Он пританцовывал, как боксер, вокруг самодовольно ухмыляющегося лейтенанта, не атакуя, даже не расходуя энергию на ложные выпады и финты. Он просто выжидал.
Снова пруссак, выгнувшись вперед, нанес рубящий удар сверху, и снова Ник парировал его сбоку, успев уйти влево. Однако на этот раз он ответил не классическим кавалерийским замахом над головой, а вывернутой кистью руки хлестнул противника лезвием.
Это движение было молниеносным, как бросок гремучей змеи. Сабля Ника скользнула по вытянутой правой руке фон Шелинга, оставив глубокий разрез на его выпуклом, могучем бицепсе. Наконец-то пруссак поморщился, ощутив боль. Он тотчас попытался в ответ рубануть противника, но сделал это неуклюже. Сабля просвистела в воздухе. Фортунато же, легко перемещаясь, удалился на безопасное для себя расстояние.
Вскипев гневом, фон Шелинг чертыхнулся и пустился догонять в досаде неуловимого, более ловкого соперника. Пруссак решил схитрить, изобразив, будто собирается вновь рубить сверху, но быстро поменял направление удара. Сабля очертила дугу сверху вниз и уже с нижней точки полоснула с силой по правому боку Николаса.
Застигнутый врасплох обманным маневром соперник, уступающий пруссаку в физической массе, был вынужден принять на лезвие своей сабли всю мощь его удара. Сокрушительный толчок вывернул ему плечо, и по злорадному блеску, вспыхнувшему в серых глазах фон Шелинга, он понял, что тот догадался об этом.
Но опять Ник заставил своего приземистого врага расплатиться за временный успех. Едва заметный поворот кисти руки, и вот уже фон Шелинг взвыл от боли, когда кончик сабли Фортунато оставил глубокую рану в его трехглавой мышце.
– Ты думаешь измотать меня? Не выйдет! – произнес пруссак по-испански. Он желал, чтобы в его тоне звучала насмешка, но тяжелое дыхание выдавало его усталость.
– Я думаю, что ты истечешь кровью, как свинья на бойне. А ты на самом деле свинья! – отозвался Фортунато.
Никто не считал лейтенанта умным человеком, но даже этот тупица начал осознавать, что одной грубой силой он ничего не добьется. Пора было менять тактику. Он стал медленно подкрадываться к своему мучителю вместо того, чтобы гоняться за ним, как делал раньше. Одновременно он старался уязвить его самолюбие, произнося на своем чудовищном испанском:
– Креольский ублюдок! Недоносок! Вы все гораздо лучше пляшете фламенко, чем воюете!
Не обращая внимания на возмущенный свист собравшихся вокруг молодых гасиендадо, фон Шелинг сделал выпад с целью, казалось бы, нанести очередной бесполезный удар сверху. Все вроде повторялось – сабля Ника вскинулась вверх для защиты, а сам он скользнул влево. Тогда фон Шелинг и продемонстрировал заготовленную ловушку. Он удержал равновесие, не вкладывая всю силу в сабельный удар, а затем, подавшись вперед, перехватил руку Ника с саблей своей свободной левой рукой. Локтем же правой руки он ударил худощавого противника в челюсть. Тут уже сказалась разница в весе соперников. Ника отбросило, как пушинку, и он растянулся на земле.
Пруссак на мгновение заколебался, услышав вырвавшийся у всех зрителей одновременно возмущенный крик. Дон Патрисио и дон Доротео тотчас же шагнули вперед, готовые схватиться за оружие, протестуя против нарушения фон Шелингом правил дуэли. К счастью, короткая заминка дала Фортунато возможность немного оправиться после удара.
Когда фон Шелинг направил острие своей сабли вниз, чтобы проткнуть насквозь врага, пригвоздить его к каменистой мексиканской земле, Фортунато откатился в сторону, привстал на одно колено и успел взмахнуть лезвием, поразив ногу пруссака.
Фон Шелинг издал звериный вопль. С громким проклятием он повалился на спину. Ник встал, шатаясь. Лейтенант был залит кровью, но правое плечо Фортунато пронзала боль, и все двоилось у него в глазах.
«Бог мой! Неизвестно кому из нас хуже», – мелькнула у него мысль.
Николас решил, что все-таки ему, хотя противник истекал кровью. Что ж, настало время подводить итог поединку. Фортунато взял саблю в левую руку – сейчас было не до того, чтобы скрывать свое умение действовать одинаково умело обеими руками. Он посмотрел в лицо фон Шелинга, искаженное ненавистью, и ему стало почему-то легко на душе. Ник вновь очутился в родной для него стихии опасности, риска, борьбы не на жизнь, а на смерть.
Затем громко и с расчетливой медлительностью он произнес оскорбительную фразу по-немецки.
Агнес дю Салм-Салм выучила родной язык своего супруга и привыкла к некоторым вульгарностям в речи профессионального солдата и его друзей. Но то, что произнес Ник, даже ее вогнало в краску.
– Что он сказал? – хриплым шепотом спросила Мерседес. В горле у нее пересохло, рука все еще сжимала спрятанный под платьем пистолет.
– Это касается родителей Арнольда, – принялась сочинять принцесса. – Нечто насчет того, что его мамаша была женщиной… без моральных устоев и имела… сношения с существами… которых содержат на скотном дворе… Остальное дополни сама.
Но все внимание Мерседес было обращено на прусского лейтенанта, на то, как он отреагировал на оскорбление.
Его голова дернулась, будто от пощечины. С мычанием, похожим на рев, он сделал выпад. Николас легко отразил удар и прижал своей саблей саблю врага к земле. Могучая правая рука пруссака уже лишилась своей устрашающей мощи.
Фортунато приблизился к нему вплотную, удерживая оружие в неподвижности. На какие-то считанные мгновения две пары ненавидящих глаз сомкнулись и не могли оторваться друг от друга. Затем Ник ударил фон Шелинга коленом в живот. Лейтенант взвыл, перевернулся, подставив врагу спину, и Фортунато, как заправский матадор, приподнявшись на цыпочки, точно нацелил острие своего оружия и проткнул спину пруссака, вонзив конец сабли в сердце.
«Как быка на арене, не правда ли, Андре?» – мысленно усмехнулся он.
Мерседес преклонила колени на острые камни и убрала пальцы с рукояти пистолета, который так и не понадобился.
Он не нуждался в ее помощи – этот незнакомец, который так искусно управлялся левой рукой, как и правой, который свободно изъяснялся чуть ли не на всех европейских языках.
«Наверное, он знает и такое, о чем никакой гасиендадо и не слышал!»
Она не имела права и дальше лгать самой себе. Она, Мерседес Альварадо, носит в своем чреве ребенка, зачатого от мужчины, который не является ее мужем. Прости ее, Господь, но она любит этого мужчину! Ради него она была даже готова совершить убийство.
– Нам лучше удалиться, пока нас не заметили. Салми наверняка будет в ярости, так же, как и твой очаровательный, но грозный Лусеро. Ах, какой он боец!
Агнес продолжала воздавать ему хвалы на всем обратном пути от места дуэли к дому. Мерседес упорно молчала.
19
Мерседес нервно мерила шагами спальню, бросая взгляды на стрелки часов на каминной полке. Скоро она встретится с ним лицом к лицу.
Он столько знает о семье Альварадо, о слугах, о поместье, о детстве Лусеро. Конечно, все это сам Лусеро поведал ему, никто другой этого сделать не мог. Но почему он так поступил? Может быть, любимый ею человек угрожал жизни Лусеро? Может быть, он даже убил его? О Пресвятая Дева, пусть это будет не так! Хотя он способен убить – это очевидно. Уже дважды Мерседес видела, как он убивает своих противников, причем расчетливо, умело, безжалостно. Даже при вспышках гнева внутри он холоден. Но и доброта ему не чужда… Он рисковал жизнью, спасая собаку. Лусеро никогда такого не сделал бы, а уж тем более не дал бы свое имя Розалии.
Ее любимый гораздо более достоин любви, чем Лусеро. Он лучше Лусеро во сто крат, и он любит ее… Все же окружающие принимают его за Лусеро. А как может быть иначе, если внешне они похожи, как две капли воды.
«Потрясающий трюк пришел в голову Лусеро – подослать мне своего двойника и тем обесчестить меня», – решила Мерседес.
Такой негодяй, как Лусеро, вполне был способен на такое.
Но двойник полюбил ее. И заронил в нее свое семя.
Мерседес находила некоторое, правда, очень слабое, утешение в мысли о том, что следующий хозяин Гран-Сангре, возможно, унаследует добродетели своего отца. Но это не решало ее моральные проблемы. Она отдалась человеку и полюбила его, даже не зная его настоящего имени.
«Если б Святая церковь отпустила мне грехи, если б я могла исповедаться…»
Но Мерседес знала, что это неосуществимо. Ни один священник, а уж тем более падре Сальвадор, не поверит ей. Они примут ее за сумасшедшую. Или еще хуже – ей поверят, и что тогда? Ее обвинят в том, что она поддалась похоти и совершила супружескую измену. Ей придется разлучиться с любимым человеком на веки вечные.
Она приложила ладони к пылающему лицу и дала волю слезам, которые едва сдерживала в присутствии принцессы Агнес.
«Я заплуталась… я пропала… я неисправимая грешница, я шлюха. Даже если я сообщу всем, что он самозванец, я все равно останусь такой».
Мысль о том, что, выдав его, она уже никогда не ощутит его прикосновения, не услышит его голос, была невыносима. Мерседес всем своим существом желала только одного – пробыть рядом с этим человеком до конца дней своих.
Спустя час Николас вошел в комнату и обнаружил Мерседес, лежащую на кровати в платье для верховой езды.
До этого, в холле, принцесса Агнес при встрече улыбнулась ему заговорщицки, будто они оба хранят какой-то общий секрет. Поздравляя его с победой, она произнесла несколько фраз по-немецки. Он мысленно обозвал себя трижды дураком за то, что выдал знание этого языка во время поединка.
Теперь, видя распухшее от слез личико Мерседес, Ник укорял себя еще больше.
Он молча приблизился, присел на край кровати. Она встрепенулась, резко приподнялась, из кармана ее выпал «кольт». Тускло поблескивая, он лежал на покрывале между ними.
Ник узнал это оружие. Он сам вручил его ей, чтобы она могла защитить себя в случае необходимости где-то за пределами гасиенды.
Он посмотрел на нее вопросительно.
– Да, я была там… и… да, я застрелила бы его, если б пришлось… – шептала она обреченно.
Мука в ее взгляде причиняла ему большее страдание, чем сабельные удары.
– Я рад, что не пришлось…
Сказав это, Ник, затаив дыхание, стал ждать ее слов, ее взрыва, ее обвинений. Несомненно, она разгадала его тайну.
Но Мерседес неожиданно кинулась ему в объятия, в отчаянии повисла на нем:
– Я так люблю тебя! Ради тебя я готова на все…
Ник погрузил лицо в волны ее волос.
– Не плачь, любимая, не плачь, – умолял он ее.
Мерседес с трудом подавила рыдания, всхлипнула несколько раз, вытерла заплаканные глаза. Ее лицо осветилось робкой улыбкой.
– Я, должно быть, выгляжу как пугало. Это из-за ребенка у меня такие перепады в настроении. Другие женщины переживают то же самое. Так мне говорили. Скоро это пройдет, как и тошнота по утрам.
– Для меня ты все равно прекрасна и такой будешь всегда. Моя любовь к тебе на всю жизнь.
Как он желал, чтобы она поверила ему и… простила его.
Но Ник не решался ни просить ее об этом, ни произнести хоть слово о том, что черной тенью легло между ними.
После ужина, когда леди удалились из-за стола, дон Энкарнасион пригласил джентльменов в свой кабинет, где их ждали кубинские сигары, выдержанный коньяк и портвейн. Все мужчины избегали упоминать о кровавой, выходящей за рамки правил дуэли, свидетелями которой они были на рассвете. Большинство гостей было глубоко уязвлено оскорбительными выкриками фон Шелинга насчет креолов и их умения воевать, но то, что один из них так безжалостно обошелся с противником, так хладнокровно заколол его, поверженного на землю, словно скотину, предназначенную на убой, вызывало у всех чувство неприятной неловкости.
Разговор, как всегда, зашел о политике. – Я слышал, что республиканцы намерены штурмовать Эрмосильо, – сказал Патрисио, нервно раскуривая сигару.
– А что собирается предпринять Базен по этому поводу? – Доротео обратился с этим вопросом к принцу.
Феликс дю Салм не спешил с ответом, дегустируя великолепный портвейн из подвалов дона Варгаса. Когда он наконец заговорил, его слова показались всем слишком обтекаемыми, а по выражению лица нельзя было понять, что он на самом деле думает.
– Трудно сказать, что будет, господа. Как известно, генерал Базен не получил от Наполеона дополнительных подкреплений, о которых просил.
– Ха! – презрительно произнес Герман Руис. – Пока мы здесь болтаем, периметр французских позиций все сжимается. Скоро они спрячутся за стенами Мехико, отдав всю остальную территорию.
– Такой поворот событий никогда не исключал наш император. Он давно планировал взять под контроль своими силами всю страну, когда французы уйдут оттуда. Одной из причин, по которым я предпринял поездку на север, как раз и является сбор информации из первых рук и последующий доклад Максимилиану о том, как лучше осуществить замену французского присутствия мексиканским.
– Значит, это правда, что Наполеон Третий приказал Базену возвращаться домой? – напрямик спросил проницательный дон Энкарнасион, уловив скрытый подтекст в многословных рассуждениях принца.
– Такое ожидается, но не в ближайшие месяцы. Возможно, в будущем году или еще позже, – осторожно ответил принц. – Французское присутствие в Мексике нужно лишь для поднятия авторитета мексиканского императора и утверждения его власти в стране.
– А готовы вы и дальше поддерживать эту власть? – спросил Николас, ставя своего недавнего секунданта в нелегкое положение. Но ему необходимо было узнать реакцию гасиендадо на разъяснения принца.
Салм-Салм помрачнел:
– Я не буду обманывать вас, заявляя, что тысячи хорошо вооруженных солдат вот-вот начнут патрулировать все дороги, все города и деревни такой необъятной страны, как Мексика. У нас нет такого количества солдат. Разумеется, мы нуждаемся в поддержке таких людей, как вы, – землевладельцев благородного происхождения, готовых обнажить меч и встать на защиту монархии. Материальная помощь нам также крайне необходима.
– Многие из нас уже сделали и то, и другое. И многим пожертвовали ради императора, – негромко произнес Руис.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57