– Это моему викарию пришла в голову мысль отправить меня в депрессию, – снова заговорил он, – пока все не успокоится. Он посадил меня фактически под домашний арест по просьбе епархиального начальства. Я уже несколько недель никого не видел, так что рад поболтать, пусть даже с полицейскими.
Адамберг колебался, не понимая, как поступать с загадкой, впрямую заданной кюре. Человек хочет, чтобы его выслушали и поняли, почему бы и нет. Кюре всю жизнь занят тревогами своей паствы, сам не имея ни малейшей возможности пожаловаться даже шепотом. Комиссар рассматривал несколько гипотез – любовное разочарование, плотские угрызения, утрата мощей, церковь-убийца в Оппортюн.
– Об утрате божественного призвания, – предложил Данглар.
– Вот, – кюре кивнул в сторону майора. Словно хорошую отметку поставил.
– Внезапной или постепенной?
– Какая разница? Внезапность ощущения – всего лишь завершение постепенного подспудного процесса, который вы, может, и сами не замечаете.
Рука кюре обрушилась на муху, но она тут же вырвалась в просвет между большим и указательным пальцем.
– Что-то вроде оленьих рогов, когда они из кожи вон лезут.
– Если угодно. Личинка идеи зреет себе в укромном уголке, внезапно обретает крылья и взлетает. Призвание нельзя потерять ни с того ни с сего, как книгу. Впрочем, книга рано или поздно найдется, а вот призвание – вряд ли. И это лишнее доказательство того, что оно уже давно бесшумно катилось под откос, не ставя меня в известность. Потом в одно прекрасное утро вдруг прозреваешь, потому что ночью, ничего не почувствовав, прошел точку невозврата. Глянул в окно – вот женщина на велосипеде проехала, снег на яблони лег… и становится тошно, и век манит за собой.

– Еще вчера ценил я долг миссионерства
И кафедру предать считал за изуверство.
Все превратилось в прах, исчезло без следа,
И я с самим собой простился навсегда.

– Да, что-то в этом роде.
– То есть вы не особенно переживаете из-за кражи мощей? – спросил Адамберг.
– Вы хотите, чтобы я переживал?
– Я собирался вам предложить натуральный обмен: я бы обещал найти святого Иеронима, а вы бы мне рассказали что-нибудь о Паскалине Виймо. Но полагаю, такая сделка вас уже не заинтересует.
– Как знать? Мой предшественник, отец Реймон, с ума сходил по менильским мощам и прочим святым реликвиям. Я не оправдал его надежд, но все-таки что-то во мне еще теплится. Так что хотя бы ради него я готов поискать святого Иеронима.
Обернувшись, кюре обвел жестом книжные полки за своей спиной и указал на толстый фолиант под колпаком из оргстекла, царивший на пюпитре. Древняя книга буквально притягивала к себе Данглара.
– Все это мне досталось от него. И книга, разумеется, – он почтительно кивнул в сторону пюпитра. – Подарена отцу Реймону отцом Отто, умиравшим в Берлине под бомбами. Хотите посмотреть? – добавил он, взглянув на Данглара, не спускавшего глаз с сокровища.
– Да, признаюсь. Если это действительно то, что я думаю.
Кюре улыбнулся, почуяв знатока. Он несколько раз затянулся, нарочито затягивая паузу, словно подготавливал эффектный выход звезды.
– Это «De Sanctis reliquis», – сказал он, смакуя каждое слово, – в полном издании 1663 года. Можете посмотреть, только страницы переворачивайте пинцетом. Книга открыта на самом знаменитом месте.
Кюре как-то чудно прыснул, а Данглар тут же направился к пюпитру. Наблюдая, как тот снимает стекло и склоняется над книгой, Адамберг понял, что капитан не услышит больше ни единого слова из их разговора.
– Одна из самых известных работ про мощи, – с некоторой развязностью сообщил кюре. – Стоит дороже, чем самая ценная кость святого Иеронима. Но продам я ее только в случае крайней необходимости.
– Значит, вы все-таки интересуетесь мощами.
– Я к ним отношусь с пониманием. Кальвин называл торговцев мощами «разносчиками дряни», и я готов с ним согласиться. Но благодаря этой дряни в святых местах появляется своя изюминка, помогающая прихожанам сосредоточиться. В пустоте сосредоточиться трудно. Поэтому мне, по большому счету, безразлично, что в раке святого Иеронима лежали в основном овечьи останки и даже кость из свиного пятачка. Отца Реймона это очень веселило, но он доверял свой секрет – подмигнув, как умел он один, – лишь вольнодумцам, способным вынести это прозаическое разоблачение.
– То есть как? – удивился Адамберг. – У свиньи в пятачке есть кость?
– Есть, – все так же улыбаясь, сказал кюре. – Такая маленькая элегантная косточка, правильной формы, вроде сердечка. Мало кто знает о ее существовании, что и объясняет сам факт ее нахождения в раке Мениля. Считалось, что это какая-то загадочная и потому страшно ценная косточка. Благодаря клыку нарвала у нас появился единорог. Волшебный мир служит складом для непонятных вещей.
– Так вы сознательно оставили в раке кости животных? – спросил Вейренк.
Снова пролетела муха, и кюре занес руку.
– А что такого? – ответил он. – Человеческие кости там тоже не имеют отношения к Иерониму. В то время мощи шли нарасхват, как горячие пирожки, все заказы молниеносно выполнялись – таким образом у святого Себастьяна оказалось четыре руки, у святой Анны – три головы, у святого Иоанна – шесть указательных пальцев и так далее. У нас, в Мениле, запросы поскромнее. Зато наши овечьи кости датируются концом XV века, а это весьма почтенный возраст. Дрянь животного или человеческого происхождения, не все ли равно?
– Получается, грабитель наворовал себе объедки жаркого? – сказал Вейренк.
– Нет, представьте себе, он их рассортировал. И унес только человечину – нижнюю часть большой берцовой кости, второй позвонок и три ребра. Тонкий знаток предмета либо кто-то из местных, прознавший про постыдный секрет раки. Поэтому, собственно, я его и ищу, – он показал на экран компьютера. – Пытаюсь понять, что у него на уме.
– Он собирается их продать?
Кюре покачал головой.
– Я обшарил весь Интернет, изучая объявления о продаже, но ни слова о берцовой кости святого Иеронима не нашел. Это неходовой товар. А вы что ищете? Говорят, вы вырыли тело Паскалины. Жандармы уже проводили следствие по поводу упавшего камня. Несчастный случай, короче говоря. Паскалина никогда и мухи не обидела, и за душой у нее не было ни гроша.
Кюре резко опустил руку – на этот раз муха попалась в ловушку и тут же требовательно зажужжала.
– Слышите? – спросил он. – Как она реагирует на стресс?
– И правда, – вежливо согласился Вейренк.
– Может, она посылает сигналы бедствия своим собратьям? Или вырабатывает энергию, необходимую для побега? А насекомые умеют волноваться? Вот в чем вопрос. Вам приходилось слушать звуки, издаваемые агонизирующей мухой?
Кюре приблизил ухо к зажатому кулаку, словно подсчитывая, сколько тысяч ударов в минуту производят крылья юного существа.
– Мы ее не выкапывали, – сказал Адамберг, пытаясь вернуться к Паскалине. – Мы пытаемся понять, почему кто-то потрудился вскрыть гроб через три месяца после ее смерти, чтобы добраться до головы.
– Господи Боже, – выдохнул кюре, отпуская муху, которая взмыла вертикально вверх. – Какая мерзость.
– Другую местную жительницу постигла та же судьба. Элизабет Шатель из Вильбоск-сюр-Риль.
– Ее я тоже хорошо знал, Вильбоск входит в число моих приходов. Но Элизабет похоронена в Монруже – из-за раскола в семье.
– Именно там ее могилу и осквернили.
Кюре внезапно отодвинул от себя компьютер, потер левый глаз, чтобы прекратить дрожание века. Адамберг подумал, что утрата призвания утратой призвания, но этот человек, судя по его причудливому поведению, вероятно, все-таки страдал депрессией. Данглар переворачивал страницы пинцетом, поглощенный изучением сокровища, и не мог помочь ему сфокусировать внимание хозяина.
– Насколько мне известно, – начал кюре, вытянув большой и указательный пальцы, – существуют две причины осквернения могил, одна другой ужаснее. Это либо животная ненависть – и тогда тела раздирают в клочки…
– Нет, – сказал Адамберг, – до тела не дотрагивались.
Кюре загнул большой палец, отказавшись от первой гипотезы.
– Либо животная любовь, и от первой до второй, увы, один шаг. Любовь, отягченная патологической фиксацией сексуального характера.
– Паскалина и Элизабет являлись объектом чьей-то любовной страсти?
Кюре загнул указательный палец, отказавшись и от этой гипотезы.
– Они обе были убежденными девственницами, поверьте мне. Воистину неприступная добродетель, сто раз подумаешь, прежде чем ее проповедовать.
Данглар навострил уши, спрашивая себя, как следует толковать это «поверьте мне». Он переглянулся с Адамбергом, который знаком приказал ему помалкивать. Кюре снова придавил пальцем веко.
– Некоторые мужчины особенно падки на неприступных девственниц, – заметил Адамберг.
– Ну, тут несомненно есть свой азарт, – подтвердил кюре, – в надежде на добычу, которая кажется более ценной, чем прочие. Но ни Элизабет, ни Паскалина не жаловались на чьи-либо домогательства.
– О чем же они так часто с вами разговаривали? – спросил комиссар.
– Тайна исповеди, – кюре поднял руку. – Уж извините.
– То есть им было что сказать, – вмешался Вейренк.
– Всем есть что сказать. Из чего вовсе не следует, что об этом все должны знать и тем более осквернять могилу. Вы ночевали у Эрманс? Послушали ее? Ее жизнь пуста, на наш взгляд, но она может об этом рассказывать целые дни напролет.
– Мы с вами знаем, святой отец, – мягко сказал Адамберг, – что тайна исповеди в некоторых ситуациях неприемлема и противозаконна.
– Только в случае убийства, – возразил кюре.
– Это наш случай, судя по всему.
Кюре снова задымил трубкой. Слышно было, как Данглар переворачивает плотную страницу и бьется о стекло муха. Едва придя в себя, она снова пустилась в зудящий полет. Данглар понимал, что комиссар утрирует, чтобы сломить сопротивление священника. Адамберг, как никто другой, умел проникать в самое сердце оборонительных укреплений собеседника и разрушать их со всей коварной мощью ручейка. Из него бы вышел отличный кюре, акушер или чистильщик душ. Вейренк поднялся и обошел стол, чтобы взглянуть на книгу, завладевшую вниманием Данглара. Майор сделал над собой усилие, словно собака, вынужденная поделиться костью, но все-таки пустил его посмотреть.
«О святых мощах и всевозможных способах, коими они могут быть употребляемы как для здоровья телесного, так и для чистоты духа своего, а также о полезных снадобьях, из них получаемых для продления жизни, издание исправленное, без прежних ошибок».
– Что тут такого особенного? – спросил тихо Вейренк.
– «De reliquis» – знаменитый текст, – прошептал Данглар, – он датируется серединой XIV века. Проклятие Церкви только прославило его. Многих женщин сожгли на костре всего лишь за то, что они заглянули в книгу. А это к тому же издание 1663 года, очень ценное.
– Почему?
– Потому что в нем восстановлен оригинальный текст, где приводится рецепт дьявольского зелья, запрещенного Церковью. Почитайте-ка лучше.
Данглар наблюдал, как Вейренк буксует на открытой странице. Текст, хоть и был написан по-французски, яснее от этого не становился.
– Это сложно, – довольно заметил Данглар, чуть улыбнувшись.
– То есть сам я не пойму, а вы мне ничего не объясните.
Данглар пожал плечами:
– Вам придется многое объяснить до того.
– Я весь внимание.
– Лучше бы вам уехать, Вейренк, – прошептал Данглар. – Адамберга ловить – все равно что искать ветра в поле. Если вы хотите ему насолить, то будете иметь дело со мной.
– Не сомневаюсь, майор. Но я ничего такого не хочу.
– Дети есть дети. А вы уже выросли и не должны заниматься старыми разборками, равно как и он. Оставайтесь и работайте либо уезжайте.
Вейренк на мгновение прикрыл глаза и сел на свое место на скамейке. Разговор с кюре продолжался, но Адамберг явно был разочарован.
– И больше ничего? – настаивал комиссар.
– Нет, за исключением навязчивого страха гомосексуальности у Паскалины.
– Они случайно не спали друг с дружкой?
– Они ни с кем не спали, ни с мужчинами, ни с женщинами.
– Они вам об оленях никогда не говорили?
– Нет, никогда. С чего вдруг?
– Просто Освальд любит все в одну кучу свалить.
– Освальд – и это вовсе не тайна исповеди – еще тот тип. Он не такой псих, как сестра, но тоже звезд с неба не хватает, если вы понимаете, что я хочу сказать.
– А Эрманс к вам ходила?
Муха то ли по глупости, то ли из желания подразнить снова подлетала к теплому корпусу компьютера, отвлекая на себя внимание кюре.
– Она приходила давно, когда в деревне болтали, что она приносит несчастье. А потом потеряла рассудок и так и не нашла его.
Как и он – призвание, подумал Адамберг, спрашивая себя, смог бы он в одно прекрасное утро, увидев ветки, укутанные снегом, и женщину на велосипеде, раз и навсегда уйти из Конторы.
– Она больше к вам не приходит?
– Ну почему же, приходит, – проговорил священник, снова подстерегая муху, которая перебиралась с буквы на букву на клавиатуре. – Кстати, я кое-что вспомнил. Это произошло месяцев шесть-семь назад. Паскалина была известная кошатница. Одного из ее любимцев зарезали и бросили в луже крови у нее под дверью.
– Кто это сделал?
– Так и не выяснили. Мальчишки какие-нибудь наверняка, такое во всех деревнях случается. Я совсем забыл об этом происшествии, но Паскалина очень переживала. Она не только расстроилась, но и испугалась.
– Чего?
– Что ее заподозрят в гомосексуализме. Я ж вам говорил, она на этом помешалась.
– Не вижу связи, – вступил Вейренк.
– Ну как же, – с легким раздражением сказал кюре. – У кота ведь отрезали гениталии.
– Больно жестоко для детских забав. – Данглар поморщился.
– У Элизабет тоже были кошки?
– Один кот. Но с ним все в порядке, ничего такого не было.

Трое мужчин в гробовом молчании ехали по направлению к Аронкуру. Адамберг тащился как черепаха, словно хотел, чтобы машина следовала неторопливому течению его мыслей.
– Ну и что вы о нем скажете, капитан? – спросил он.
– Немного нервный, в меру чудной, но это объяснимо, раз он собирается сделать решительный скачок в сторону.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40