Если хочешь лишить его чувств, запасись спиртным. Ни кокаин, ни «колеса» не понадобятся. Только галлон самогонки.
– Это не для него, – ответила Ева.
– Какого хера? Тогда для кого же?
– Для тебя. Для меня. Подготовить нас, чтобы мы сумели сделать то, что нам нужно сделать.
– Не верю я во всю эту херню, – сказал Хобби. – Да и никогда не верил. Я занимался всем этим только для забавы. – В голосе его слышались нотки отчаяния. Могло показаться, что он надеется на то, что, продемонстрировав ей свой скептицизм, освободится тем самым от взятых на себя обязательств. – Сам не понимаю, каким образом тебе удалось заставить меня заняться всей этой ахинеей.
– Никто тебя не заставлял. Тебе самому хотелось. Ты шел навстречу этому с распростертыми объятьями. Ты изнывал от жажды.
Голос ее звучал устало. Словно ей надоело, смертельно надоело фиглярничать и притворяться.
– Только не читай мне проповедь. Ты ведь не начинаешь очередную проповедь, я могу на это надеяться? Потому что мне хочется объяснить тебе раз и навсегда – да я это, впрочем уже не раз делал. Я не верю во все это дерьмо. И никогда не верил.
Ева улыбнулась.
– Ну да, конечно же. Я понимаю. Значит, ты не веришь. А присоединился ты к нам, потому что у нас были женщины и острые ощущения.
– И фокусы. Знаешь, те фокусы, которые я мог вставлять в свои картины. Вся эта штука с козлами. Я хочу сказать, ритуальное заклание.
– Голые актрисы, разлегшиеся на плоском камне, позволяя тебе использовать собственное тело в качестве жертвенного алтаря?
– Совершенно верно.
– Свечи и факелы, кровь и жир на огне, пульсирующая жилка на горле…
– Прекрати.
– Пульсирующая жилка на шее у шлюхи, которую сейчас зарежут, – столь же непринужденно сказала Ева.
– Господи!
Хобби выдохнул это так, словно она только что напомнила ему о том, что он самым тщательным образом старался забыть.
– Его, пожалуйста, не призывай, – сказала Ева. -В него ты тоже не веришь. Разве не об этом ты мне всегда твердил? Не верю, мол, ни в Отца, ни в Сына, ни в Святого Духа. Не верю ни во что, кроме того, что волнует меня, возбуждает, подстегивает, торопит навстречу смерти со скоростью мили в минуту. Да и кому какое дело до того, во что ты веришь? В богиню ли со слоновьей тушей и алчными руками. В бога ли с головой коршуна. Или в седобородого старца, восседающего на валуне. Или в несчастного сукиного сына, которого распяли на кресте. Или в летучую мышь с языком из живого пламени.
Она прижала руки к бокам и запрокинула голову.
– Астарта, Асмодей, молю вас принять жертву, которую мы вам принесем, чтобы вы сделали для нас то, о чем мы попросим.
– Если надо замочить его, то давай замочим без этой комедии, – сердито сказал Хобби.
Ева, рассмеявшись, уронила руки.
– А если он не явится? – спросил Хобби.
– Явится, никуда не денется.
– А как он доберется?
– Я одолжила ему свою машину.
– Что?
– Я приехала сюда на такси. Велела водителю высадить меня за милю от твоего дома. Сказала, что посижу на пляже и пропущу в одиночестве бокальчик вина.
– Он решил, должно быть, что ты чокнутая. В денек вроде нынешнего!
– Америка – это страна чокнутых.
– А зачем все эти сложности? Почему бы тебе было не посадить Янгера в машину и не доставить его сюда?
Ева обыкновенным бритвенным лезвием чертила на зеркальной поверхности столика какие-то линии.
– Не хотелось идти на малейший риск того, чтобы кто-нибудь увидел нас вдвоем. Он приедет сюда на моей машине, а я на ней отсюда уеду. Если кто-нибудь из твоих соседей и обратит внимание на машину, он не заметит ничего необычного. Здесь моя машина и я тоже здесь. А потом моя машина исчезает, и это означает, что я уехала. А с кем-нибудь другим меня никто не видит.
– Ради Бога, – мрачно ответил он, и все его лицо подобралось наподобие кулака. Могло показаться, будто он сейчас завизжит, или сломается, или заплачет. – А если кто-нибудь увидит, как он выходит из твоей машины? Вот чего ты, пожалуй, не продумала.
– Ошибаешься, я и это продумала. Он ведь вспомнил про нож. Значит, вспомнит и все остальное. Вспомнит, что мы там были. Вспомнит церемонию, вспомнит жертвоприношение – и поймет, что отсидел пятнадцать лет за преступление, которого не совершал.
Она передала ему тонкую серебряную трубку – тоньше, чем скатанная в трубочку долларовая купюра. Хобби соскользнул с дивана и опустился на колени. Он вставил себе конец трубки в правую ноздрю, пальцем зажал левую и принял дозу кокаина. Затем зажал правую ноздрю и дал полакомиться левой.
Его бросило в дрожь, когда химия мозга среагировала на наркотик. Яйца налились, член напрягся. Волшебство белого порошка заключается в том, что он внушает тебе, будто ты обладаешь могуществом, которого в тебе на самом деле нет.
– Ух, – выдохнул он.
Она прошла к стеклянным дверям и выключила освещение вокруг бассейна. Ее обдало порывом близящейся бури.
Зазвенел колокольчик у главных ворот, извещая о чьем-то прибытии.
– Вот он, – сказала Ева.
Она вернулась в гостиную и подошла к бару.
Пока Хобби ходил отпирать дверь, она налила в один большой бокал гремучую смесь неразбавленных коньяка, рома и водки.
– Белая молния, – пробормотала она, усмехаясь.
Янгер вошел в комнату важный, как петух. Или как игрок, у которого припрятаны в рукаве все тузы. На нем была «вареная» джинсовая рубашка, «вареные» джинсы и атласная жилетка. Башмаки на платформе делали его еще выше, чем он был на самом деле.
– Господи, как ты потрясающе выглядишь. – С бокалом в руке Ева двинулась ему навстречу. – Гадко и сладко.
– В тюрьме жиром не зарастешь.
– Ну так налетай. Вот, пропусти для начала стаканчик.
Он посмотрел на бокал, недоверчиво понюхал. Ева поднесла бокал ко рту и отпила немного.
– Ты что же, решил, будто я собираюсь тебя отравить?
Она смеялась над ним. Она знала, что имеет над ним определенную власть. Он научился управляться с женщинами еще у себя в горах, но, разумеется, не с такими, как Ева Шойрен. Их он нисколько не боялся, а вот перед ней слегка робел.
– Нет, я так не решил. Но вспомнил, как вы меня напоили прошлой ночью.
– Но ведь у тебя не случилось никаких неприятностей? – быстро спросил Хобби.
– Очнулся в речной воде среди гнилых овощей. Ева и Хобби многозначительно переглянулись.
– Вы напоили меня так быстро, что я даже не успел поговорить о том, что мне непременно было надо обсудить, – сказал Янгер. – Насчет того, что мы можем друг для друга сделать хорошего.
– Да все что угодно, – сказал Ева. – Разве я не права, а, Пол? Ты ведь ни в чем не откажешь нашему другу Дюйму, верно?
Хобби на данный момент казалось, будто он висит в воздухе на высоте в десять футов от пола, и росту в нем тоже десять футов, и пальцы у него как стволы ив, а перед глазами обрушивается наземь звездный водопад.
– Ну, не знаю. Можно ведь сказать и так: дай Дюйму на дюйм, а он тебе вдует на целую милю.
Он рассмеялся: ему казалось, что таких остроумцев, как он, на всей земле – раз, два, и обчелся.
В патио, за стеклянными дверьми, наконец пошел дождь, обрушился он и на бассейн – черный после того, как выключили освещение.
Мэнни Шайнер был южным соседом Хобби по колонии Малибу.
Друзьями они, строго говоря, не были; не были в сущности и добрыми соседями. Правда, бывали времена, когда они общались весьма интенсивно, но бывали и другие, когда они проходили друг мимо друга по пляжу, едва раскланявшись.
А вот лет пятнадцать-шестнадцать назад Шайнер возлагал большие надежды на дружбу с Хобби. Он был попросту влюблен в молодого находящегося на подъеме режиссера и продюсера.
Он часто приглашал тогда Хобби к себе в дом отужинать и попользоваться сауной.
И Хобби в ответ приглашал Шайнера на свои вечеринки и пикники. На вечеринках у Хобби всегда бывала уйма хорошеньких и податливых девиц. И Хобби вечно пытался свести Шайнера то с одной из них, то сразу с двумя или тремя, делая вид, будто ему ничего не известно о сексуальных предпочтениях соседа. Возможно, Хобби так шутил, а возможно, и как бы поощрительно кивал соседу со всеми его маленькими домашними тайнами.
Он вспомнил первого козла, которого в его присутствии закололи на пикнике у Хобби. Вспомнил едкий запах мяса, брызнувший ему в лицо, когда он помогал свежевать тушку и раскладывать аппетитные ломти на пальмовых листьях. Это было самым острым ощущением того года, а может, и одним из самых острых за всю жизнь – присев на корточки и раздевшись до пояса, он кромсал мясо мясницким ножом, лезвие которого было острей осоки.
Вспомнил он и следующий раз, когда его пригласили на аналогичное празднество. Компания расположилась на север от дома, в дюнах. Гостей было меньше. И он почувствовал себя польщенным из-за того, что его пригласили в этот интимный круг.
На этот раз козел не был заколот и освежеван заранее. Нет, его затащили на круглую площадку, со всех сторон обложенную огнями, живым. Ева Шойрен, обнаженная под распахнутой серебряно-черной тогой, произносила заклинания на неведомом ему языке. Конечно, все это было сущим идиотизмом, и все-таки он немного испугался. Это было злое ребячество – так ведут себя испорченные дети, мучая кошек или отрывая крылья бабочкам, но обставляя все это ритуальной торжественностью. Ребячество – но худшего сорта, способное в любое мгновенье обернуться самым настоящим ужасом.
Испытывая волнение и отвращение, он следил за тем, как какой-то горец (если судить по выговору) схватил козла, придавил ему голову сгибом руки, обнажил и напружинил шею, а затем перерезал ее кривым ножом.
Из песка намели нечто вроде низкого постамента и на него положили лицом вверх обнаженную женщину, соорудив таким образом жертвенный алтарь. Женщина находилась в алкогольном или в наркотическом опьянении. Шайнер заметил, какое выражение было на лицах у устроителя вечеринки, у высокого темнокожего мужчины, которого все называли Боливия, и у жрицы с алебастрово-белым телом по имени Ева.
Так страшно ему не было ни разу в жизни.
Вот он и бросился прочь, а в ушах у него все еще звучали протяжные заклинания.
После этого они с Хобби долгое время не общались, и когда всю округу взволновала история трех убитых женщин, над трупами которых надругались, Шайнер так и не сказал никому ни слова. Лучше было помалкивать, делая вид, будто ты все забыл или все тебе только приснилось.
А сейчас он услышал знакомые заклинания, доносящиеся из соседнего дома и, выглянув в окно, увидел свет живого пламени в гостиной у Хобби. Он наглухо затворил двери и окна, избавив себя и от шума океана, и от грозы, и от заклинаний Евы, если не считать тех моментов, когда она брала самую высокую ноту.
Ева Шойрен прекрасно разбиралась в гипнотической власти заклинаний и воззваний к дьяволу. Разбиралась она и в том, как воздействует алкоголь на мозг, а наркотик – на поведение человека. Она изучила и собрала приличный запас наркотических средств, применяемых гаитянскими колдунами для зомбирования людей; согласно легенде, зомби представляли собой ожившие трупы, тогда как на самом деле это были самые обыкновенные люди, у которых похитили разум и волю.
Она прекрасно разбиралась во всем этом, и не скрывала своих познаний, и сплошь и рядом грозила применением своего могущества, но в глубине души столь же чудовищно боялась сил, с которыми заигрывала, как любой из неопытных адептов, попадающийся в руки ей самой.
Преподобный Джим Джонс заставил тысячу человек покончить жизнь самоубийством, подчинившись его приказу. Адепты Чарльза Мэнсона убивали любого, на кого их вождь показывал пальцем. С несколько менее драматическими последствиями телепроповедники бесчисленных тоталитарных сект, проливая крокодиловы слезы на всех частотах, продолжают опустошать карманы доверчивых американцев, даже после того, как их публично изобличают во всех мыслимых и немыслимых грехах. А был случай, когда популярный диск-жокей попросил слушателей прислать ему по двадцатке, не посулив им взамен ровно ничего, и заработал на этом более четверти миллиона долларов.
Фокусы-покусы самой Евы однажды, пятнадцать лет назад, привели к ритуальному убийству. Боливия и Хобби, обезумев, вырвались из-под контроля, и она тогда даже составила им компанию, тогда как Янгер в пьяном оцепенении валялся на песке где-то в дюнах.
А сейчас ей предстояло блеснуть собственным мастерством, доказав прежде всего себе самой, что она сможет подчинить своей воле, вывернуть наизнанку, соблазнить и заставить покончить с собой невежественного горца, устранив тем самым раз и навсегда какую бы то ни было опасность для Хобби огласки событий пятнадцатилетней давности.
Украсть у него разум. Превратить его в зомби. Послать его куда-нибудь далеко на пляж, над которым неистовствует гроза, – послать затем, чтобы он принес свою жертву. Послать его с ножом. И заставить его перерезать себе горло. Пусть этот ублюдок покончит с собой и докажет тем самым Хобби, что Ева Шойрен по-прежнему обладает могуществом и что она никогда не отпустит и не освободит продюсера окончательно, никогда не согласится на то, чтобы ее прогнали и обрекли на старение в унылом одиночестве.
– Заклинаю тебя, Дух! Снизойди к нам! Снизойди к нам в ближайшую минуту! – Ева воздела ввысь руки, запрокинула голову, серебряно-черная, с ме-талическим отливом, тога распахнулась, открыв ее обнаженное тело. Ставшее внезапно желанным. Не слабым и снулым, а исполненным жизненной силы. -Властью великого Адоная, властью Элоима, Ариэля, Иохавама, Аглы, Матона, Париоса, Альмузи-на, Ариоса, Мемброта, Таглы, Оария…
Янгер, развалившись на диване, следил за происходящим с невозмутимостью невежественного горца, на его смуглом лице поблескивали столь нравящиеся женщинам глаза, мягкие тонкие волосы ниспадали на лоб. Потом он подался вперед, а вот уже и вскочил на ноги.
Хобби уставился на него, недоумевая, почему этот человек еще не поставлен на колени, не опрокинут наземь, не оглушен и не вырубился полностью – и это после гигантской дозы наркотика и порции алкоголя. При этом Хобби не забывал о том, что ему предстоит совершить, о чем они с Евой договорились на тот случай, если вариант с зомбиро-ванием и самоубийством не сработает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34