Как на детской вечеринке, когда мальчики держатся одной группой, а девочки – другой, пока эти группы не перемешают насильно, технический персонал толпился одной компанией, отпуская грязные шуточки и высказывая нелицеприятные мнения о качестве игры и о самом процессе съемок. «Младшие партнеры» ясно давали понять друг другу, что справились бы с делом ничуть не хуже «старших». За исключением, понятно, парикмахеров и гримеров, которые предпочитали лизать задницу звездам, потому что от благоволения последних зависела их собственная карьера. И за исключением художников по костюмам и представителей родственных профессий, которые вообще не относили себя к техническому персоналу, не сомневаясь в том, что являются истинными художниками. Режиссер переходил от одной группы к другой, строя из себя одинаково ласкового и подчеркнуто справедливого отца.
Из всей этой благостной картины решительным образом выпадал разве что продюсер. Каждый из участников съемок не сомневался в том, что продюсер его тем или иным способом употребил, шла ли при этом речь о скверном питании или о плохом размещении в гостинице, о недоплате или о незаконных вычетах из гонорара. Поскольку Хобби был одновременно и режиссером, и продюсером собственных картин, ему удавалось избежать тяготеющего над продюсерской братией проклятия. Ни актеры, ни технический персонал не смели подкалывать человека, который только что перестал быть для них родным отцом на съемочной площадке, а вместе с тем, скорее всего, и остался им должен жалованье за последнюю съемочную неделю.
В наши дни вечеринки по случаю окончания съемок, хотя и проходят по-прежнему на съемочной площадке, вернули себе часть былой роскоши и великолепия. Изысканные напитки и яства, специально приглашенные на вечер официантки в супермини, строго одетые бармены за импровизированной стойкой.
Кое-кому из наиболее привилегированных участников съемочной группы разрешается приглашать на такую вечеринку личных гостей. Впрочем, появилась и еще одна новинка: отныне и актеры, и технический персонал являются на банкет в шелковых куртках с вышитым на них названием фильма или телесериала. Это теперь фирменный знак – фирменный знак успеха и уважения. И в то же самое время – хорошо продуманная рекламная акция.
И вот собираются человек сорок, они толпятся стоя, рассаживаются по высоким стульям или стоят, привалившись к какой-нибудь детали макета, – и все в черных шелковых куртках, на которых вышиты слова «Ведьмы, у которых течка» (а ведь именно так называется только что законченный фильм Пола Хобби). И еще человек сорок в своей профессиональной одежде – или же в одежде, позволяющей угадать их профессию. И наконец, еще сорок, шикарно разодевшихся по такому случаю. И все трутся локтями, трутся задами, все стараются встать или усесться повыигрышней, чтобы – не исключено – прямо здесь получить новое обещание, новое предложение, новую роль.
Хобби стоит у одного из импровизированных баров с бокалом в руке и вполуха слушает вздор, который несут ему его агент и адвокат, Конски и Джибна, а сам глядит поверх их голов и удивляется, куда запропастилась Шарон. Она пообещала ему приехать, пусть только на полчаса. Неужели точно так же будет обстоять дело и после того, как они поженятся? Каждый засранец будет для нее важнее, чем нуждающийся в ее присутствии муж? Особенно – по окончании изнурительных и чрезвычайно нервных съемок.
Если уж монсиньор Мойнихен сумел выкроить часок, чтобы продемонстрировать свое благорасположение, если уж Поросенок Дули смог на это время отвлечься от охоты на очередную жертву, если уж эта проблядь Ева Шойрен – поганейшая баба, конечно, но зато как изумительно работает у нее голова – оставила все дела, чтобы поднять бокал и поздравить старого друга, то какого хера Шарон и пальцем не шевельнула?
И поскольку Хобби не слушал того, что ему говорили, и беспрестанно оглядывался по сторонам, он и оказался первым, кто заметил появление на вечеринке Дюйма Янгера. Впрочем, оказаться в этом плане первым было сравнительно нетрудно, потому что изо всех собравшихся узнать Янгера, кроме самого Хобби, могли только Боливия и Ева Шойрен.
Он нашел взглядом Боливию и показал ему глазами на выход. Боливия посмотрел в указанном направлении и тоже увидел Янгера. И тут же решительно покачала головой и устремился прочь, давая тем самым понять режиссеру, что не желает впутываться в это дело.
– Ну, и пошел на хуй, – вполголоса пробормотал Хобби.
Конски и Джибна слишком увлеклись собственными разглагольствованиями, чтобы обратить внимание на что бы то ни было.
Откуда ни возьмись, появилась Ева. Она словно бы материализовалась из сигаретного дыма и оказалась рядом с режиссером.
Конски и Джибна невольно отпрянули.
– Надеюсь, никто не испортит нам праздника, – шепнула она на ухо Хобби.
– Какого хера ему надо? Какого хера он сюда приволокся? – пробормотал тот.
– Лучше подойти и спросить.
Хобби, выбросив вперед руку и широко улыбнувшись, двинулся вперед.
Ева сумела опередить его. Она чмокнула Янгера в щеку.
Он заморгал, как будто это проявление дружеских чувств застигло его врасплох.
– Ну, и как же ты об этом узнал? – радостно воскликнул Хобби. – Как ты допер, что я устраиваю сегодня банкет по случаю окончания картины?
– Порасспросил кое-кого, – ответил Янгер. -По части сплетен этот городишко все равно что Рысца Собачья.
– Рысца Собачья. Какая прелесть!
Хобби произнес это так, словно Янгер был провинциальным комиком, отрабатывающим заранее оплаченный выход на публику.
– Я пришел поблагодарить тебя за заботу о моих жене и сыне, – сказал Янгер.
– Да, я пытался помочь им. Тебе известно, что я пытался. Но она как сквозь землю провалилась.
– И от меня тоже.
– Горько слышать это, старина. Действительно горько.
Хобби все еще держал руку Янгера в своей – жест был содран им у президента Линдона Джонсона в ходе предвыборной поездки. Благорасположение струилось у него из кончиков пальцев.
– Вы, мистер Хобби, единственный, кто проявил ко мне хоть какое-нибудь участие.
Хобби обнял его за плечи, бросив при этом на Еву взгляд, означающий: я был прав, а ты ошибалась. Этот мудак ни хрена не помнит. Безмозглый горец, припершийся сюда поблагодарить благодетеля.
Ева с другого боку обняла Янгера за талию. И так они повели его к столу с напитками и закусками.
– Ладно, не хочу слушать никаких «спасибо», – с улыбкой, призванной продемонстрировать собственную щедрость и беззаботность, сказал Хобби.
– Нет, мне хочется сказать «спасибо». В тюрьме у меня хватило времени обо всем подумать.
Хобби несколько поднапрягся. Действительно ли в словах Янгера прозвучала нотка сарказма – или это ему только почудилось? Легкий намек на то, что все это подобострастие – не более чем игра?
Он огляделся по сторонам в поисках Боливии. Ему хотелось подсказать старому другу взглядом, что тот не имеет права покидать его. Если уж им не удастся открутиться от того, что произошло пятнадцать лет назад, то и Боливии сухим из воды не выйти. Он ведь виноват в случившемся ничуть не меньше, чем они. И был тогда столь же одурманен, яростен и безумен, как Ева и сам Хобби. Он ведь прижимал несчастную жертву к плоской каменной плите, на которой вершилось жертвоприношение, и разок-другой даже пырнул ее собственным ножом.
– Поглядите-ка, с кем милуется и обнимается наш Пол, – обратившись к монсиньору Мойнихену, сказал Джибна.
– А кто это?
– Это Убийца из Лягушачьего пруда. Его только что досрочно освободили после пятнадцатилетнего заключения.
Хобби увидел, что люди, которых он только что оставил у стойки, наблюдают сейчас за ним и за Янгером. Их губы шевелились, они уже строили какие-то догадки и предположения.
Он увидел, как заморгал Поросенок Дули.
– Пошли выпьем чего-нибудь, – затеребил Хобби Янгера.
И все же в самой походке выпущенного на свободу арестанта ему почудилась ничем не объяснимая важность.
– Давненько я не пропускал стаканчика виски, – сказал Янгер.
– Тогда нальем тебе сразу тройной.
– Мне бы какая-нибудь работа не помешала, – как бы для затравки сказал Янгер.
Прозвучало это вполне невинно, но Хобби расслышал в этих словах довольно зловещую угрозу.
– Поговорим и об этом.
– И не такая дурацкая работа в одном из твоих домов, какую ты давал мне раньше!
Янгер произнес это несколько повышенным голосом. Он с трудом сдерживался. Стоило бы Хобби отказаться, и он вцепился бы режиссеру в глотку.
– Я ж тебе сказал, мы об этом поговорим.
– И не такую работу, которую я делал для тебя, когда потерял свой нож.
Вот оно как. Это уже угроза. Янгер зашел со старшего козыря. Р1 теперь Хобби не мог делать вид, будто ничего не понимает.
– Что еще за нож?
– Знаешь, я тогда так напился, что потерял кучу вещей, и так и не знаю, куда они все подевались. Но у меня было время подумать и вспомнить. Пятнадцать лет. Всего я, конечно, вспомнить не смог, а вот про нож для резки линолеума вспомнил…

Глава двадцать седьмая

Это был маленький невзрачный домик в длинном ряду маленьких невзрачных домиков.
Большинство людей, проживающих в этом районе, были бы не в состоянии купить себе дом, если бы уже не владели им. Они платили низкий процент за дома, купленные ими лет двадцать назад по цене от пятнадцати до тридцати тысяч долларов. Сейчас эти дома стоили на бумаге от ста пятидесяти до ста семидесяти пяти тысяч, а их владельцы кое-как сводили концы с концами.
На передней двери имелся гигантский – размером с суповую тарелку – забранный решеткой глазок. Когда эти дома только строились, подобные глазки были всего лишь архитектурной деталью, а вовсе не средством обезопасить себя от грабителей.
Свистун позвонил в колокольчик и застыл на месте. Он услышал шум шагов – сперва по ковру, потом по паркету, потом вновь по ковру. Глазок открылся. Лицо женщины, появившееся в нем, было похоже на монашеское – призрачно спокойное и внутренне собранное.
– Слушаю вас.
– Миссис Шарлотта Дживерн?
– Мисс.
– Моя фамилия Уистлер.
– Слушаю вас.
– С вами живет мальчик?
Ее лицо побелело. И без того белое, оно побелело еще сильнее.
Теперь он узнал ее и понял, почему ее лицо на фотографии у Кэт Тренчер показалось ему таким знакомым.
Пятнадцать лет назад она сидела на свидетельской скамье, руками в перчатках теребя сумочку, лежащую у нее на коленях; женщина неприметной наружности с мышино-каштановыми волосами, слегка кудрявившимися на висках. Поверх только что сделанного перманента она носила небольшую шляпку с еще меньшей – и не понятно, что скрывавшей, – вуалеткой. Выглядела она путешественницей во времени, прибывшей в зал суда откуда-то из середины тридцатых. Словно внезапный порыв ветра сдул эту деревенскую женщину с места и принес в большой город.
Ресницы у нее были короткими и бесцветными, брови, исходно тяжелые, были выщипаны и не оттеняли ее светлых глаз. Выглядела она грустно и загадочнно, слегка смахивая на щенка спаниеля.
К тому времени, как она присягнула говорить правду и только правду и назвала свое имя – Шарлотта Дживерн, – большинство присутствующих в зале суда уже успели забыть ее фигуру и походку.
Перед глазами у всех было только цветастое, уже не модное платье.
Она проходила по делу свидетельницей – четвертой из целой серии женщин, призванных продемонстрировать абсолютную власть, которой Дэниэль Янгер обладал над женщинами любого возраста и общественного положения.
И вот она стоит перед ним, и ее лицо ровным счетом ничего не выражает.
– Нет здесь никакого мальчика.
– Вы говорите о Джоне Янгере из Рысцы Собачьей, штат Кентукки. И вы утверждаете, что он здесь не живет?
Если бы она не была природно бледна, то сейчас можно было бы сказать, что она покраснела.
– Можно мне войти? – спросил Свистун.
– Не понимаю, зачем вам это. Он повертел головой.
– У вас любопытные соседи?
Она отперла дверь и отступила на шаг, давая ему пройти в маленький холл, дверь из которого, как он предположил, вела на кухню.
– Сюда, – пригласила она его в маленькую гостиную. – Прошу вас.
Она жестом предложила ему сесть в потертое кресло с подлокотниками. Ее движения были сугубо механическими: как будто дурная актриса исполняет роль домашней прислуги.
Подождав, пока Свистун не усядется, она и сама села в точно такое же кресло.
Сейчас ему вспомнились фрагменты ее показаний, вопросы адвоката и прокурора и ее ответы на них. Вспомнились не четко, не слово в слово, но все же – все самое главное.
Слушая тогда ее рассказ о том, как Янгер соблазнил и обманул ее, как уговорил продать дом, оставить службу и уехать с ним из Нового Орлеана в Калифорнию, причем даже не пообещав ей ни жениться, ни соединить с нею судьбу на более или менее продолжительный срок, – слушая все это, Свистун поневоле удивлялся, почему Янгер со всеми своими специфическими способностями не женился на деньгах, не создал сеть работающих на него проституток или хотя бы не получил какого-нибудь образования с тем, чтобы превратиться в одного из подлинных плейбоев западного мира. Но задаваться таким вопросом, внушил он себе, – все равно что любопытствовать, почему красивые девушки становятся проститутками, тогда как и теоретически, и практически известно, что красоту можно продать куда выгодней и почетней.
Он подумал так же, что талант Янгера похож на его собственный, – только к Янгеру женщин тянет с непреодолимой силой, тогда как к Свистуну их тянет лишь пооткровенничать. Так или иначе, если уж есть у тебя природный дар, ты не больно-то задумываешься над выгодными возможностями его использования. Иначе дар ослабнет или вовсе исчезнет: стоит грациозному танцовщику задуматься над тем, как бы не повредить ноги, и он утратит талант к танцу.
Когда Шарлотта Дживерн с плотно поджатыми губами поклялась на Библии, то она сделала это с такой неистовостью, что всем в зале стало ясно: она воспитана в страхе Божьем или же уверовала совсем недавно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34