– Не волнуйся, еще и не таких обламывал!Оглядев контуберний маленькими поросячьими глазками – сходство с Пятачком усиливали белесые бровки и выцветшие реснички – Хатиаи молча отпер низкую дверь во внутренней стене и жестом показал: прошу!Сергий пригнулся и перешагнул порог, седловатый от множества ног, шаркавших по нему. Он очутился на унылом, пыльном плацу. По одну сторону теснились глинобитные хижины с общими боковыми стенами. Ряды этих клетушек разделяли узкие проходы, а задний левый угол огораживал заборчик из плоских камней. Из-за заборчика несло, как от общественного туалета, перебивая пыльный запах разогретой глины.– Коллективная параша, – усмехнулся Эдик.Легионеры быстро поснимали с контуберния цепи и кандалы, разрезали ремни, стягивавшие руки.– Свободны! – ухмыльнулся мордатый, но длинный кинжал в ножны не убрал.Вперед вышел Хатиаи, а пятеро здоровенных туземцев, шагавшие вперевалочку, остановились у него за спиной. Все пятеро были в заношенных туниках, волосатые ноги обуты в калиги с тройной подошвой подкованной медными гвоздями, в руках увесистые палки, за поясами – плети.– Вертухаи местные… – заикнулся было Эдик.– Ма-алчать! – рявкнул мордатый.Хатиаи покачался, то поднимаясь на носки, то опускаясь на пятки.– Отныне вы никто! – громко и пафосно заявил он. – Вы – мере, это то же самое, что и «мердэ»! Merde (лат.) – дерьмо.

Безыменная и безгласная рабочая сила! Рабочая скотина, которая должна ишачить что есть мочи, и тогда ее покормят чечевичной похлебкой и дадут воды! Если же скотина заупрямится, она отведает другого блюда – плетей или палок! И запомните: вы пришли сюда, чтобы здесь и остаться! Даже вашим Ка отсюда не уйти – мы не погребаем дохлых мере! Вон где ваши могильщики! – Хатиаи показал в небо, белесое от жара, словно растопилась лазурь и стекла на землю. В дрожащем мареве лениво кружили стервятники. – Самые тупые из вас, – продолжал Хатиаи с напором, – иногда бунтуют! Может, заметили за стенами шене вкопанные в землю столбы? Так это для бунтовщиков! Этих скотов привязывают к столбам и обмазывают медом! – начальник шене садистски ухмыльнулся. – Уж не знаю, откуда тут пчелы и осы, мухи и прочие букашки, но они стаями слетаются на мед, и ну лакомиться!– А как эти придурки орут! – заулыбался мордатый. – Как воют! Шакалам до них далеко!Хатиаи согласно усмехнулся, и по-новой оглядел строй.– Все ясно? – спросил он, и глянул за плечо. – Пи-нем, Маи – расселить! Каждому по чашке в руки!Два курчавых добра молодца обошли Хатиаи и показали палками направление движения.
Сергий встал на четвереньки и пролез в свою клетушку. Две охапки жесткой травы составляли всю её обстановку. Надсмотрщик Маи просунулся следом, буркнул что-то в курчавую бороду, швырнул Роксолану глиняную чашку. Тот поймал свою посуду и сел на траву.Оглядев потолок, обмазанный глиной, сквозь которую проглядывали сучья перекрытия, Лобанов остановил свой взгляд на охапке травы в соседнем углу. Весь контуберний распределили по одному ряду каморок «с подселением». Интересно знать, кто его сосед? Еще интересней другой вопрос: как выяснить это в отсутствие хозяина? Обычно это помогают узнать предметы, но какие могут быть личные вещи у мере? Здешнее стадо среднего безрогого скота владеет лишь кормушками… Сергий протер пальцем выданную ему чашку, и вздохнул.
Очень быстро стемнело, и тут квадратный двор шене наполнился гулом голосов, мерным как прибой – ни криков, ни хохота не раздавалось. Чему радоваться мере? Уработаешься так, что не то что кричать – дышать невмоготу!Резко потемнело – это в клеть пролезал ее бывший единоличный владелец, а ныне сосед Сергия – хмурый человек правильного сложения, худой, правда, со светлым оттенком кожи, рыжеватыми волосами и голубым цветом глаз. В руках он держал горящую ветку-фонарик, наполнившую клеть смрадным дымом.– Сенеб! – поздоровался Лобанов.– Сенеб… – удивился мере. Разглядев Серегины светлые волосы, он обрадованно спросил: – Темеху?Это слово, обозначавшее ливийцев, Лобанов знал. И покачал головой.– По-латински говоришь? – спросил он.– Я говорить латынь, – пробурчал сосед разочарованно. – Не знать, зачем…– Меня зовут Сергий, – представился Роксолан. – А тебя?Но сосед-ливиец свирепо подул на ветку, гася свет, лег на ворох травы и отвернулся к стене. Сергий пожал плечами, и тоже закрыл глаза. Духота мешала заснуть, но усталость пересилила…Ночью он проснулся от холода. Пустыня остывала быстро. Раскаляясь, как сковородка, днем, ночью пески отдавали тепло. Короткий миг прохлады сменялся ознобом. Свет луны, заглядывавший в лаз, высинил фигуру ливийца, скорчившегося на своей охапке. Спит… Привык, наверное. Сергий смотал с себя схенти, расправил полосу ткани и укрылся ею. Помогло мало – тонкая материя не грела, да и как укроешься этим лоскутом? И теперь трава колола голую задницу… Чертыхаясь, Лобанов кое-как скрутился в позу кошки на завалинке, но сон не шел – было очень неудобно и очень холодно. Да и мысли мешали. Это Хатиаи пусть тут остается непогребенным, а он в мере не нанимался. Бежать надо, только куда? Ущелье стерегут легионеры, и наверняка нарушители дисциплины, а иначе за что их сослали в эту дыру, сторожить людей-скотов? Правда, горы вокруг – не препятствие, одолеть их – не проблема. Перешел их – и дальше шагай. Куда только? Нубия вокруг. Пустыня. Тут шагу нельзя сделать, не зная, где колодцы или источники! Без воды солнце их убьет на другой день, высушит, превратит в мумии. Бот, будет стервятникам радости…
На восходе солнца зарокотал большой барабан – два надсмотрщика били в него колотушками. Подъем!Лобанов, согревшийся под утро, встал с тяжелой головой. Глаза слипались. Ливиец, едва протерев глаза, подцепил свою чашку и ловко выскользнул наружу. Посыпались частые удары по бронзовой доске-билу.Тут же в лазе показалась голова Эдика.– Босс! – позвал он. – Завтракать зовут! Или вы на диете?– Брысь! – мрачно сказал Сергий и полез наружу. Надо травы набрать побольше, подумал он, и циновку какую-нибудь сплести. Типа, дверь. Хоть не так дуть будет…Народу в шене набралось – сотни. Роме, эллины, иудеи, арабы, эфиопы, нубийцы… Солнце и труд стандартизировали внешность узников – все были тощими, жилистыми и черными, кто от загара, кто от природы. Гефестай уже стоял у большого котла, и лаялся, устанавливая очередь.Длинный как жердь египтянин с несоразмерно большими кулаками, орал Гефестаю в лицо:– Прочь, раскормленное отродье Сетха! Какая очередь, выкидыш гиены?! Я – Иути, и всякая очередь начинается с меня!– Начиналась! – вмешался Сергий, и протянул повару, зашуганному пареньку со слезой в глазах, свою чашку. – Что у нас сегодня на завтрак?– Т-то же, ч-что и в-в-вчера… – выговорил пар-ниша. – Ч-чечевичная п-похлебка…– Прочь! – прорычал Иути.– Плесни мне! – сказал Сергий, протягивая чашку повару, и делая вид, что Иути – это песчаная блоха, замечать прыжки коей не в его правилах.Длинный Иути растерялся даже. Видно, он был из тех, кто «держал зону», и теперь от него требовалось одно – доказать свое право на власть. Силой. Египтянин качнулся, и ударил Роксолана в лицо, растопырив пальцы – подлый прием уличной шпаны. Лобанов не стал уворачиваться. Перехватив руку, наносившую удар, он вывернул ее и сломал, одновременно совершая выпад правой в область печени. «Пробил» – Иути пожелтел, у него изо рта выплеснулась темная кровь.– Р-разойдись! – заорал легионер.Несколько надсмотрщиков заработали палками, расточая толпу. Подойдя к стонущему Иути, харкавшему вязкой кровью, римлянин брезгливо скривился. Пнув «пахана» по руке – египтянин завизжал, захлебываясь, – он убедился, что конечность сломана. Покачав головой – не работник! – легионер вытащил меч и проткнул Иути. Толпа безмолствовала.Пинем с Маи ухватили «пахана» за тощие ноги с несоразмерно длинными стопами и уволокли прочь, пачкая плотную глину бурыми мазками. Сергий почувствовал мимолетное раскаяние, но тут же задавил в себе ростки милосердия и жалости – не время для чувств. И вообще, раньше надо было думать! Ясно же, что в шене госпиталя нет. Тут даже проще, чем в армии: «Не хочешь работать? Заставим! Не можешь? Меч в брюхо – и на корм птичкам…»Лобанов внимательно оглядел мере – лица были злые, заморенные, равнодушные, трусливые, покорные. Он поднял взгляд – по стене ходили нубийцы с луками в руках. Обернувшись к повару, Сергий спросил:– Чего ты ждешь? Ты мне налил?Парнишка перепугался, пошурудил в котле черпаком и вывалил в Серегину миску полную порцию чечевичной похлебки. Поваренок, тонкорукий нубиец-малолетка с пузом, из которого выпирал пуп, поспешно протянул Сергию черствую лепешку. Лобанов сдержанно кивнул, и отошел к стене. Присел на корточки, и пошел наяривать угощение. Мере задвигались, зароптали.– Соблюдайте очередь! – бодро рокотал Гефестай. – Не напирай! Котел большой, всем хватит! Эй, ты, – обратился кушан к повару, – тебя как звать?– Ш-шедау 3-заика… – пролепетал тот.– Отлично, Шедау! У тебя один черпак? Не-ет! Вон же еще один! А ну-ка… – обернувшись к толпе, он поманил изможденного иудея с клочкастой бородой и смешными пайсами. – Становись, тоже будешь наливать!Тот поспешно занял рабочее место. В две руки котел опорожнили быстро. Мере разбрелись по плацу, приседая у стен, в короткой тени, или на солнце. Хлюпающие и чавкающие звуки заполнили шене.Сергий доел варево, выскреб остатки разбухшей чечевицы огрызком лепешки, и отправился в угол, затененный навесом – там, воткнутые острыми донцами в песок, стояли амфоры с водой.– Ну, вот, – бодро сказал Эдик, – как говорил мой дед Могамчери: «Теперь можно и с голодными повоевать!»– А ты как? – спросил Сергия Гефестай.– Честно? – прищурился тот. – Как говорил мой дед Семен: «Ни в голове, ни в заднице!»– О! Золотые слова!– Завалили всю посевную… – уныло проговорил Акун, подливая себе в чашку из амфоры.– Пейте вино разбавленным! – хихикнул Эдик. – Не уподобляйтесь диким варварам!– Не подхватить бы тут какую-нибудь палочку… – озаботился Искандер. – Палочку-скакалочку…Грянул удар в кожаный бок барабана, и грубый голос мордатого проорал на весь шене:– Строиться, птичья пожива!Мере поспешно сбились в кучу, отдаленно напоминавшую отряд.– Держимся вместе! – быстро сказал Сергий, и контуберний выровнялся, стал в одну шеренгу.Открылась низкая дверь в стене, и мере потянулись к выходу. Их ждал долгий-предолгий день на солнце, в пыли и в поту, когда бронзовые инструменты делаются совершенно неподъемными, глаза застит красная пелена, а кнут надсмотрщика так и гуляет у тебя по спине. Ты вздрагиваешь от боли, но сил нет сдвинуться с места, и ощущения твои притуплены, и смертельное равнодушие медленно вытесняет из тебя волю к жизни…
За внешней стеной мере ждал конвой – добрая кентурия потных и раздраженных легионеров прохаживалась, подтягивая перевязи. Ни щитов, ни доспехов у них не было, но и облегченный вариант напрягал. Ни к мечу, ни к поножу нельзя было дотронуться – раскаленный металл жег. А походи-ка ты в шлеме, который горяч, как котелок, снятый с огня! Ходишь, а голова пухнет – варится в собственном соку, запекается, фаршированная мозгами…– Выходим!Растянувшись длинной колонной, мере пошмурыгали на работу – к тем самым террасам, что уступ за уступом спускались по стенам котловины к солончаку. Это был карьер, где издревле добывали красный и красновато-пестрый гранит. Тысячу лет назад, две тысячи, три… Ломали каменные глыбы, распиливали их, обкалывали, обтесывали. Тащили, надрываясь, гигантские заготовки под будущие статуи и обелиски, волокли к реке, грузили на громадные барки-катамараны. Вьется пыль над древним плитоломищем, и чего в той пыли больше – частиц гранита? Или размолотых человечьих костей?Главный надсмотрщик, худой и надменный старикашка в длинной белой тунике, в белых сандалиях на толстой подошве и в широкополой шляпе, мигом распределил новеньких. Искандера, Гефестая, Регебала, Кадмара и Акуна он послал в тянульщики – волочить деревянные салазки для перетаскивания глыб камня, а Сергия, Эдика и Уахенеба приставил к бурильщикам, среди которых Роксолан узнал и «своего» ливийца.– Вот линия разлома! – сказал главный резким и неприятным голосом, рукой показывая на тонкую белую полоску, оставленную зубилом. Полоска тянулась по всей поверхности огромного гранитного блока. – Через каждый шаг… – продолжил он, ступая вдоль разметки, и прикрикнул: – Ахми, отмечай углем!Давешний ливиец проворно подскочил. Надсмотрщик шагал журавлем, а ливиец, сгибаясь в три погибели, ставил крестики там, где ступала нога в белой сандалии.– Здесь будете бурить на глубину локтя! – проговорил надсмотрщик, морща и кривя лицо. – Ахми, Ахавер! Покажите этим!..Ахми поднял с земли толстостенную трубу с перекладиной и с зубцами по торцу, прижал к месту, означенному углем, а смуглый Ахавер принялся охаживать трубку молотом.– Вращай, вращай бур! – недовольно сказал надсмотрщик.Ахми принялся вращать, Ахавер колотил своей кувалдой, и зубцы помалу врезались в твердый гранит, крошили его и перемалывали.– Все поняли? – брюзгливо спросил надсмотрщик.– Все! – заверил его Сергий. – Все будет хорошо и даже лучше.– Без шума, без пыли, – поддакнул Эдик.Главный надсмотрщик сделал удивленное лицо, да так и ушел, словно прийти не мог в себя от изумления.– Держи, давай! – велел Сергий ливийцу, и отобрал у Ахавера его кувалду. Ахми взял, хмурясь, вставил бур в кольцевую канавку, и пошла работа. Да и весь карьер пришел в движение – непроглядная туча белой пыли постепенно заполнила котловину. Грохот и звон молотов, зубил, клиньев, скрип салазок, визг и скрежет медных пил, крики надсмотрщиков сливались в непрерывный глухой гул, противный уху и утомительный. Каменосечцы протягивали шнурки, прочерчивая линии разметки. Тянульщики влекли тяжелые блоки гранита, обмотанные веревками и укрепленные на деревянных санях. Передние упирались то спинами, то грудью в пеньковые лямки, задние подталкивали салазки рычагами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43