Или ей так показалось? Разве Господь мог ошибиться?
Хриплый голос Хиларио вернул ее к действительности:
– Нет хуже приметы, если пумы разгуливают по поместью. Нам всем надо вооружиться.
Старый вакеро произнес это спокойно. Он ласкал прильнувшего к его ноге окровавленного Буффона и, казалось бы, равнодушно осматривал поле битвы, но в его глазах мелькнул огонек тревоги.
– Вы уверены, патрон, что проклятая кошка не задела вас?
– Пустяки.
– Ее когти словно зубы ядовитой змеи и опасны для человека.
Опытный взгляд Хиларио уже видел, что бледность разлилась по лицу хозяина.
– Мы отнесем вас в дом.
– Я могу ехать верхом, – возразил Ник.
Он направился к лошади, но тут же ноги его подогнулись, и Николас очутился на земле.
Хиларио издал протяжный клич, и не прошло и нескольких минут, как группа верховых вакеро появилась из-за гребня холма.
Ник был уже без сознания.
Слуги понесли на руках тело хозяина и истекающую кровью собаку в дом, в спасительную прохладу.
Ангелина и Розалия встречали мрачную процессию на пороге кухни. Девочка выскочила на солнцепек, но кухарка удержала ее, вернула обратно в тень, утерла рукавом слезы, струившиеся по крохотному личику.
– Скажи – папа не умер? И Буффон тоже? – спрашивала Розалия.
– Господь этого не допустит, если ты сейчас отправишься наверх в свою комнату и хорошенько помолишься за их спасение.
Предложение старой кухарки подействовало на девочку. Она покорно отправилась выполнять его.
Мерседес послала верхового за лекарем в Сан-Рамос, а потом распорядилась, чтобы подготовили горячую воду как можно в большем количестве и чистые тряпки на бинты.
Пума несла в себе столбняк, и его проникновение в кровь нельзя было допустить. Она нашла рану на теле мужа, нанесенную когтями умирающего хищника, промыла ее и перевязала.
– Не волнуйся… Такая тварь меня не убьет! – произнес Николас, придя в сознание.
– Ты был безумен, когда полез с ножом на пуму! – воскликнула Мерседес.
– Я спасал тебя и твоего возлюбленного Буффона…
Услышав свою кличку, пес, лежащий неподалеку, вдруг слегка ожил и махнул хвостом.
– Два раненых воина! – решила ободрить их улыбкой Мерседес. – Во всяком случае, ты заслужил его благодарность. Но какой ценой! – не удержалась от горестного вздоха Мерседес.
– Я получал в прошлом и более опасные раны и все-таки выжил.
– Ты храбришься и хвастаешься, Лусеро.
– Нет, я говорю правду.
– Тебе ведь очень больно…
– Нет, но мне холодно…
Мерседес легла рядом с ним.
Она не знала, насколько горячо ее тело, но надеялась, что может отдать ему хоть немного своего тепла.
Утро она встретила, сидя в глубоком кресле, которое распорядилась поставить возле их супружеской постели. От дремоты ее пробудил стон. Лусеро метался по кровати и бредил. Мерседес коснулась ладонью его лба и замерла в испуге.
У него начался жар.
Старый слуга Бальтазар приносил по ее приказу ведра ледяной воды из колодца. Она пропитывала прохладной влагой простыни и окутывали ими пылающее от огня тело мужа, которое так было ей желанно, хотя Мерседес не хотела даже себе признаваться в этом.
Он произносил в бреду какие-то бессвязные фразы, отдавал команды, вспоминал женщину по имени Лотти… Но чаще всего он называл ее имя.
Он звал Мерседес. Он требовал, чтобы она была рядом. Он обещал ей блаженство в будущем, но тут силы отказывали ему, и он замолкал.
Мерседес понимала, что бред хозяина не предназначен для ушей прислуги, и тут же удалила и кухарку Ангелину, и старого Бальтазара. Они молча подчинились, ни словом не обмолвившись, что им показались странными выкрики больного господина на незнакомом языке.
Мерседес терялась в догадках – кто такая Лотти? Может быть, это его спутница в боевых походах?
Ночь выдалась тревожной, но к утру Николасу стало еще хуже.
Бальтазар, так решительно удаленный хозяйкой из господской спальни, осмелился постучаться в дверь.
– Вас нельзя оставлять с ним наедине, сеньора. Он заразился бешенством и может ненароком ранить вас.
– Я не уйду никуда отсюда, – твердо заявила Мерседес. – Если вы любите своего хозяина и желаете ему выздоровления, носите без устали воду из колодца, и горячка его пройдет.
По указанию Мерседес Николасу связали руки, чтобы он не смог в бреду потревожить свою рану.
И вновь Мерседес осталась с мужем наедине.
Она была полна тревоги, жалости, нежности, но и страха, находясь рядом с человеком, который вдруг показался ей оборотнем. Разве мог Лусеро за годы, проведенные на войне, настолько хорошо освоить английский и французский языки, чтобы в бреду разговаривать на них? Не стала ли она послушной игрушкой в руках неизвестного пришельца?
Некоторые странные детали его поведения вдруг всплыли в ее памяти, складываясь в общую картину. Он любил есть хлеб с медом по утрам за завтраком, а Лусеро не имел такой привычки. Он часто заходил в библиотеку покойного дона Ансельмо, брал книги с полок, она часто замечала оставленный им открытый томик, а Лусеро относился к печатному слову с презрением. Он терпеливо выстаивал мессу в домашней церкви в противоположность Лусеро, а его руки… Он одинаково легко управлялся правой и левой рукой…
Лусеро, ушедший из дома на войну четыре года тому назад, запомнился всем наглым бездельником, а вернулся тружеником… Он стал истинным отцом для Розалии… А о том, как вел себя в супружеской постели…
Мерседес не хотела сейчас думать об этом, но мысли ее постоянно возвращались к их интимным отношениям помимо ее воли. Он как будто искупал вину перед униженной когда-то и оскорбленной женщиной. Он так старался загладить прошлые грехи, а может быть, он искренне полюбил ее? Неужели она никогда не знала истинного Лусеро Альварадо, или судьба распорядилась с ней жестоко, положив ей в постель оборотня!
– Нет! Этого не может быть! – невольно вырвалось у Мерседес.
Она молила Господа, чтобы он оказался ее законным, венчанным в церкви супругом. Иначе как ей жить дальше в таком страшном грехе?
Мерседес смотрела на его могучее, но сейчас беспомощное, израненное, пылающее жаром тело. Она уже успела изучить его за многие ночи, проведенные вместе, все его шрамы, оставшиеся от старых ран, и даже узнать, при всей своей непоколебимой сдержанности, места, прикосновение к которым доставляло ему наслаждение… и ей тоже.
И вот сейчас безжалостная судьба, нелепый случай могли оборвать тонкую нить… лишить Мерседес разгадки тайны или вообще надежды на будущее.
Что она могла сделать?
Только неустанно смачивать ледяной подземной водой буквально сгорающие от смертельного жара повязки, молиться и смачивать губы умирающего мужа целебным напитком.
14
Сначала Ник чувствовал, что он тонет, уходит куда-то на дно, в мерзкую тину. Потом забрезжил свет, вода куда-то ушла, и восхитительный аромат лаванды ударил ему в ноздри.
Это был запах жизни… а еще и любви.
Прекрасная женщина с золотыми волосами склонилась над ним, и взгляд ее был ласков. Как не хватало ему ласки всегда, всю жизнь, и как он мечтал о ней…
Мерседес сразу ощутила, что горячечные судороги больше не терзают его. Теперь, наоборот, его тряс озноб, и она укрыла его теплым одеялом.
Две ночи она провела рядом с ним, наблюдая, как он боролся с подступавшей к нему смертью, и не могла не восхититься его мужеством и жизнелюбием. Даже когда он был полностью бессилен, словно только что рожденный на свет ребенок, он все же обладал железной волей.
Ее пальцы коснулись следов былых его ран, обрисовали контуры красивого мужественного лица. Во сне он выглядел моложе и мягче.
Она решилась на кощунство и принялась ласкать его. Рука ее пропутешествовала по полосе темных волос на широкой груди, добралась до плоского живота, а потом достигла границы, обычно прикрываемой одеждой.
Мерседес тут же отдернула руку, но было поздно. Она ощутила желание заниматься с ним тем, чему он учил ее многие месяцы.
– Незачем притворяться, – тихо произнес он, внезапно очнувшись и выпрямившись на постели, совершенно голый, так что каждая клеточка его тела была открыта ее взгляду. – Не останавливайся, любимая… Твои прикосновения похожи на целительный бальзам…
Но она остановилась, прихватила простыню, чтобы прикрыть грудь, так вызывающе и соблазнительно устремленную ему прямо в лицо.
– Я думала, ты спишь, – пробормотала она якобы в свое оправдание, но ее рука уже ласкала его волосы, влажные от недавнего горячечного пота.
Ник понимал, насколько она смущена и растерянна. Но нельзя было отпустить ее от себя в таком состоянии. Он завладел ее запястьем.
– Пожалуйста, не уходи… – Его хрипловатый голос источал нежность.
Но он слишком переоценил свои силы. Его сознание вдруг замутилось, он оглядел потускневшим вдруг взором повязки на своем теле.
– Чертова кошка оказалась на самом деле ядовитой… Как может маленькая рана причинить вред такому большому мужчине?
Он еще шутил, вновь впадая в бред.
Мерседес восприняла его слова серьезно. Она снова пропитала его повязку снадобьем от столбняка.
– Что ты льешь на меня? Разве это спасет мою душу?
Она посмотрела на него. Ее осунувшееся от бессонницы, измученное беспокойством лицо озарилось мягкой улыбкой. Улыбнулся и он.
– Мне так кажется, что ты спасла меня от смерти, Мерседес.
Мерседес опустила глаза, как скромная монахиня.
– Не прячься от меня, Мерседес. Мы уже узнали друг о друге достаточно, чтобы не быть чужими.
Он вгляделся в ее глаза и ощутил в них ночной холод африканской пустыни, который когда-то испугал его в молодости. Этот странный перепад от жары к ледяной безжалостности.
– Что-то изменилось между нами? – прошептал он. – Я не ошибаюсь?
«Ты тот человек, за которого я вышла замуж четыре года назад?» Ее мозг грыз этот вопрос, а боль от него не могло облегчить никакое снадобье Ангелины.
Мерседес заговорила:
– Когда я увидела, что ты на грани между жизнью и смертью, я поняла, что не смогу жить без тебя. Но я узнала, когда ты был в бреду…
«Неужели она узнала всю правду о нашем роковом пари?» – холодея от ужаса, подумал Ник.
– Я узнала многое о войне… Ты звал меня и просил, чтобы я, любимая тобой женщина, была рядом…
– Я много наговорил бессмыслицы, пока бредил? – испытующе спросил он, опасаясь, что выдал себя, когда потерял над собой контроль.
– Только об ужасах войны… и называл себя разными именами.
Она умолчала о том, что он бредил на двух языках, словно он был рожден не здесь, а где-то далеко.
Как будто немного успокоившись, Ник произнес:
– Ты так хороша, Мерседес.
– Я не мылась два дня. Я не причесана и отвратительно пахну. Я не соответствую званию хозяйки Гран-Сангре.
– Ты достойна одного главного звания – моей супруги, – заявил он.
«О Боже! Так ли это на самом деле?» – выдохнула она, вслух или в мыслях – она не знала.
– Ты лучшая супруга, какую мог бы пожелать себе любой мужчина, – продолжил он твердо.
Эти его торжественные слова словно ставили печать на их отношениях. Могла ли она противиться и возражать, когда сургуч на печати еще не затвердел?
Выздоровление Ника началось с того, что он съел большой кусок зажаренного мяса, принесенный ему Ангелиной прохладным утром.
Потом в его комнату вбежала Розалия:
– Папа! Я так скучала по тебе!
Он позволил девочке взобраться на кровать и заключить свою шею в кольцо ее крохотных ручонок.
– А как чувствует себя Буффон? – поинтересовался Ник.
– Он немножко хромает. Ты спас ему жизнь, папа.
– А он спас жизнь нашей Мерседес. Он настоящий герой.
Розалия стала серьезной:
– Я бы хотела, чтобы она была моей мамой. И чтобы вы никогда не умирали.
Она прижалась личиком к его груди, и необъяснимая благодать охватила Ника. Словно он, как путник, шествующий по пустыне, пришел к вожделенному источнику.
Мерседес наблюдала за этой сценой со стороны. Она пришла, чтобы сменить повязку мужу. Нежные объятия этих двух дорогих ей людей тронули ее до слез, и Мерседес стоило больших усилий изобразить на лице улыбку.
За несколько последующих дней он оправился совсем, но зато его стало тревожить отчуждение Мерседес. Если раньше она мстила ему за грубость и измены Лусеро, то теперь, подозревая, что отдалась самозванцу, она, вероятно, пришла в отчаяние. Если это так, то как он должен поступить? Скрывать обман по-прежнему или признаться ей во всем?
Он догадывался, что она кое-что узнала о нем из его горячечного бреда. Вряд ли ему бы удалось надолго сохранить тайну своей истинной личности и подменять собой Лусеро.
Николас рассчитывал, что если она заимеет от него ребенка, то уже не решится вслух заговорить об обмане. Так было раньше… до того, как он ее встретил и… полюбил.
Глупейшей ситуации нельзя было и вообразить – он влюбился в жену своего сводного брата. Но он уже понял и твердо уверился в том, что как за летней жарой придут неминуемо осенние дожди, так и он никогда и ни за что не покинет эту женщину. Пока жизнь теплится в его теле, он будет любить Мерседес. Пусть она не ответит ему взаимностью – он был готов принять ее холодность. Слишком глубокие шрамы оставил в душе Мерседес его брат Лусеро. Она приучилась охранять от мужских посягательств свое сердце и тело, жаждущее любви.
Будь проклят Лусеро, оставивший Нику в наследство разуверившуюся в женском счастье супругу!
Ник был терпелив, для него само ожидание ее ответного порыва было увлекательной игрой. Он дразнил ее непривычное к мужским ласкам тело, он соблазнял ее, уверенный, что наступит миг, когда она наконец отдастся ему полностью. Но он уже преодолел вершину, он исчерпал все способы, которые изучил за годы странствий.
Теперь Мерседес спала с ним в одной постели каждую ночь, но отказывала ему в близости, ссылаясь на то, что нельзя тревожить его рану. И он чувствовал себя слишком слабым, чтобы настаивать, и покорно принимал ее почти материнскую нежность.
Но с этой идиллией пора кончать!
Ник скинул с себя простыню и опустил ноги на пол. До сих пор Бальтазар помогал ему вставать с кровати. Сегодня он все будет делать самостоятельно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57