– Повторяю, губернатор: я слишком стар для этих игр.
– Так и есть, Джим. Ступай домой к женушке.
– Я не хочу прочесть о вас обоих в газетах. Пожалуйста.
Сцинк сдернул с полицейского солнечные очки и приладил себе на нос.
– Отшельники-подельники! Это про нас.
– Прошу вас, будьте осторожны, – сказал Тайл.
Полицейский уехал, и «бьюик» вырулил на шоссе.
Твилли без сновидений плавал в кодеиновом забытьи. На подъезде к Лейк-Сити капитан его растолкал и возбужденно показал на мертвого кабана, лежавшего на обочине.
– Жратвы на две недели!
Твилли сел, протирая глаза.
– Почему остановились-то?
– Бережливый нужды не ведает.
– Если вы так любите бекон, позвольте, я куплю вам его в ресторане. Но будь я проклят, если разрешу затаскивать четыреста фунтов дохлой свинины в свой новый фургон. Без обид, капитан.
Сзади, скуля, заерзал Макгуин.
– Наверное, ему требуется отлить, – заключил капитан.
– Нам обоим, – сказал Твилли.
– Да нет, всем троим.
Все вышли из машины и направились в лесок. Экс-губернатор жадно глянул через плечо на сбитого кабана. Макгуин быстро обнюхал тушу и отправился исследовать кроличий след. Пусть пес немного погуляет, решил Твилли.
Потом они вернулись к машине, и капитан спросил, как Твилли себя чувствует.
– Одуревшим. Больным. – Твилли, кряхтя, забрался на капот. – И везунчиком.
Сцинк поставил ногу на бампер, стянул купальную шапочку и потер бронзовыми от загара костяшками отросшую на голове щетину.
– Нам нужно кое-что решить, командир, – сказал он.
– Моя мать сохраняла все газетные вырезки, когда вы исчезли. Едва появлялась новая заметка, мать читала ее вслух за завтраком, – стал вспоминать Твилли. – Отец чуть на стену не лез. Он торговал участками побережья.
Сцинк насмешливо присвистнул:
– Большие сделки. Еще, еще, еще.
– Отец говорил, вы вроде коммуниста. Дескать, кто против развития, тот против Америки.
– А твой папаша, стало быть, патриот, да? Жизнь, свобода и погоня за комиссионными.
– А мать говорила, что вы – просто человек, который старался спасти любимый край.
– И здорово ляпнулся.
– Она называла вас народным героем.
Это Сцинка рассмешило.
– Твоя матушка, наверное, романтическая натура. – Он натянул купальную шапочку. – Ты тогда в детский сад ходил? Или в первый класс? Ты не можешь помнить, как тогда было.
– Мать и потом о вас говорила беспрестанно. Может, просто в пику отцу. Или втайне была на вашей стороне. Голосовала за вас, это я помню.
– Господи, ну хватит уже…
– Наверное, она бы вам понравилась. Мама.
Сцинк снял очки и вгляделся в свое отражение в блестящей решетке радиатора. Двумя пальцами поправил красный глаз, подровняв его по здоровому. Затем посмотрел на Твилли и сказал:
– Сынок, я не знаю, как тебе поступить с твоей жизнью. Ты видишь, что я сделал со своей. Но, наверное, для таких, как мы с тобой, в этом мире нет покоя. Кто-то должен все принимать близко к сердцу, иначе вообще порядка не будет. Для того мы и появились на этом свете – гневаться.
– Меня из-за этого заставили пройти курсы, – сказал Твилли. – Я не излечился.
– Какие курсы?
– «Как управлять гневом». Я абсолютно серьезно.
Сцинк расхохотался.
– Господи боже мой! А нет ли курсов по управлению жадностью? У нас их должен пройти каждый. И тех, кто не сдаст экзамен, брать за огузок и вышвыривать из Флориды!
– Я взорвал банк своего дяди.
– Ну и что? – воскликнул Сцинк. – Гнева нечего стыдиться, малыш. Иногда это единственно здравая, логичная и честная реакция. И не нужны никакие курсы, чтобы от нее избавляться! Можно спиться или застрелиться. А можно выстоять и дать бой сволочам. – Экс-губернатор задрал подбородок к небу и пророкотал:
Кто знает край далекий и прекрасный,
Где кипарис и томный мирт цветут
И где они как призраки растут
Суровых дел и неги сладострастной,
Где нежность чувств с их буйностью близка,
Вдруг ястреб тих, а горлица дика?
– Я уже в этом краю, капитан, – тихо сказал Твилли.
– Знаю, сынок.
Сцинк медленно опустил голову; заплетенная в косы борода струилась прядями, словно серебристый мох, птичьи клювы стукнулись друг о друга.
– Лорд Байрон? – спросил Твилли.
Сцинк кивнул. Ему было приятно, что парень знает поэму.
– «Абидосская невеста».
Твилли потрогал рану через повязку. Действие анальгетика заканчивалось, но боль терпимая.
– Вы, наверное, слышали, что затевается крупная охота? – спросил он.
– Так точно, сэр.
– Случайно не знаете, где?
У Сцинка была возможность положить всему конец. Он не смог.
– Очень даже знаю, – сказал он и передал рассказ Лизы Джун Питерсон.
– И что вы об этом думаете?
– Охота на подставных зверей – подлость.
– Я не об этом.
– А, хочешь устроить засаду?
– Я все думаю о Жабьем острове, как не дать им построить мост.
Сцинк уставился на шоссе, где проносились машины.
– Что за идиоты? – Он будто разговаривал сам с собой. – Куда они все мчатся?
Твилли слез с капота.
– Могу сказать, куда я поспешу, губернатор. В Окалу. А по дороге куплю у дружелюбного торговца оружием мощную винтовку. Вам не нужно?
– Отдача вмиг вылечит твою грудь.
– Да уж, наверное, от боли глаза на лоб полезут. – Твилли выдернул у Сцинка из рук ключи от машины. – Раз не хотите со мной, могу подбросить до Лейк-Сити.
– Значит, вот как ты обращаешься с народным героем? В Лейк-Сити его!
– Тут жарко. Поехали.
– Я ничего не пропустил? – спросил Сцинк. – План уже есть?
– Пока нет. – Твилли облизал губы и свистнул собаке.
28
Пока Аса Ландо заправлял большой вильчатый погрузчик, Дургес грел руки о кружку с кофе. До восхода солнца оставалось три часа.
– Ты в этом уверен? – спросил Дургес.
– Он не шевельнулся со вчерашнего дня.
– Хочешь сказать, не просыпался?
– Нет, Дург. Он не шелохнулся.
– Но дышать-то дышит?
– Это да. Вроде даже кучу навалил.
– Слава тебе господи!
– Главное, нечего тревожиться. Джефи никуда не убежит.
Дургес вылил кофе на землю и вошел в изолятор № 1. Аса Ландо заезжал на погрузчике с другой стороны. Подогнув колени, носорог лежал на груди; ветеринар назвал эту позу «грудинным отдыхом». Он также определил возраст животного – за тридцать – и употребил слово «ангиопластика», что Аса понял, как «на пороге смерти». Дорог был каждый час.
Дургес открыл стойло, и Аса въехал на погрузчике. Они не знали, спит носорог или бодрствует, и Дургес держал винтовку наготове. Эль Хефе будто и не заметил подъезжавшую машину. Дургесу показалось, что у носорога дернулось ухо, когда Аса Ландо осторожно подсунул стальные зубцы под массивное носорожье брюхо. Вилы начали медленно подниматься, и из щетинистых ноздрей носорога вырвался усталый вздох. Когда животное оторвали от соломенной подстилки, его бронированная башка свесилась, а жилистый хвост вяло отгонял роившихся слепней. Короткие толстые ноги висели неподвижно, словно четыре потрепанных серых бочонка.
– Теперь осторожнее. – предупредил Дургес, когда Аса Ландо выехал задом из стойла и направился к грузовику с платформой. Дургес изумился: висевший в восьми футах над землей, носорог был покорен, как черепаха из зоомагазина. Вероятно, успокаивающий укол ввергнет его в кому.
Готовясь к перевозке хрупкого груза, Аса Ландо в два слоя постелил на платформе большие матрасы. Помещенное на них толстокожее дважды мигнуло, и Дургес оптимистично счел это проявлением интереса. Аса навалил кучу свежесрезанных веток и сказал:
– Прошу, мистер Эль Джефи. Ваш завтрак!
Дургес сам выбирал место для убийства: примерно в миле от базы «Пустынной Степи», в зеленовато-голубой ложбине меж двух больших, заросших травою склонов одиноко стоял древний замшелый дуб. Сотню лет назад в этих местах выращивали цитрусовые и хлопок, но неизменные зимние холода подсказали переключиться на более устойчивые культуры: арбузы, капусту и тыквенные. В конце концов сыновья и внуки первых фермеров оставили поля и продали землю корпорации «Пустынная Степь», которой, как выяснилось, владели на паях картель по добыче ракообразных, находившийся в Токио, и модельер купальников из Майами-Бич по имени Минтон Твиз.
Дургес полчаса рыскал в темноте, пока нашел означенный дуб; он вел грузовик медленно, боясь потерять Асу Ландо, ехавшего следом на погрузчике. Дургес поставил грузовик так, чтобы фары освещали полянку перед корявым стволом старого дерева. Перед тем как сгружать носорога, Дургес накинул ему на шею петлю из прочной веревки, а другой конец привязал к дышлу прицепа.
– Да зачем? – спросил Аса Ландо.
– Есть убедительные доводы на пятьдесят тысяч.
Носорог не только не попытался обрести свободу, но вообще не шевельнулся. Едва Аса опустил его на землю, животное тотчас подогнуло колени и сонно улеглось. Дургес с Асой так и не поняли, обрадовался ли носорог, что снова оказался на природе. Все равно что статую перевозить.
Дургес с беспокойством разглядывал в лучах фар дорогостоящую добычу Роберта Клэпли.
– Аса, он неважно выглядит.
– Старость. От нее и умирает.
– Только бы дотянул до утра. – Дургес вскинул голову и приложил к губам испятнанный табаком палец. – Слышишь, собака залаяла?
– Это он хрипит, – Аса ткнул пальцем в носорога. – Простудился. Док Террел сказал, наверное, в самолете.
Дургес поспешно загасил сигарету.
– Этого еще не хватало – носорог-астматик.
– Приступ. У него еще артрит.
– Да черт бы с ним! Могу поклясться, я слышал собаку. – Дургес приставил ладонь к уху и прислушался. Ничего.
– Да говорю же, это Джефи хрипит, – дернул плечом Аса. – Только и всего.
Дургес приблизился к сонной громаде и снял веревку. Казалось ненужной жестокостью держать старика на привязи, как других животных (многие клиенты были столь неумелы в стрельбе, что могли попасть лишь в привязанную к колу мишень).
Аса Ландо достал камеру и сфотографировал носорога, чтобы разместить снимок на интернет-сайте «Пустынной Степи». Потом поставил котомку с зерном под нос животному, и оно в знак признательности хрипло вздохнуло.
– Ну все, Дург, поехали на базу. Теперь только дожидаться рассвета.
– И молиться, – прибавил Дургес. – Аса, вдруг он возьмет да помрет? Как думаешь, он завалится на бок или… ну, ты понимаешь…
– Так и останется? Вопрос интересный.
– Потому что, если он не свалится, то есть, вроде как лежит, подогнув колени…
– То никто не догадается! – просветлел Аса.
– Вполне возможно, – согласился Дургес. – Зверюга будет мертвей мертвого…
– А как им разглядеть с пятидесяти-то ярдов!
– О чем я и толкую, Аса. Этим клоунам нипочем не дотумкать. Только бы Джефи не сковырнулся, прежде чем они откроют стрельбу. – Дургес шагнул в луч света, где кружилась мошкара, и недоверчиво вгляделся в неподвижного носорога. – Ты еще с нами, старина?
– С нами, – сказал Аса Ландо. – Если не ты напрудил эту лужу.
Компания охотников прибыла накануне вечером и, не слушая советов Дургеса, засиделась допоздна за роскошным ужином с деликатесами, коньяком и кубинскими сигарами. Губернатору нечасто доводилось расслабиться и отдохнуть без боязни, что об этом тотчас разболтают модные газеты. Обычно он осторожничал и не сближался с лоббистами вроде Палмера Стоута и теневыми донорами, как Роберт Клэпли. А посему, прибыв в «Пустынную Степь», Дик Артемус был поначалу угрюм и отстранен; его осторожность усугублялась недавним скверным происшествием в губернаторском особняке.
Но постепенно глава исполнительной власти раскрепостился в защищенной уединенности ранчо и, расположившись в потертом кожаном кресле возле уютного камина, попивал отличное виски и травил похабные анекдоты. Так, наверное, было в старые добрые времена, с грустью размышлял губернатор, когда самые важные государственные дела устраивались вдали от душных стерильных пределов административных зданий и законы устанавливались азартными мужчинами за покером в прокуренных салунах, на рыбалке и в охотничьих домиках. Компанейская обстановка без испытующих взглядов настырных журналистов и несведущей общественности способствовала откровенности и беззастенчивым махинациям.
Однако Вилли Васкес-Вашингтон чувствовал себя неуютно среди ореховых шкафов с оружием и чучел звериных голов, немигающе смотревших на него с высоты своих подставок на бревенчатых стенах. Как и губернатору, Вилли казалось, будто он шагнул в прошлое – во времена, когда человека с его цветом кожи не допустили бы в «Пустынную Степь»; ну разве что в малиновой ливрее и жилете, разносить устрицы на подносах, как это делал сегодня вышколенный юный Рамон. Да и собравшаяся компания не особенно привлекала. Он еще не поддался знаменитому обаянию Дика Артемуса, а Палмер Стоут… Заботливый и дружелюбный Стоут интересен, как прошлогодний снег. Столь же неблагоприятное впечатление произвел и Роберт Клэпли, наглый юнец, застройщик «Буревестника». Он приветствовал Вилли нарочито крепким рукопожатием и проворчал: «Стало быть, вы – тот самый, кто пытается угробить мой новый мост».
Вилли Васкес-Вашингтону невероятно хотелось, чтобы все дело сладилось в тот же вечер за ужином с выпивкой, и он бы избавился от завтрашней охоты на носорога. Полупьяные белые с мощными ружьями заставляли его сильно нервничать. И хотя сам Вилли отнюдь не являлся безудержным любителем природы, у него не было особого желания смотреть, как Клэпли и ему подобные убивают несчастное животное.
Вилли несколько раз пытался отвести губернатора в сторонку и изложить свое простое условие: новая средняя школа в обмен на голос за ассигнование строительства моста на Жабий остров. Но Дик Артемус пребывал в игривом настроении предохотного веселья и не желал отрываться от камина. Посредничества Палмера Стоута также добиться не удалось: когда бы Вилли к нему ни подходил, тот сидел с набитым ртом и отвечал что-то нечленораздельное. В мягком свете очага Палмерова разбухшая физиономия в испарине напоминала громадного белобрысого иглобрюха. И у трезвого Стоута застольные манеры оставляли желать лучшего, а под двойным воздействием коньяка и свиных ребрышек они стремительно ухудшались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47