– Мне было любопытно. И потом… я надеялась хоть что-нибудь вспомнить.
– Ну и как? Вспомнила? – спросил Гейб.
– Да. Я вспомнила портрет дедушки. Он всегда висел в кабинете, – ответила Реми, но договорить не успела: дверь, соединявшая столовую с кухней, распахнулась, и вошла Нэтти с подносом.
Фрезер Жардин откинулся на спинку стула, и его мрачноватое лицо озарилось улыбкой.
– А вот и завтрак, – весело сказал он. – Какие восхитительные ароматы, Нэтти!
– Еще бы! – хмыкнула кухарка и поставила перед ним тарелку с фаршированными яйцами, политыми лимонно-желтым соусом и украшенными свежей клубникой, ломтиками ананаса и киви. – Я же первоклассная повариха. И вы это прекрасно знаете, мистер Фрезер.
– Да уж, имея такую повариху, трудно сохранить стройную фигуру, – добродушно усмехнулся отец Реми.
Нэтти засмеялась и подала завтрак его жене.
– Кстати, – сказала Реми, разворачивая салфетку и кладя ее на колени, – кто такой Броуди Донован? Коул говорит, он основал «Кресент Лайн». Это правда?
Лицо Фрезера приняло обиженное и сердитое выражение.
– В строгом смысле слова Бьюкенен, пожалуй, прав. – Отец Реми отрезал ломтик вареного яйца. – Донован нажился на войне между Севером и Югом. Он был контрабандистом, незаконно провозил через кордоны атлас, шелк, виски, вино и прочие товары, которые тогда считались роскошью, а потом продавал их по бешеным ценам. И это в то время, когда на Юге люди страдали от голода и холода, когда у них не было даже лекарств! Да, корабли «Кресент Лайн» вначале принадлежали Доновану, но респектабельной компания стала только при Жардинах.
Нэтти скептически усмехнулась.
Фрезер метнул на нее гневный взгляд.
– Что с тобой, Нэтти?
– Со мной-то ничего, – откликнулась негритянка, ставя перед Реми тарелку, и невозмутимо встретилась глазами с хозяином дома. – А вот с вами, по-моему, не все в порядке.
Фрезер злобно посмотрел на нее, но тут в разговор вмешался Гейб:
– Я точно не помню, кто сказал, что в основе крупных капиталов всегда лежит преступление. По-моему, Бальзак, да?
Фрезер Жардин с негодованием повернулся к сыну, и Нэтти, воспользовавшись паузой, успела уйти на кухню с пустым подносом.
– Это вовсе не смешно, Гейб, – возмущенно прошипел отец.
– Извини. – Гейб покаянно опустил голову, но перед этим украдкой подмигнул Реми.
– Все это в прошлом, которого лучше не ворошить, – отрезал отец. – А на мнение Бьюкенена мне лично наплевать.
– Да, но… – Реми хотела спросить, почему Коул сказал, что она должна была бы носить фамилию Донован, а не Жардин.
– Нам следует беспокоиться о настоящем, – перебил ее отец. – И в частности, о твоей амнезии. Надо решить, как с ней быть.
– Что ты имеешь в виду? – удивилась девушка.
– Когда мне стало известно о твоем состоянии, я позвонил доктору Джону…
– Кому?
– Доктор Джон Себастьян – наш семейный врач. Мы знаем его очень давно. Он лечил еще твоего деда и присутствовал при твоем рождении, – принялся терпеливо объяснять Фрезер. – Пусть ты его не помнишь, но поверь, он прекрасно к тебе относился все эти годы и очень много для тебя сделал. Естественно, узнав о постигшем тебя несчастье, доктор Джон заволновался. Мы с твоей мамой обратились к нему за советом, и он порекомендовал нам одну клинику. Это неподалеку от Хьюстона. У врачей, которые там работают, большой опыт лечения амнезии.
– Доктор Джон говорит, клиника построена в очень живописной местности, – вступила в разговор Сибилла Жардин. – Тихо, спокойно, вокруг ни души – красота, да и только! Каждый… клиент живет в отдельном коттедже, у него есть прислуга, а при желании даже шеф-повар. Это не больница, а санаторий.
– И вы предлагаете мне поехать туда? – Реми не верила своим ушам.
– Доктор Джон уверяет, что лучших условий просто не найти. Он же понимает, как нам важно, чтобы тебе было хорошо. – Отец спокойно отрезал еще один кусочек яйца. – Я думаю, мы отвезем тебя туда завтра. У них есть свой маленький аэродром…
– Нет!
Реми даже саму покоробил ее громкий, сердитый крик.
– Нет?.. Не понимаю, о чем ты?
– Я не поеду, – уже спокойней, но по-прежнему решительно ответила Реми.
– Но почему? – запротестовал отец. – Там за тобой будет отличный уход, врачи постараются поскорее восстановить твою память. Неужели ты этого не хочешь?
– Конечно, хочу!
– Так они же тебе помогут, Реми.
– Они не в состоянии мне помочь, – возразила девушка. – В моем случае не помогают ни таблетки, ни психотерапия, ни гипноз. Поверь, я все перепробовала, пока была в Ницце. Но врач сказал, меня излечит только время. А все остальное как мертвому припарки.
– Мало ли что сказал французский врач? – не унимался Фрезер. – Мы должны выслушать и другое мнение. Тоже мне, великий специалист! Может, он просто не знает про новейшие методы?
– Знает, я проверяла.
Реми ткнула вилкой в ломтик ветчины, залитой голландским соусом. Она почему-то страшно разозлилась. Но на кого? На родителей? Глупости… Они же пекутся лишь о ее благе. Или это осторожная попытка руководить ею, контролировать ее жизнь? Может, они и раньше так поступали? Что ж, тогда ее злость вполне оправданна…
– Если лучшее лекарство для твоей болезни – это время, то в такой клинике тебе создадут идеальные условия, – неожиданно заявила мать. – Ты сможешь отдохнуть, расслабиться, будешь избавлена от стрессов.
– Я и здесь прекрасно отдохну, мама. – Реми отложила вилку в сторону. – Почему вы мечтаете от меня избавиться? Я же только вчера вернулась.
– Да мы просто хотим, чтобы ты поскорее поправилась, Реми! – оскорбленно воскликнула мать. – Поверь, мы рады твоему возвращению. Искренне рады! Но мы думаем не о себе, а о твоем здоровье.
– А мне лучше всего будет дома, – отрезала Реми. – Тем более что в привычной обстановке мне легче вспоминать прошлое. Я ведь уже вспомнила и Гейба, и маму, и…
– Реми права, – неожиданно вступился за сестру Гейб. – Ей лучше с нами не расставаться. Мы будем рядом и, если понадобится, всегда придем на помощь.
– Ну хорошо, – согласился Фрезер, но при этом на лице его читалось глубокое недовольство. – Будь по-вашему. Хотя мне лично до сих пор кажется, что ей лучше лечь в клинику.
– Но я… – снова запротестовала Реми, однако Гейб добродушно подмигнул ей и обнял ее за плечи.
– Позволь мне выступить твоим адвокатом, сестренка. Я как-никак профессиональный юрист.
Реми благодарно улыбнулась и замолчала.
– Во сколько у тебя сегодня собрание, папа? – поинтересовался Гейб.
– В десять. А что? – Я предлагаю тебе доехать вместе до центра и по дороге все спокойно обсудить.
– Да мы, по-моему, уже все обсудили!
– Ну и что? – невозмутимо откликнулся Гейб. – Побеседуем еще раз. А сейчас давай не будем спорами портить себе завтрак.
– Ладно, – нехотя согласился Фрезер.
Больше за столом о клинике не упоминали, однако Реми не покидало ощущение нависшей над ней близкой опасности. Родители, наверное, хотят как лучше, но она не может уехать. Не может – и все!.. По крайней мере, до тех пор, пока не выяснит, что ее тут держит, почему ей так важно остаться в Новом Орлеане…
12
Нэтти унесла грязные тарелки, Гейб и Фрезер Жардины встали из-за стола, а через несколько минут их машина уже отъехала от дома. Девушка осталась в столовой наедине с матерью. Она молча пила кофе, почему-то не решаясь прервать напряженную паузу.
– Реми, – Сибилла старалась говорить непринужденно, но дочь все равно почувствовала в ее голосе фальшь. – Я не хочу, чтобы после разговора о клинике у тебя сложилось неправильное представление о наших намерениях.
– Давай не будем об этом, мама. Я не поеду – и точка.
– Но мы искренне верим, что там тебе будет лучше.
Реми стало стыдно за свою резкость.
– Спасибо за заботу, но…
– Ах, ну причем тут «спасибо», Реми! – ласково улыбнулась мать. – Мы же твои родители! Мы тебя любим.
– Я знаю, – вздохнула Реми, сожалея о своей отчужденности от близких. И родные, и этот дом – все казалось ей незнакомым.
Она машинально посмотрела по сторонам, пытаясь припомнить хоть какую-нибудь вещицу. Взгляд ее упал на чашу, стоявшую на сервировочном столике. Севрский фарфор… на синем фоне, обильно украшенном позолотой, были изображены версальские сады. Внутренний голос привычно подсказал Реми, что это начало девятнадцатого века, золотой век так называемого топографического фарфора; чаша попала к Жардинам в незапамятные времена и с тех пор передается из поколения в поколение как семейная реликвия.
– Это часть сервиза? – спросила Реми у матери.
У нее возникло ощущение, будто она уже пыталась когда-то это выяснить.
– Ты всегда так считала, но, насколько я помню, не смогла найти подтверждения своей догадке, – ответила мать. – Зато года два назад тебе удалось обнаружить подлинный эскиз рисунка. Он где-то здесь, в доме, только я не знаю, где именно. – Сибилла осторожно поставила кофейную чашку на блюдце и с любопытством посмотрела на дочь. – А почему ты спрашиваешь? Ты что-то припоминаешь?
– Нет, – покачала головой Реми. – Но мне показалось, мы с тобой когда-то об этом говорили.
– Ой, совсем забыла! – вдруг спохватилась мать. – Тебе же звонила Паула. Она узнала о твоем возвращении и приглашает тебя сегодня вечером в гости. Просто поразительно, с какой быстротой разносятся по городу новости!
– А кто такая Паула?
– Паула Мичелс. Вернее, это ее девичья фамилия, она ведь вышла за Дэрила Гейлорда. Вы с детства были очень дружны: ты, Паула и Дженни Дантон.
Реми сокрушенно покачала головой.
– Не помню. Никого не помню.
– Не расстраивайся, милая… Со временем память к тебе вернется.
– Надеюсь, что да, – пробормотала Реми, уныло гадая, долго ли придется этого дожидаться. – Наверное, мне нужно перезвонить Пауле?
– Необязательно. Я сказала, что ты не сможешь прийти. Ты… не против?
– Нет, конечно.
– Я надеялась, ты захочешь провести этот вечер с нами, – пояснила Сибилла и встрепенулась, поглядев в окно: – О, нам привезли цветы! Надеюсь, они не такие чахлые, как на прошлой неделе. В тот раз маргаритки моментально поникли, а лепестки лилий почернели по краям. К сожалению, когда пришел посыльный, меня не было дома. Я-то ни за что не согласилась бы принять цветы в таком виде! Представляешь мое положение? До прихода гостей – мы пригласили на ужин Жираров и Дантонов – оставалось меньше двух часов! Что было делать? Пришлось обрезать ножницами темные ободки и обматывать проволокой стебельки маргариток, чтобы составить хоть парочку приличных букетов… И розы в тот раз оказались никудышными – не простояли даже трех дней! Я страшно рассердилась и предупредила Роберта, что, если он снова меня подведет, я возвращу ему цветы и впредь буду заказывать их в другом месте.
Мать убрала с колен льняную салфетку и положила ее рядом с блюдечком.
– Ты извини, Реми, но я должна посмотреть, что нам прислали сегодня.
– Да-да, конечно.
Сибилла торопливо вышла из комнаты. Реми тоже встала из-за стола – сидеть в одиночестве ей не хотелось, кофе она уже допила.
Не зная, чем заняться, она прошла по просторному холлу и очутилась в парадной гостиной.
Как ни странно, эта роскошная комната с высоким расписным потолком не напоминала музейный зал, а была вполне обжитой и уютной. На трюмо эпохи Луи Наполеона была навалена груда журналов, кто-то небрежно бросил белый кашемировый плед на спинку старинного дивана с бордовой обивкой. Рядом стояло несколько стульев из гарнитура викторианской эпохи. На подлокотнике удобного кресла, обтянутого бежевым бархатом, Реми заметила мамины пяльцы и изящную коробочку для рукоделия.
Реми рассеянно провела рукой по крышке секретера, задвинутого в угол у окна. Интересно, не за ним ли она делала уроки?.. На окнах висели светло-коричневые шторы, а пол устилали узорчатые желтоватые половики. В старину такие лежали в доме любого плантатора. Теперь это опять вошло в моду. Взгляд девушки скользнул по камину из черного мрамора, по персидскому ковру, сочные краски которого гармонировали со шторами и мебельной обивкой…
Все казалось ей чужим, хотя она наверняка провела в этой комнате значительную часть своей жизни…
Подавив печальный вздох, Реми вышла в большую прихожую, украшением которой служила изящная лестница из красного дерева. Лепной потолок, изысканная розетка, бронзовая люстра. Голубые обои воспроизводят исторические сцены кисти Дюфура. Кипарисовый паркет покрыт брюссельским ковром.
Что-то вдруг шевельнулось в памяти Реми. Она закрыла глаза… Интерьер был тот же, только на резных перилах лестницы зеленели гирлянды из блестящих листьев магнолии. Из далекого прошлого до Реми донесся веселый смех, и она увидела себя ребенком. Вот она сбегает вниз по ступенькам, спеша обогнать Гейба и первой встретить Санта-Клауса. Когда Реми была маленькой, она называла его на французский манер «Папа? Ноэль».
Затем из тумана выступило следующее воспоминание… Карнавал. В тот год она впервые, как говорили в старину, «выехала в свет» и блистала на балах. Она спускается по ступенькам… На ней прелестное атласное платье с белоснежными кружевами и бисерной вышивкой. А вот она в другом бальном платье, расшитом жемчугом… К восторгу матери, ее выбрали королевой двух балов. Почти никто не удостаивался столь высокой чести. Это была дань уважения могущественному семейству Жардин.
Реми нахмурилась, пытаясь вспомнить, как она сама отнеслась к своему триумфу. Нравилась ли ей светская кутерьма или она участвовала в балах, банкетах и вечеринках неохотно, считая их пустой тратой времени? Нет, пожалуй, правильнее третье: она относилась к этому как к тяжелой, но необходимой повинности.
«Ты не можешь вести себя как тебе заблагорассудится, ведь ты Реми Жардин!» – прозвучал в памяти строгий голос.
Реми не смогла определить, кому он принадлежит, однако слова застряли у нее в памяти.
Она открыла глаза, и наваждение исчезло. Холл выглядел точно так же, как и пять минут назад. Призраки прошлого растаяли. Поколебавшись, Реми зашла под лестницу и приблизилась к двойной двери, которая вела в кабинет отца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39