Продолжать! Еще пять секунд, – заорал Хобби.
Вако переглянулся с Боливией; ни тот, ни другой не понимали, что делать. И тут не выдержал Джек.
– Вниз, – заорал он. – Спускайте их. Но Хобби перекричал его: – Нет! Еще пять секунд. И тут все принялись отдавать друг дружке какие-то приказания. Начал нарастать ропот, подобный тому, который возникает, когда толпа становится свидетельницей несчастья.
– Пять секунд! Еще пять секунд, – орал Хобби.
– Прошло пятьдесят пять, – кричал Вако.
– Вниз! Спускайте их, на хер, – ярился Джек. Но никто никого не слушал, никто ничего не делал. Все ждали распоряжений режиссера. Хобби сказал, что «стоп» скажет он. Вот они этого и ждали.
Боливия двинулся было в сторону Хобби, сжав правую в кулак и отведя ее для удара. Он решил вырубить Хобби на месте. И позднее все присутствующие заявят, будто не сомневались, что он именно так и поступит.
– Шестьдесят секунд!
– Снято, – завизжал Хобби. – Эй, мудаки, сшибайте пламя!

Глава третья

Боско увидел, как Свистун помолодел буквально у него на глазах. И смеялся он как-то по-новому, и руками размахивал как-то по-другому, пересказывая этой женщине одну историю за другой, перескакивая с темы на тему. Он был полон энтузиазма, он не глядел на себя со стороны, ему было на все наплевать. Рехнуться можно!
Боско даже занервничал из-за этого, потому что давным-давно согласился с истиной – кого боги хотят погубить, того они сначала лишают разума, – хотя, разумеется, настаивал на том, что ни в какого Бога не верит, а лишь в некое представление о божественном начале, существующем разве что как намерение.
– И вот стоит здесь Спенсер Трэси и ждет, пока за ним не заедет помощник режиссера, – рассказывал меж тем Свистун. – А все это время стоит и пялится на него Гарри Бэгли, это бандит такой местный, со всегдашней сигарой во рту. А Спенсер Трэси думает, может, это тоже киноактер, только он его почему-то запамятовал. И он говорит: «Привет. Как дела?» А Бэгли отвечает: «Кончай херню пороть! И вообще, откуда я тебя знаю?»
– О Господи, старина Гарри. – Она расхохоталась, хотя наверняка не раз слышала эту байку и раньше. – А как он?
– Ушел от нас, – без особенного нажима, обозначив печаль лишь опущенными уголками рта, отвечает Свистун, потому как иначе нормальный человек будет относиться к чужой смерти?
Когда Ширли Хайтауэр, единственная за последний год официантка, продержавшаяся у «Милорда» больше двух недель, подходит вновь наполнить бокалы, они даже не замечают ее появления, они глядят друг дружке в глаза, они разговаривают, они держатся за руки.
Свистун без конца повторяет «Фэй», а она называет его Сэмом, одному Богу ведомо, почему.
Их присутствие создает в кофейне определенную атмосферу. Боско в конце концов понимает, что это такое. Он присутствует на встрече после долгой разлуки двух кинозвезд перед камерой.
Если бы меня предупредили, мрачно думает он, я взял бы напрокат рояль и пригласил пианиста.
– Просто не могу поверить, Фэй, – говорит Свистун.
– И я тоже, Сэм, – отвечает она. – Сколько же воды утекло? Пятнадцать лет?
– Около того. Плюс-минус.
– Плюс-минус что, Сэм?
– Две или три жизни.
– А ты все балагуришь, Сэм? Сэм Песочный Человек, Очень Склочный Человек.
Свистун заморгал, как будто она наступила ему на больную мозоль. Выдавил из себя улыбку, стараясь не показать и виду.
Без его всегдашнего балагурства никто бы не признал в нем Сэма Песочного Человека, Очень Склочного Человека, сидевшего пятнадцать лет назад в зале суда, наблюдая за тем, как беременная женщина, бывшая некогда его возлюбленной, выслушивает чудовищные обвинения, градом сыплющиеся на голову ее мужа.
Разок-другой она тогда обернулась, нервно окинув взглядом проталкивавшихся в зал зевак, но сразу же отвернулась, словно исходившая от них ненависть могла поранить ее самое. И каждый раз, когда она оборачивалась, Свистун прятался за чужими спинами, потому что ему не хотелось, чтобы она увидела его в этом зале, а увидев, подумала, будто он пришел поглумиться над человеком, отбившим ее у него.
И все же, если тебе предоставляется такой шанс, разве что святому не захочется поглазеть на человека, разбившего тебя в пух и прах, в минуту его окоончательного падения. И вполне по-человечески или, по меньшей мере, вполне по-мужски надеяться на то, что отвергнувшая тебя женщина, все равно сумеет разглядеть тебя в толпе – разумеется, ничуть не глумящегося, а сосредоточенного и серьезного, – и вовсе не затем, чтобы она произвела выигрышное сравнение в твою пользу, а лишь для того, чтобы просто-напросто посмотреть.
И если бы, увидев его и поняв, что он предан ей по-прежнему, она бросилась бы к нему в объятия и попросила прощения при первой же возможности, – что ж, это было бы только честно, это было бы только справедливо.
Когда Янгера в оранжевой куртке, какие выдают заключенным, ввели в зал, Фэи сперва уставилась на него, а потом неожиданно повернулась и посмотрела на Свистуна в упор, заглянув ему прямо в глаза, словно не было между ними никакой публики, прибывшей сюда полюбоваться ее унижением и страданием.
Его лицо внезапно одеревенело. Он не смог улыбнуться. Даже не смог подумать о том, нужно ли ему сейчас улыбнуться ей. Ему хотелось, чтобы она поняла, что он находится в зале суда из-за нее, даже если он и не вправе обнять ее и утешить на тот лад, который был бы угоден ему самому.
Но прежде чем он успел придать своему лицу надлежащее выражение, она уже отвернулась, и на сцену вышли главные актеры, и публика вскочила на ноги, а секретарь суда призвал всех к порядку, и вошел судья, и начался процесс, по результатам которого ее мужа должны были навсегда упечь за решетку.
– В чем дело, Сэм? – спросила Фэй.
– Да так, воспоминания накатили.
Она высвободила руки, взяла чашку, отхлебнула кофе.
– На меня тоже, Сэм, – сказала она. – А почему ты не подошел ко мне в суде? Почему не заговорил со мной?
– Мне этого хотелось.
– Я заметила, как ты на меня смотрел. Как будто все это казалось тебе невыносимым…
– Да нет.
– … поэтому я на тебя больше и не взглянула. Ты так меня расстроил.
– О Господи, я взял бы тебя на руки и сбежал бы с тобой куда глаза глядят, если бы знал, что это возможно. Если бы знал, что тебе этого хотелось.
– А мне этого хотелось.
– А куда же ты подевалась после суда?
– А что мне было делать, Сэм? Я же…
– Теперь никто не называет меня Сэмом.
– А как же тебя называют?
– Свистуном.
– Свистуном? Ладно. Звучит неплохо. Постараюсь запомнить. Так мне не продолжать?
– Да нет, конечно же, продолжай!
– Я была беременна. Это был ребенок от Дюйма Янгера. Может, если бы я не была такой дурой, ребенок был бы от тебя, но уж так вышло, что он оказался от Дюйма, и мне хотелось оставить его.
– Но для этого тебе не обязательно было исчезать.
– Тебе так кажется? Жене человека, о котором говорили, будто он искромсал в клочья трех женщин в грязной луже? Я была на первых страницах газет, в заголовках.
– Все проходит. Еще кого-нибудь убили бы.
– Да уж, просто замечательно. Ждать, пока не случится очередной кошмар, чтобы люди перестали обращать на тебя внимание. Так, что ли? Нет, Свистун, это не годится. Вот видишь, я запомнила. И всегда все запоминают. И вспоминают потом каждую пару лет. Мне хотелось избежать всего этого, а избежать было нельзя. Ни мне самой, ни моему ребенку. Куда бы мы ни отправились, люди бы все равно все узнали, раньше или позже. Не знаю уж, почему все так выходит, но тем не менее все именно так. Встречаешь на вечеринке или на стадионе кого-нибудь, а ему обо всем известно, так оно и случается. Раньше или позже. Куда бы ты ни спряталась.
– Просто не могу поверить, что вижу тебя здесь, – сказал Свистун. – Давно ли ты вернулась в город?
– Два с половиной года назад. Уже скоро три.
– И где ты живешь?
– На Франклина.
– Нет. Ты шутишь. Все это время ты живешь на Франклина?
– Нет. Только последние четыре месяца. Приехав сюда, я почти целый год прожила в Санта-Мо-нике. А потом переехала в Западный Голливуд.
– Пусть так, мне все равно трудно в это поверить. Я хочу сказать, этот город не так-то велик, чтобы двое знакомых в нем рано или поздно не встретились бы.
– А ты тоже здесь живешь?
– Ну, строго говоря, у меня дом в Кахуэнге, но здесь я провожу больше времени, чем там.
– Все еще на телефоне доверия, все еще в деле?
– Я ушел из этого дела давным-давно.
– А когда конкретно?
– Пятнадцать лет назад.
– Вот как?
– Я выдохся. Или меня задушили. Женщина покончила с собой, разговаривая со мной по телефону доверия.
– Я слышала об этом. Но это же была не твоя вина. Да и номер твой в программе был всего лишь вставным.
– Я не знал, что мне делать дальше. Я держал ее жизнь в своих руках – и выронил. Только и всего.
– А ты выяснил потом, кем она была?
– Обыкновенной мечтательницей.
– Ну, таковы мы все, мечтатели и мечтательницы.
Его предыдущая фраза была строкой из некогда популярной песенки, а она в своем ответе несколько перефразировала следующую строку, но губы ее при этом задрожали, словно во рту у нее внезапно оказалось нечто горько-сладкое.
– Ну, так что же, Фэй? Почему ты вернулась?
– Вернулась – значит, вернулась.
– Просто не могу поверить в то, что ты здесь сидишь.
Хохотнув, она заметила:
– Ну, и сколько же раз тебе уже доводилось произносить эту фразу?
Он, в свою очередь, рассмеялся.
– Но я говорю искренне. Да и велики ли шансы на то, что двое встретятся через пятнадцать лет, да еще вдобавок столько постранствовав по свету?
– Это маленький город, ты же сам сказал.
– На Франклина. – Он в недоумении покачал головой. – А где ты работаешь?
– Где живу, там и работаю.
– Что ты хочешь сказать?
– Я заместитель директора временного приюта для горемычных девиц. Бродяжек. Бездомных. И тому подобное. Он называется приютом Святой Магдалины.
– Я знаю это заведение. У меня есть друг, его зовут Айзек Канаан. Он детектив. Он по возможности поставляет сирот в ваш питомник.
Она сделала большие глаза.
– Я знакома с Айзеком.
– Ну и совпадение! Она посмотрела на часы.
– Мне пора. О Господи, давно пора. Мое дежурство.
Она выскользнула из ниши.
– Погоди-ка минутку. Дай мне адрес. Дай мне телефон. Я не хочу, чтобы ты снова от меня сбежала.
Тоже поднявшись с места, он взял ее за рукав. Она извлекла из кармана визитную карточку.
– Такие визитки я раздаю детям на улице. И предлагаю позвонить, когда им все надоест и захочется обзавестись временным пристанищем.
– Определяй меня на постой. Свистун взял у нее карточку.
Она придвинулась к нему вплотную, обняла, поцеловала, пошла было прочь, затем обернулась и посмотрела на него долгим взглядом.
– А ведь могли бы и не встретиться. Могли пройти мимо друг друга, не удостоив и взглядом.
– Была и такая возможность, – согласился он.

Глава четвертая

Уильям Твенти, звезда из последнего фильма Хобби, сказал:
– А может, еще разок, по просьбе актера?
– Какого хера? – огрызнулся Хобби.
– Мне кажется, я могу сыграть в этой сцене лучше.
– Ты и так уже хорошо сыграл.
– Но я могу лучше.
– Мне достаточно и того, что есть.
– А мне бы хотелось попробовать еще разок. Хобби посмотрел на второго режиссера.
– У нас осталось время?
– Через пятнадцать минут закончится двойная дневная норма, – ответил Вако.
– Значит, на хер просьбу актера. Произнося это, Хобби посмотрел Твенти прямо в глаза.
– Лишний цент потратить жаль, правда?
– Лишний цент я потратил, пригласив тебя на роль. – Он спустился на две ступеньки, разыгрывая из себя гору, идущую к Магомету, и обнял актера за плечи. – Я как выжатый гондон.
– Вы хотите сказать, выжатый лимон?
– Лимон или гондон, какая разница? Я так устал, что у меня уже целую неделю не встает. А ведь мне предстоит медовый месяц. Не тебя же вместо себя снаряжать.
Твенти ухмыльнулся. Он был не по женской части, и они оба знали это.
– Так что не зли меня. По просьбе актера, – передразнил Хобби. Он схватил Твенти за яйца. – А это по просьбе актера?
– Будь вам двенадцать лет, тогда конечно, – прошептал ему на ухо Твенти.
– В следующий раз мы снимем картину про дьявола в мужской школе. И я дам тебе роль классного наставника. А сейчас отправляйся домой. У тебя завтра съемки?
– У меня завтра отдых.
– Вот и отдохни. Но не забудь о вечеринке, которую я устраиваю на пляже.
Твенти униженно побрел прочь.
– На хер просьбу актера, – пробормотал себе под нос Хобби.
К нему подошел Боливия. Вид у него был озабоченный, лицо, вопреки всегдашнему загару, казалось бледным.
– В чем дело? Выглядишь так, словно привидение увидал, – заметил Хобби.
– Не могу оправиться после сцены сожжения. Ты ведь и впрямь мог убить этих трюкачей.
– Становишься слабоват в коленках с годами?
– Может, и так.
– Ну, такое ты бы все равно не принял слишком близко к сердцу, – сказал Хобби, понимая, что у Боливии имеется какая-то более серьезная причина.
– Янгера выпустили.
– Что?
– Амнистировали.
– С чего ты взял эту херню?
– Это не херня. Это было сегодня в вечерних новостях.
– Но как ты…
– Я следил за ним.
– Все эти годы?
– Только последние пять-шесть.
– Ну, хорошо, выпустили, а дальше что?
– А если он заявится и начнет задавать вопросы?
– Те вопросы, которых он не задал во время суда?
– У него ведь было время все хорошенько продумать, верно?
– Его предварительно вырубили. Если он тогда этого не вспомнил, то и сейчас не вспомнит.
– А если вспомнит?
– Да и шут с ним. Кину ему кость. Куплю авиабилет в родной штат.
– А если этого окажется недостаточно?
– Тогда с ним разберемся.
– Только разбираться буду не я.
– Действительно становишься староват, верно?
– Скажем, я повзрослел. У меня жена. У меня трое детей. Я уже не такой дикарь, как прежде.
– Но говнюк ничуть не меньший, верно?
– Если это все, что ты хочешь сказать, то и хрен с тобой.
Боливия пошел было прочь. – Эй, Бумер, – окликнул его Хобби.
Боливия остановился и повернулся.
– В следующий раз, когда замахнешься на меня, собственным кулаком и подавишься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34