VadikV


89

Ахто Леви: «Записки Серо
го Волка»



Ахто Леви
Записки Серого Волка



OCR и вычитка: Александр Белоусенко (belousenko@yahoo.com), 15 декабр
я 2002.
«Ахто Леви Записки Серого волка.»: Типография имени Воровского; Москва; 1970


Аннотация

«Записки Серого Волка» Ахто Ле
ви Ц исповедь человека необычной судьбы. Эстонец по национальности, жит
ель острова Саарема, Леви воспитывался в мещанской семье, подверженной в
лиянию буржуазной националистической пропаганды, особенно сильной в п
ервый год существования Советской власти в Прибалтике Ц 1940-й. Тринадцат
илетним мальчишкой в 1944 году Леви бежит из дому, из оккупированной фашист
ами Эстонии, в Германию, и оттуда начинается его горький путь жизненных к
омпромиссов, нравственной неустойчивости, прямых преступлений.
У автора одна задача: честно, без скидок и послаблений разбираясь в собст
венном запутанном, преступном жизненном пути, примером своей жизни пред
остеречь тех юношей и подростков, которые склонны видеть некую романтич
ескую «прелесть» в уголовщине.

Ахто Леви
ЗАПИСКИ СЕРОГО ВОЛКА
Повесть

Предисловие

Автор этой книги Леви Ахтович Липпу, взявший себе псевдоним «Ахто Леви»,
не собирался быть писателем и вряд ли помышлял, когда писал свои «Записк
и Серого Волка», что увидит их напечатанными.
Мальчик-эстонец с острова Саарема начал вести дневник своих мальчишеск
их приключений с той непосредственностью, какая бывает только в детской
игре. Записывая, он словно продолжал для себя эту игру. Сперва она была обы
чной, как у всех ребят, с шутливыми прозваньями, с тайнами и секретами. Ему
досталось прозвище Серый Волк. Но вот в компанию ребят затесались более
опытные подростки. Началось с грабежа из музея, поскольку по ходу игры на
до было раздобыть оружие. Народ говорит: «лиха беда начало»… Ступень за с
тупенью мальчик катится вниз, от детского грабежа к профессиональному в
оровству, а время вокруг, среда вокруг ничем не удерживают, не остерегают
его. Время смутное Ц белогвардейская Эстония, немецкая оккупация. Серый
Волк чисто по-волчьи превращается в «бегуна», страстно любящего быть на
свободе, Ц на свободе от законов, решетки тюрем. Вся жизнь его превращает
ся в цепь случайных проступков, преступлений и бегств. От бегства из наци
стской Германии, где он попадает в фашистскую молодежную организацию «Г
итлерюгенд», до тюрем, лагерей, карцеров, драк, убийства в самозащите и нов
ого бегства, и новых тюрем, лагерей, карцеров и Ц опять бегств, бегств поч
ти фантастических, когда этот бегун по-волчьи пролезает в оконный проло
м размером с форточку. А наказанья растут и накапливаются, растет и копит
ся профессиональный навык «отпетого» человека, пропащего, которому, каз
алось бы, нет возврата назад…
Но во все это время, время стремительного падения вниз, сохранилась у Сер
ого Волка одна детская привычка: разговор с бумагой. Он цепляется за нее с
удивительным упорством, держится за нее, словно за нить из прошлого, исхо
дную нить, способную сохранить для него тайную надежду выхода, спасенья
из лабиринта.
Не сразу дается умение говорить с бумагой. Она лежит перед тобой, белая. Ты
перед ней Ц черный. Рука твоя в грязи, в мерзости, в крови, но рука сохраняе
т силу передачи, она снова и снова доверяет бумаге все, что произошло с чел
овеком. Из года в год. Из тетради в тетрадь. Не хвастая, не умаляя, не самоопр
авдываясь, не фальшивя, не придумывая, а именно так, как оно было. Рука спер
ва принадлежит мальчику, потом юнцу, потом мужчине.
И еще что-то постоянное, как ниточка, сквозь весь неслыханный калейдоско
п отчаянной, окаянной жизни, происходит с бегуном: он ухитряется сохраня
ть бумагу, жалкие истрепанные тетради, переписываемые начисто десятки р
аз круглым, детским почерком, когда бумага уже перестает «терпеть» от ве
тхости. Зарывает их в песок и при первой возможности опять вырывает, дает
на сохранение чужим людям, и чужие люди оказываются преданными, они сохр
аняют тетрадки. В этом постоянстве дневниковых записей, в неистребимом ж
елании сберечь их, как свою драгоценность, сказывается одна из глубочайш
их человеческих особенностей: стремление к фиксации правды, хотя бы наед
ине с собой, хотя бы только для себя, как инстинктивно стремишься к чистот
е, к мытью рук, к воздуху из открытой форточки… Сперва Ц это постоянство,
жажда записывать и сохранять записи кажется инертным и стоящим на одном
месте занятием, ставшим привычкой. Но стремление к фиксации правды облад
ает свойством, которое не сразу замечает человек. Обнаженная, честная пр
авда о себе невольно тянется к суду над собой, к постепенному, все более че
ткому разделу понятий хорошего и дурного. Это происходит не скоро. Это по
хоже на то, как идет поезд в длинном, многокилометровом туннеле. Сперва, от
времени до времени, черноту ночи прорезывают яркие вспышки огня Ц это о
чередные электрические фонари на пути; они подобны встречам, событиям, ч
увствам, на мгновенье прорезающим ночь его страшной жизни. За ними опять
ночь. Но вот десять, двадцать, тридцать минут, и вместо очередной желтой вс
пышки на стены туннеля просачивается что-то слабое, серое, скользящее, но
не уходящее, оно крепнет, ползет, светлеет и вдруг Ц светлая белизна дня,
свет прочный, свет, нужный глазу, Ц поезд вышел из туннеля в день. Голос юн
ца на бумаге становится все более зрелым, все более крепким. Юнец станови
тся человеком, и человек раскрывается.
В «отпетой», загубленной душе прорезывается росток настоящей человечн
ости. Еще только росток, но он уже тянется туда, где может найти питание, св
ет и солнце. Сперва это любовь к женщине, еще и не осознанная, как любовь; по
том боль от ее утраты. В людях вокруг, в членах своей, случайно подобравшей
ся из таких же, как он, преступников, лагерной бригады ищет он это веяние п
одлинного бытия, проблески человека. Ищет во всем живом, что его окружает,
Ц в прирученной мыши, в прирученном воробье. Он пережил уже опыт любви, з
нает, что дар не остается без отдачи и движенье души Ц без ответа:
«Если ты мышь обласкал и она тебя полюбила, в бороде твоей жила, если ты во
робья выкормил Ц он тебя полюбил, от тебя улетать не хотел, ты полюбишь и
человека, и он тебе тем же ответит…»
Незаметно для себя он открывает читателю свое великое приобретение за д
олгие годы тюрьмы: уменье терпеть, или, вернее, упорствовать во взятой лин
ии поведения. Приручить людей не так легко, как мышь или воробья. Но способ
тот же: повторять и повторять действие добром, невзирая ни на какой отпор.

Замечательны страницы, где рассказывается, как в самой трудной камере дл
я озверелых бандитов, где пол заплеван и никто не хочет убирать грязь за с
обой, он молча начинает работу уборщика и поломойки. Над ним издеваются. В
ымоет Ц на вымытый пол со всех сторон снова летят плевки. Он опять моет. Т
ак длится долго. Но не до бесконечности. Упорство вышибает душевные проб
ки. Зверь в человеке отступает. Кто-то не вынес, встал. За ним Ц другой. Пле
вки прекратились. Люди включились в уборку…
Вот таким упорством самоотдачи полны записки второй части. Они предельн
о искренни, в них нет ни намека на ту условность, с какой рождается искусст
во слова. Но сила их выразительности так велика, что не всякому искусству
помериться с ней. Это Ц человеческий документ.
За последнее время у нас в моду вошло писать о «местах заключения». Пишут
по-всякому Ц с критикой и без критики, с сердечным уменьем находить всюд
у искорку человечности, как находил их издавна простой народ в арестанте
, и с холодным гневом осуждения страшной лагерной действительности. Почт
и каждая книга, написанная на эту тему, отдает дань и целительной роли тру
да в заключении. Но до сих пор мне просто не пришлось увидеть в этих книгах
Ц или хотя бы почувствовать Ц разницу между действием труда на уголов
ника в новых, социалистических условиях и в условиях старого мира. Труд б
ыл в них изображен «вообще» как абстрактно целительный, сам по себе, в сво
ем процессе, в сумме движений, направленных на практический результат. Н
о труд, может быть, больше, чем любое другое действие человека, есть особое
, всегда общественное явление; он не может не быть окрашен качественно, те
ми красками своего общества, которые, как узор на знамени, цвет на флаге, с
вязаны с характером социального строя своей страны. И вот главное, что пр
ивлекает в дневниках Серого Волка, что представляет для нас наибольший и
нтерес в них, Ц это яркое, ясное, убедительное впечатление особенности т
руда в нашей стране, как нового в своем качественном различии от труда в с
тране капитализма и от абстрактного труда вообще. Автор, конечно, совсем
не думал подчеркивать эту разницу. Возможно, он и сам ничего о ней не знал.
За долгие годы в тюрьмах он, правда, научился мыслить и приобрел умение об
общать, но его обобщенья еще очень наивны, почти детски по своему примити
визму. Показать значение и роль нашего труда сумел не он сам, а та бесхитро
стная наглядность, та фиксация правды, которая двигала его пером подчас
независимо от авторского сознания.
Какая же это разница?
Полвека нашего нового общества на земле выявили множество сторон дейст
вительности, хороших и дурных, порожденных новыми структурными принцип
ами и качеством их конкретного исполнения в жизни. Но при всех ошибках и п
росчетах незыблемо осталось одно: система новых нравственных критерие
в, новых нравственных категорий, со времени Ленина прочно вошедших в нар
одное сознание и в психику народа нашей страны. Один из этих нравственны
х критериев говорит о труде, как о деле доблести и славы в условиях нашего
общества. Это сознание труда как доблести и чести из года в год воспитыва
ло в советском человеке чувство самоуважения, поскольку он Ц трудящийс
я. Для наглядности сравните это воспитанное пятью десятилетиями ощущен
ие достоинства, некое возносящее, внутренне удовлетворенное состояние
человека в труде, с тем разделением, бытующим в огромном количестве англ
ийской беллетристики между «уоркмен», «трэдсмен» (людьми, обязательног
о труда не знающими)… Но вернемся к Серому Волку. Тюрьма, разумеется, всегд
а тюрьма. Это не дом отдыха. Но какая бы она ни была, человек в ней может не п
отерять чувства своего собственного достоинства и может его потерять. В
книге ярко показаны самые страшные, до предела озверелые люди, бандиты и
убийцы, выражающие свою ненависть отказом от участия в работе. Это своег
о рода саботажники. Они дуются в козла, спекулируют, дерутся, сквернослов
ят, рассказывают друг другу всякие пакости. Они как бы возносят себя и сво
е поведение над издевательски ими поносимыми другими заключенными, вых
одящими на работу. Но постепенно этот условный «сравнительный график» м
еняется. В «отчаянных» Ц в их действии, поведении, наглости Ц сквозь отч
аянность начинают проступать отчаяние, чувство тупика, стены, бесперспе
ктивности. Они слабеют не только физически, а и нравственно. У заключенны
х, выходящих на работу, наоборот, под влиянием медленно действующего соз
нанья труда Ц труда как доблести и славы в нашей стране, Ц воспитываетс
я самоуважение, растет чувство коллектива. Очень хороши страницы книги,
где Серый Волк описывает сращивание своей случайной бригады в трудовой
коллектив на лесоразработках.
Выше я уже писала, что обнаженная, честная правда о себе невольно приводи
т человека к суду над собой.
Но суд над собой не только субъективен. Он неизбежно связан с нравственн
ыми критериями, выкованными эпохой и ее общественными отношениями. И вот
, читая бесхитростные, но такие яркие страницы человека, далекого от всяк
ой политики, почти не знающего основ того строя, где он живет, вы видите, ка
к суд, которым он судит себя, проникнут новыми, советскими критериями, вел
иким ленинским нравственным началом.
Хотим мы или не хотим, умеем или не умеем видеть это новое нравственное на
чало, Ц оно пронизывает нашу совесть и, как воск в сотах, скрепляет, строи
т, воздвигает на земле тип нового человека. Автор записок нигде не был пре
думышлен, он не помышлял об «агитации», ни единым словом не приукрашивал
жестокую действительность, в которой жил, но читатель чувствует, что «кл
очки земли», на которые падали душевные зерна его, земля, где укрепилось и
произросло его человеческое «я», могли быть только нашей советской земл
ей, Ц новой землей социализма.
В этом, мне думается, и заключается главное достоинство книги, предлагае
мой сейчас вниманию читателя. Достоинство Ц и огромное отличие от многи
х других книг, описывающих наши тюрьмы и лагеря и людей в тюрьмах и лагеря
х так, как если бы за стенами и проволокой их лежала бы пустота пустыни или
Ц еще хуже Ц старая, лживая структура общества с частной собственност
ью и эксплуатацией человеческого труда.

Мариэтта Шагинян



Записки Серого Волка

Моей названной матери Вере И
оновне Франчук

Тетрадь первая

Год 1943

Абрука Ц это пиратский остров. Пираты не живут там, а привозят на остров н
аграбленные драгоценности, золото и прячут. Остров весь покрыт диким лес
ом, в котором обитают страшные, выше человеческого роста, птицы с длинным
и, как у журавлей, клювами. Птицы эти хищные, питаются мелкими лесными звер
юшками, но больше всего они любят человеческое мясо, которым их балуют пи
раты. Пираты убивают на острове пленных и отдают птицам трупы. Зато стоит
какому-нибудь чужому кораблю бросить якорь в маленькой бухте у острова,
как на берегу собираются таинственные птицы Ц встречать пришельцев. Ко
гда лодки пристают к берегу, птицы своими страшными клювами убивают всех
, кто не успеет спастись бегством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31