Шли по три чел
овека в ряду. Еще за километр от «окна» в лес начинаю себя подбадривать. В
горле делается сухо. И тут неожиданно впереди идущие стремглав бегут в л
ес. Бегу за ними. Кого-то догоняю, обошел. Сзади уже застрочили автоматы, сл
ышны крики: «Ложись! Ложись!» Ц это колонне, «Стой! Стой!» Ц это нам. Вокруг
свистят пули, щелкают о землю, режут ветки низеньких зарослей, кто-то из в
переди бежавших, перекувырнувшись, упал; но уже кусты Ц лес. Лечу, как на к
рыльях, а сзади все стреляют. Теперь не опасно, нужно только отойти подаль
ше. Вот и нужная поляночка, быстро достаю из карманов два пузырька с бензи
ном, смазываю ботинки, ноги, чтобы сбить со следа собак, бегу дальше.
Я убежал, да. Но до реки не дошел, к утру догнала меня собака. Она, разумеется
, не одна, компанию ей составили два длинноногих солдата-проводника. Коне
чно, встреча была радостная… Первой обнаружила меня, как я уже говорил, со
бака: она вырвалась от проводника, еще издали посылая мне свой «радостны
й» собачий привет. Проводник, видя, что я еле перебираю ногами, спустил ее
с поводка. Это дало мне повод прибавить шагу, и, мобилизовав последние сил
ы, я помчался со скоростью этой же собаки, не обращая внимания на хлеставш
ие по лицу ветки, на пни, об которые в кровь избил почти босые пальцы (ботин
ки за ночь превратились в отрепья). Но собака все-таки бежала немного быст
рее меня, и скоро я вынужден был признать себя побежденным, остановился, п
овернулся к ней.
Конечно же, после того как меня привели в колонию, пришлось некоторое вре
мя разделять общество милых клопиков в карцере. Обошелся мне этот побег
по вольному воздуху наперегонки со страхом в один год добавочного срока
с обязательным переводом в колонию особого режима, где и записываю эти с
трочки.
Участь тех, кто бежал со мной, такова: двоих сразу же настигли пули, третий
заблудился в тайге и к утру вернулся сам.
А карцер… вонючая все-таки штука, неприятная.

* * *

Впереди болото, сзади лес и еще «они». У меня нет выбора, надо идти через бо
лото, потому что за ним река. А река Ц спасенье. Лес кончился как-то вдруг,
на краю прекрасного зеленого луга. Это он только с виду прекрасный и толь
ко кажется лугом Ц под сочной высокой травой, я знаю, бездонная трясина, и
как через нее пробраться, одному дьяволу известно. Страшно делать первы
й шаг, и страшно его не делать, «они» ведь все приближаются. Измотался я за
эти три дня совсем, думал уже, что не доберусь до реки, а тут еще болото. Три
дня беспрерывного бега по дикой тайге, если это можно назвать бегом, Ц че
рез овраги и горы, через буреломы и трясины, иногда на четвереньках, иногд
а юзом на изодранном заде. «Их» я услышал рано утром, перед восходом солнц
а, когда в тайге еще совсем тихо и всякий звук несется далеко, словно эхо. Я
услышал собачий лай и сразу понял, что это «они». А я уже совсем было успок
оился, думал, что оторвался.
Следующие день и ночь бежал без отдыха, чтобы поскорее добраться до реки,
где надеялся снова замести след. И вот Ц болото.
Долго выбирать было некогда. Правая нога сразу провалилась по колено. Пе
ренес быстро тяжесть тела на левую, но поздно Ц она тоже провалилась. Нед
алеко, почти, рядом, спасительная твердыня Ц куст ольшаника. Но не достат
ь. Стараясь ухватиться за ветку, протянул руку и от движения провалился в
трясину до пояса. Но рука все же успела схватить ветку. Выдержит или нет? В
се попытки выбраться из трясины кончаются неудачно. Чем сильнее барахта
юсь, тем глубже засасывает. А силы все убывают. И страх… Нельзя дать ему во
лю Ц иначе потону в этой липкой вонючей грязи, как гадина болотная. Что те
перь стоит моя свобода? Говорят, когда человек тонет, вся минувшая жизнь п
роходит перед его мысленным взором. Но я вижу только солнце, которое подн
имается все выше; вижу листья, деревья, траву, птиц и слышу стук собственно
го сердца. А оно бьется все спокойнее, отдохнуло и от напряжения, и от стра
ха. Нет. Это еще не конец. Осторожно передвигаю ногу и вдруг ощущаю что-то т
вердое Ц камень. Потребовалось невероятное усилие, чтобы выбраться из т
рясины. Весь в липкой грязи, жадно, прерывисто дыша, ползу обратно в лес. На
до бежать вдоль болота, может, удастся где-то пробраться к реке. О, добрать
ся бы к ней, к реке! Кажется, вся надежда в ней. Она Ц спасение. Пролаяла соб
ака, Звонко, отрывисто, далеко, еле слышно. Может, снова показалось? Бегу из
о всех сил, дыхание тяжелое, хриплое. А вот камыши и почва Ц слава богу, не б
олотистая. К реке! Быстрее! Сзади слышен визг Ц собака. Дошли, значит. Догн
али. По спине бежит пот от страха, от усталости. Мерзкое ощущение.
Да, действительно, ощущение мерзкое, хуже и придумать невозможно; а когда
по тебе стреляют Ц тоже не самое приятное ощущение, а когда при этом в теб
я попадают… Но это еще тоже ничего, но вот когда ты лежишь, не в силах подня
ться, потому что нога твоя, та самая, в которую попали, онемела от страшной
обжигающей боли, а реку уже переплывают люди, те, кто в тебя стрелял, и с ним
и еще собака… и ты лежишь и думаешь о том, как они будут себя вести, особенн
о как будет вести себя собака, когда они все переплывут реку, Ц неприятно
е ожидание, надо сказать. Собака, крупный серый красавец, добежала до меня
первая и, тихо рыча, встала надо мной. Я лежал смирно, без малейшего движен
ия, и смотрел ей в пасть, которую она, словно для того, чтобы я смог пересчит
ать все ее зубы, держала открытой. Она не делала ни малейшей попытки укуси
ть меня, она будто понимала, что мне и без того больно, и только угрожающе р
ычала: не шевелись, мол, со мной шутки плохи. Прибежали «они», мокрые, устал
ые, злые, как всегда в таких случаях.
Ц Ранен? Ц переводя дух, спросил один, высокий, худой, или, как это называ
ется, сухопарый, с веснушками на лице. Его серые глаза не выражали ничего,
кроме профессионального любопытства и усталости. Ц Куда ранен? Ц и, узн
ав куда: Ц Так тебе и надо. Черт тебя побери… Ну, что глазеешь? Ц рявкнул о
н невысокому курносому парню, который действительно рассматривал меня
с таким вниманием, словно перед ним лежал не человек (пусть даже жалкий, об
росший, скривленный от боли), а по меньшей мере гиппопотам. Ц Разведи кос
тер, обсушиться надо.
Сидя у костра, веснушчатый все читал мне проповедь насчет бессмысленнос
ти моей жизни и побега тоже. Они мне рассказали, что одного из тех, кто был с
о мной, убили Ц Джека. Джек Ц вор, он до этого бежал три раза, в последнем п
обеге изнасиловал малолетнюю девочку, и ему дали на всю катушку Ц 25 лет. Д
жек ненавидел все на свете, особенно труд. Он всегда говорил: «Труд поднев
ольный, братишки, не любит даже лошадь, а почему я в этом смысле должен быт
ь глупее этой скотины?» Джек требовал свободы, а получил пулю.
Ц Ну вот, мы тебе попали в ногу (ногу они, кстати, перевязали), а если бы в гол
ову Ц все, шабаш,Ц веснушчатый все продолжал агитировать.Ц Твое счаст
ье, что ты такой длинный и голова все же значительно выше ног… И вообще, за
вязать бы тебе, парень, пойти в бригаду, к работягам. Ты молод…
И пошла мораль. Он все поучал, поучал, а я виновато, словно обдумывая его сл
ова, смотрел в костер и молчал. А что тут обдумывать, каждый знает, на что ид
ет. Знал и я, что, если побегу, будут по мне стрелять. Уговорами ни одного бег
леца не вернешь.
И то, что свобода Джека чье-то несчастье, тоже верно. Но ведь я-то лично не х
очу никого убивать, насиловать, я просто не хочу быть здесь. Работать? Джек
, конечно, негодяй, но относительно подневольного труда он вообще-то прав
: тяжело же в лесу. А в зоне… Да ведь в зоне мне не бывать, раз я не хочу работа
ть Ц в карцерах мне обитать, и только. А там сволочь разная. Еще недавно си
дел 10 суток с одним… даже не знаю, как его называть. Грязный, опустившийся, п
ротивный, вонючий, звероподобный. Тебе от него деваться некуда, ты вынужд
ен спать рядом с ним, а он не просто неприятен, он гадок, омерзителен. Но ты н
е можешь ему это сказать, не можешь избежать его общества, даже спать ты до
лжен рядом с ним, слушать его сонное звериное мычание, смотреть, как изо рт
а его текут слюни; все должен терпеть, потому лишь, что работать ты не хоче
шь, так же, как он. И если ты ему что-нибудь скажешь, он ответит: «Чево тебе на
до?! Ты такая же сволочь, как и я. Не нравится Ц отвернись». Конечно, ты може
шь набить ему морду Ц это уж он ложно не истолкует. Но если он сильнее теб
я? Значит, будешь ты еще и побит. А человеческое достоинство?
Ц И куда бежать-то? Ц говорил веснушчатый. Ц Дальше Советского Союза н
е убежишь, а здесь все равно поймают. Лучше бы набраться терпения и силено
к да по-честному отработать положенное, а тогда Ц будь здоров, иди на все
четыре стороны, и мне за тобой бежать уже не придется. А так вот… лежишь те
перь. Больно? Ц Я сказал, что больно. Тогда веснушчатый приказал курносом
у отправиться в деревню.
Ц Ну, высох малость, иди приведи людей. Надо же его доставить в село. Куда ж
он сам… И таскать тебя еще теперь… Ц последнее он адресовал уже мне. Я пр
омолчал.
Ц Еще побежишь? Ц спросил курносый, вставая от костра. Я опять промолча
л. А что отвечать? Сказать «да» Ц еще неизвестно, как они на такой ответ от
реагируют. А зачем портить отношения? Сказать «нет» Ц вряд ли они поверя
т. Сам я уж, во всяком случае, в это не верю.
Ц Беги, Ц разрешил курносый великодушно, Ц твое дело бежать, наше лови
ть. Поймаем.
Он ушел в деревню, мы остались с веснушчатым вдвоем.
Ц Почему бежал? Ц уже в который раз спрашивал он. Ц Что тебя заставило?

Ц Да так, плохо все, Ц отмахнулся я от ответа.
Да разве объяснишь? И сам не поймешь толком. Что происходит?.. Вспоминается
иногда детство, когда в первый класс ходил, когда кличку себе взял Ц Серы
й Волк, просто так взял я ее, для игры в индейцев, а теперь всерьез волком ст
ановлюсь. Вот меня уже и собаками травят. Странно даже думать, что где-то н
евообразимо далеко есть свобода и живут там мирные люди, ложатся спать, у
веренные в собственной безопасности, ножи применяют лишь для того, чтобы
резать ими хлеб.
А здесь недавно проснулся от жуткого крика, соскочил с нар, перепуганный,
еще сонный, а кругом смеющиеся над моим страхом рожи. Оказывается, просто
боролись двое, дурачились. А я до утра глаз не сомкнул, дрожал противной др
ожью. Когда будет этому конец? К дьяволу всю эту жизнь и воров! Но нельзя мн
е сейчас от них отделаться иначе, как бежать из этого проклятого места!
Последняя прогулка (160 километров) обошлась мне в два года добавочного сро
ка с переводом на тюремный режим да в пятнадцать суток карцера.
Большинство из зеков считают, что на тюремный режим заключенных определ
яют в общем-то отдыхать и режимная тюрьма вроде «санатория». Заслужить п
утевку в этот «санаторий», однако, нелегко. Мне, чтобы получить путевку сю
да, пришлось, как известно, совершить два побега, а это связано с некоторым
риском: можно получить путевку не только в «санаторий», но и на тот свет.
Нас везли в город Кировоград. Погрузили в вагон, снабдили на дорогу мешко
м хлеба. По мере приближения к Кировограду мешок все пустел и пустел, пока
, наконец, ко дню прибытия в нем остались лишь три буханки хлеба. Ехали мы о
тдельно от прочих заключенных, так что пополнить запасы было невозможно
, а на отсутствие аппетита никто из нас никогда не жаловался. По прибытии н
ас стали выгружать из «Столыпина» и погружать в «черный ворон». Случилос
ь так, что нас разместили в машине, где находилось человек двадцать крест
ьян с большими мешками. Я влез в машину последним и стоял прижатый к самой
двери. В пути от станции до тюрьмы я заметил, что в куче ног и рук, человечес
ких тел, пыхтевших, кряхтевших, потерявших равновесие, в трясущейся на до
рожных ухабах машине что-то происходит, а затем один из нашей пятерки про
сунул мне какой-то сверток:
Ц Левка, держи!
Я сначала держал, а потом сунул в мешок. На ощупь определил: масло. Последо
вали другие свертки: хлопцы оперативно шуровали по мешкам Ц аж шерсть л
етела.
Мешок в моих руках с тремя буханками быстро тяжелел, и, когда приехали, я е
го выволок из машины.
В тюремном дворе нас построили по два и пересчитали. Мы должны были снача
ла попасть в баню, пройти «шмон» и, наконец, Ц в камеры. Но откуда-то появи
лся здоровенный детина с погонами старшего лейтенанта и почему-то напра
вился прямо ко мне, не спуская глаз с мешка. Он велел мне выйти из строя, кон
ечно, вместе с злополучным мешком.
Ц А ну, мужики, посмотрите, что в нем вашего.
Мужики, опасливо поглядывая на меня, подходили к мешку и, покопавшись в не
м, молвили: «Це мiй хлiб», «Це мое масло», «А це мое сало»… Ц и тянули все из ме
шка. Скоро остались лишь наши три казенные буханки хлеба. Но вот какой-то
обормот, ободранный, грязный, подошел, нагло уставился на меня, сказал: «На
чужой каравай рот не разевай», Ц и забрал их.
А меня водворили в карцер.


Тетрадь седьмая

Год 1954

Тарту, «Астория».

Не хочу сказать, что мне сейчас очень хорошо, но и не плохо: имеются деньги,
одет прилично, занимаю уютный номер («Астория»Ц гостиница) и, разумеетс
я, сыт.
Как известно, за предпоследний побег мне прибавили (за последний еще не у
спели) два года и на такой же срок определили в тюрьму. В то время, когда на в
оле происходили такие события, как смерть Сталина, арест Берия и амнисти
я, которая мне, к сожалению, ничего не дала, я с утра до вечера, словно бешены
й волк, бегал по своей клетке, радуясь каждому прожитому дню.
После отбытия тюремного срока меня повезли обратно в лагерь. Теперь уже
не в воровскую зону, а как ушедшего от воров Ц к сукам. По дороге в одной пе
ресыльной тюрьме раздобыл из женской камеры кое-какие принадлежности д
амского туалета. Эти вещи удалось пронести в зону, и они пригодились.
Работали в карьере на погрузке песка. Я вынес и спрятал там свой реквизит,
а однажды, когда за составом подъехал паровоз, погрузил себя в вагон с пес
ком и удачно выехал в Канск.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31