отбросами общества, с которыми нам мороки и без вас хватает? Потом
у что ищете легкой жизни. Но заключенные, работающие в лесу, не хотят, чтоб
ы вы бездельничали. Теперь, когда вас нет, в зоне будет замечательный поря
док. А вас сюда, здесь будете работать. Не захотите и здесь работать Ц на о
собый режим пошлем. Сколько бы вы ни вертелись, а работать все равно приде
тся. И если вы не совсем дурак, дойдете до этого самостоятельно».
Он еще многое говорил и о молодости моей, о том, как им нелегко справляться
с нами, мешающими нормально работать и жить другим заключенным; о том, что
все это скоро искоренится, не будет со временем воров, и все такое. А Олег м
не потом объяснил, что Сашка Ташкентский был, мол, «ершом» Ц предателем, з
начит. «Ерш» Ц человек, когда-то изгнанный из воровского сословия, так ск
азать, лишенный звания, но продолжающий выдавать себя за вора «в законе»
там, где его не знают. Такое у воров карается смертью. А Олег все-таки своло
чь. Он все насмехается надо мной:
Ц Говоришь, волком тебя прозвали? Да какой же ты волк! Смешно Ц барашек т
ы. Волком надо еще стать, милый… А это не так просто. Ты хоть кого-нибудь уби
л за всю свою жизнь? Нет? Ну, видишь, какой же ты волк?.. Ты еще и понятия не име
ешь, что такое волчья жизнь…
Но мне казалось, что я имею о ней полное представление. Эта «волчья» жизнь
мне страшно опротивела. И когда уже совсем потеплело, растаяли снега, я сб
ежал.
Бежал из-под конвоя, когда шли колонной с работы, и не один, нас было четвер
о. Произошло это совсем неожиданно, хотя я давно к этому готовился. Но кажд
ый раз, когда я доходил до «окна» в лес Ц до места, где надо было рвануть, ка
кая-то необъяснимая сила сковывала мои ноги, и я как миленький приходил в
зону вместе со всеми.
Однажды мы шли с работы, я, как всегда, в первых рядах колонны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31