Практичное начинание, не предполагавшее, правда, свободы выбора.
Данглар должен был бы радоваться поражению Брезийона, но не радовался. Рост авторитета Вейренка в глазах комиссара вызывал у майора вспышки яростной ревности. Он сам считал это непростительным вкусовым просчетом, самоуверенно полагая, что ум возвышает его над первобытными рефлексами. Но в данный момент счет оказался не в его пользу, и он был зол и раздражен. Привыкнув к положению приближенного, Данглар и мысли не допускал, что его роль и место могут измениться, ведь упорные арки в соборах возводятся на веки вечные. Появление Новичка сотрясало устои его мира. На взбаламученной траектории жизни Данглара было два неколебимых ориентира, два водопоя, две палочки-выручалочки: пятеро его детей и уважение Адамберга. Уже не говоря о том, что спокойствие комиссара, передаваясь ему капиллярным путем, влияло и на его собственное существование. Данглар не собирался терять свои привилегии и встревожился, углядев козыри в колоде Новичка. Своим мелодичным голосом и проницательным, тонким умом, которым светились его гармоничная рожа и кривая улыбка, он вполне мог завлечь Адамберга в свои сети. Кроме всего прочего, этот тип только что обезвредил Брезийона. Накануне умудренный опытом Данглар решил хранить в секрете новость, полученную двумя днями раньше. Сегодня же, едва оправившись от нанесенного ему удара, он извлек ее, словно стрелу из колчана.
– Данглар, – попросил Адамберг, – отправьте поскорее нам людей, мне не хотелось бы задерживать нашего первобытника. У него очаг горит.
– Историка первобытного общества, – поправил Данглар.
– Позвоните Ариане, но не раньше двенадцати. Она нужна будет тут, как только мы дойдем до гроба, часа через два с половиной.
– Я возьму Ламара и Эсталера. Через час сорок мы будем в Оппортюн.
– Оставайтесь в Конторе, капитан. Мы будем открывать очередную могилу, и в пятидесяти метрах от места действия вы вряд ли нам пригодитесь. Мне нужны только землекопы и переносчики ведер.
– Я поеду с ними, – сказал Данглар, не вдаваясь в подробности. – Вы просили меня навести справки о тех четырех парнях.
– Это не срочно, капитан.
– Майор.
Адамберг вздохнул. Данглар всегда любил тянуть кота за хвост, но иногда, во власти душевных мук, перебарщивал, и Адамберга это утомляло.
– Мне надо подготовить участок, – быстро проговорил он, – поставить колышки и протянуть веревки. Отложим парней на потом.
Адамберг отключился и крутанул телефон на столике.
– Зачем, спрашивается, – проговорил он, обращаясь больше к себе, чем к Вейренку, – я взвалил на себя двадцать семь человек, хотя мне было бы ничуть не хуже и даже в тысячу раз лучше, если бы я сидел в горах, один, верхом на валуне, и болтал ногами в воде.

– И копошение существ, и душ изгибы –
Всё в бесконечности сливается, дрожа,
Но может их судить лишь Вседержитель, ибо
Жизнь глубже плоти и просторней, чем душа.

– Знаю, Вейренк. Мне просто не хочется постоянно задыхаться от этой суеты. Двадцать семь душевных мук сталкиваются и сигналят друг другу, как корабли в перегруженном порту. Надо найти способ проскользнуть над пеной.
– Увы, мой господин,
Живущий в стороне смириться должен с тем,
Что обернется жизнь его небытием.
– Посмотрим, куда укажет антенна мобильника. – Адамберг снова крутанул его. – На людей или в пустоту, – сказал он, кивнув сначала на дверь, ведущую на улицу, потом на окно, за которым виднелся деревенский пейзаж.
– На людей, – сказал Вейренк, хотя телефон еще крутился.
– На людей, – подтвердил Адамберг, посмотрев на аппарат, замерший антенной к двери.
– В любом случае деревенский пейзаж пустым не назовешь – на лугу пасутся шесть коров, а рядом в поле – бык. Вот и путаница начинается, да?

Как и в Монруже, Матиас встал рядом с могилой, водя крупными ладонями по земле. Его пальцы то замирали, то снова следовали по шрамам, отпечатавшимся в почве. Через двадцать минут он обвел мастерком контуры ямы диаметром 1,6 метра в изголовье могилы. Став в круг, Адамберг, Вейренк и Данглар следили за его действиями, а Ламар и Эсталер тем временем укрепляли желтую пластиковую растяжку, ограничивая доступ к могиле.
– Все то же самое, – сказал Матиас Адамбергу, вставая. – Я пошел. Что делать дальше, ты знаешь.
– Только ты сможешь сказать, рыли ли здесь те же ребята. Мы рискуем повредить края ямы, вынимая землю.
– Не исключено, – признал Матиас, – особенно там, где глинистая почва. Земля прилипнет к бортикам.
К половине шестого, когда начало уже смеркаться, Матиас закончил вынимать землю. Он считал, что, судя по отпечаткам лопат, тут сменяли друг друга два человека, наверняка те же, что и в Монруже.
– Первый высоко заносит лопату и вонзает ее практически прямо, у второго замах слабее и надрез мельче.
– Был мельче, – сказала Ариана, двадцать минут назад присоединившаяся к полицейским.
– Судя по уплотненности насыпи и высоте травы, раскопки имели место приблизительно месяц назад, – продолжал Матиас.
– Незадолго до Монружа, скорее всего.
– Когда похоронили эту женщину?
– Четыре месяца прошло, – сказал Адамберг.
– Ну все, с меня хватит, – поморщился Матиас.
– А гроб как? – спросил Жюстен.
– Крышка разбита. Дальше я не заглядывал.
Любопытный контраст, подумал Адамберг, смотря, как высокий блондин возвращается к машине, чтобы ехать в Эвре, а Ариана, натягивая комбинезон, заступает на вахту, не выказывая ни малейших признаков страха. Лестницу забыли, и Ламар с Эсталером спустили патологиню на руках. Деревянная обшивка фоба треснула в нескольких местах, и полицейские отступили под накатившей на них волной зловония.
– Я же велел вам надеть респираторы, – сказал Адамберг.
– Зажги прожектора, Жан-Батист, – распорядилась Ариана, – и спусти мне сюда фонарь. На первый взгляд тут все на месте, как и в случае с Элизабет Шатель. Такое впечатление, что гробы открывали из простого любопытства.
– Может быть, это поклонник Мопассана, – прошептал Данглар: прижав к лицу респиратор, он изо всех сил старался не отходить слишком далеко.
– То есть, капитан? – спросил Адамберг.
– Мопассан описал человека, который неотвязно думает об умершей возлюбленной и сходит с ума оттого, что никогда уже не увидит милые сердцу черты. Решив посмотреть на них в последний раз, он, разрыв ее могилу, добирается до любимого лица. Но она уже не похожа на ту, что так восхищала его. И все же он сжимает в объятиях гниющий труп, и с тех пор его преследует не аромат воспоминаний, а запах ее смерти.
– Здорово, – сказал Адамберг. – Чудная история.
– Это Мопассан.
– И тем не менее. А выдуманные истории пишутся для того, чтобы помешать им произойти наяву.
– Как знать.
– Жан-Батист, – позвала его Ариана, – ты не знаешь, отчего она умерла?
– Пока нет.
– А я знаю: ей размозжили основание черепа. То ли ее зверски ударили, то ли на нее упало что-то тяжелое.
Адамберг, задумавшись, отошел в сторону. Элизабет, потом эта девушка – несчастный случай или убийство? У комиссара путались мысли. Убивать женщин, чтобы спустя три месяца залезть к ним в гроб, – все это не лезло ни в какие ворота. Сидя в мокрой траве, он ждал, когда Ариана закончит осмотр.
– Ничего больше нет, – сказала она, высунувшись из ямы. – Ее не тронули. Мне кажется, их интересовала верхняя часть головы. Возможно, гробокопатели хотели забрать прядь волос. Или глаз, – добавила она спокойно. – Но сейчас у нее уже…
– Понятно, – прервал ее Адамберг. – У нее уже нет глаз.
Данглар, еле сдерживая рвоту, бросился в сторону церкви. Укрывшись между двумя контрфорсами, он заставил себя углубиться в изучение характерной кладки черно-рыжими шашечками. Но приглушенные голоса коллег доносились и сюда.
– Если все дело в пряди волос, почему не срезать ее до похорон?
– Может, до тела было трудно добраться.
– Я мог бы еще представить посмертный любовный пыл в духе Мопассана, если бы это касалось только одной покойницы, не двух же сразу. Можешь посмотреть, что там с волосами?
– Нет, – сказала она, снимая перчатки. – У нее были короткие волосы, и отрезали там что-то или нет, все равно не понять. Может, мы имеем дело с фетишисткой, чье безумие зашло столь далеко, что она способна нанять двух гробокопателей, чтобы удовлетворить свою страсть. Можешь закапывать, Жан-Батист, больше там не на что смотреть.
Адамберг подошел к могиле и снова прочел имя усопшей. Паскалина Виймо. Они уже послали запрос и теперь ждали сведений о причинах ее смерти. Наверняка от деревенских болтунов он узнает что-то раньше, чем придут официальные данные. Он поднял оленьи рога, так и лежавшие в траве, и показал знаком, что можно закапывать.
– Что ты с этим будешь делать? – удивилась Ариана, вылезая из комбинезона.
– Это рога оленя.
– Я вижу. А зачем ты их за собой таскаешь?
– Потому что я не могу нигде оставить их. Ни тут, ни в кафе.
– Ну, как знаешь, – легко сдалась Ариана. По глазам Адамберга она поняла, что он уже ушел на дно и расспрашивать его бессмысленно.

XXVII

Перескакивая с дерева на куст, молва преодолела расстояние, разделяющее Оппортюн-ла-От и Аронкур, и в кафе, где ужинали полицейские, вошли Робер, Освальд и разметчик. Адамберг, собственно, этого и ждал.
– Черт, покойники от нас не отстают.
– Скорее опережают, – сказал Адамберг. – Садитесь, – он подвинулся, освобождая им место.
Они незаметно поменялись ролями, и на сей раз собрание мужей возглавил Адамберг. Нормандцы исподволь взглянули на красавицу, которая как ни в чем не бывало сидела в конце стола, запивая еду то вином, то водой.
– Это наш судебный медик, – объяснил Адамберг, чтобы они не теряли времени на хождение вокруг да около.
– Она работает с тобой, – сказал Робер.
– Она только что обследовала труп Паскалины Виймо.
Движением подбородка Робер показал, что понял, о чем речь, и не одобряет подобных занятий.
– Ты знал, что эту могилу открывали? – спросил Адамберг.
– Я знал, что Грасьен видел тень. Ты говоришь, что нас опередили.
– Мы отстали на несколько месяцев и по-прежнему плетемся далеко в хвосте.
– Что-то ты, по-моему, не особо спешишь, – заметил Освальд.
На другом конце стола Вейренк, сосредоточенный на своей тарелке, слегка кивнул в знак согласия:
– Не будь настороже, спускаясь по теченью:

Неспешная река не придает значенья
Видениям войны, уверенная в том,
Что справится вода с любым ее врагом.

– Что там бормочет твой полурыжик? – спросил Робер шепотом.
– Осторожно, Робер, никогда его так не называй. Это сокровенное.
– Ладно, – сказал Робер. – Но я не понимаю, что он говорит.
– Что спешить некуда.
– Твой брат говорит не так, как все.
– Это семейное.
– Ну, если семейное, тогда ничего, – уважительно промолвил Робер.
– А то, – прошептал разметчик.
– И он мне не брат, – добавил Адамберг.
Робер явно себя накручивал. Адамберг понял это по тому, как тот стискивал в кулаке бокал с белым вином и двигал челюстью слева направо, словно сено жевал.
– Что такое, Робер?
– Ты приехал из-за освальдовской тени, а не из-за оленя.
– Откуда ты знаешь? И то и другое произошло одновременно.
– Не ври, Беарнец.
– Хочешь забрать рога?
Робер колебался:
– Пусть остаются у тебя, они твои. Но не разлучай их. И не забывай нигде.
– Я весь день с ними не расстаюсь.
– Хорошо, – решил Робер, успокоившись. – Ну и что ты скажешь про Тень? Освальд говорит, это смерть.
– В каком-то смысле он прав.
– А в другом?
– Это кто-то или что-то, от чего я не жду ничего хорошего.
– А ты, – прошипел Робер, – ты тут как тут, стоит какому-нибудь кретину вроде Освальда сказать, что здесь видели тень, или психопатке вроде Эрманс попросить встречи с тобой.
– Дело в том, что еще один кретин, сторож кладбища в Монруже, тоже видел тень. Там тоже какой-то псих заставил разрыть могилу, чтобы добраться до гроба.
– Почему «заставил разрыть»?
– Потому что двум парням заплатили за то, чтобы это сделать, и они погибли.
– А что, этот тип сам не мог справиться?
– Это женщина, Робер.
Робер разинул рот, потом глотнул вина.
– Нелюдь какая-то, – вступил Освальд. – Я не верю.
– И тем не менее, Освальд.
– А тот тип, что мочит оленей, – тоже баба?
– Не вижу связи, – сказал Адамберг.
Освальд задумался, уткнувшись в бокал.
– Что-то у нас тут слишком много всего происходит одновременно, – сказал он наконец. – Может, это одно и то же отродье.
– У преступников свои приоритеты, Освальд. Между убийством оленя и осквернением могил лежит пропасть.
– Как знать, – сказал разметчик.
– А Тень, – Освальд решился наконец задать прямой вопрос, – одна и та же? Она и скользит, и копает?
– Думаю, да.
– И ты собираешься что-то предпринять? – спросил он.
– Послушать твой рассказ о Паскалине Виймо.
– Мы с ней виделись только в базарные дни, но могу тебя заверить, что она была непорочнее Пресвятой Девы и прожила жизнь, так ею и не воспользовавшись.
– Умереть – одно дело, – сказал Робер. – Но не жить – это еще хуже.
«И чешется потом все шестьдесят девять лет», – добавил про себя Адамберг.
– Как она умерла?
– Когда она полола траву у нефа, на нее свалился камень из стены, господи прости, и раскроил ей череп. Ее нашли лежащей на животе, прямо на земле, и камень был еще на ней.
– Было следствие?
– Приехали жандармы из Эвре и сказали, что это несчастный случай.
– Как знать, – сказал разметчик.
– Как знать что?
– Может, это божественная кара.
– Не болтай глупости, Ахилл. Учитывая, куда катится мир, Богу, наверно, заняться нечем, кроме как камни кидать на голову Паскалине.
– Она работала? – спросил Адамберг.
– Помогала сапожнику в Кодебеке. Вообще-то тебе лучше кюре спросить. Она не вылезала из исповедальни. Кюре у нас один на четырнадцать приходов и здесь бывает каждую вторую пятницу. В эти дни Паскалина являлась в церковь ровно в семь. Хотя, наверное, в Оппортюн она единственная никогда не дотронулась до мужика. Что она, интересно, могла ему рассказать?
– Где он служит завтра?
– Он больше не служит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40