— Я так и не понял, что ты имеешь в виду, — сказал я. — Что значит «птица башни»?— Так мы называем птицу, которая взмывает вверх и выжидает, как мы говорим. Реет в небе над хозяином, выжидая нужного момента, а потом бросается вниз на жертву. Так охотится сапсан, но и кречета, если потрудиться, можно научить тому же. Сокол руки — это такой, которого несут на руке или на запястье во время охоты, и его подбрасывают с руки вверх, чтобы он выследил добычу.Так познания в привычках диких кречетов и искусстве гадания спасли меня от суровых испытаний этой пагубной псарней. Впрочем, недели две спустя Эдгар признался, что вовсе не собирался оставить меня на псарне до скончания века, ибо сразу понял, что псарь из меня все равно не получится.— Имей в виду, я никогда не пойму человека, который не умеет ладить с собаками, — добавил он. — В этом есть что-то ненормальное.— Они сильно воняют, — заметил я. — Сколько дней я отмывался от этой вони. Но больше всего меня удивляет, отчего это англичане так любят своих собак. Только о них и говорят. Порой кажется, что собаки им дороже собственных детей.— Не только англичане, — сказал Эдгар. — Эта свора принадлежит Кнуту, и когда он приезжает сюда, половина его друзей-данов привозит с собой своих собак, которых они прибавляют к этой своре. И это только мешает делу, потому что собаки начинают грызться друг с другом.— Точно, — заметил я. — Что саксы, что даны — все будто теряют рассудок, когда речь идет о собаках. А мы в Гренландии, бывало, в голод их ели.К тому времени, когда случился этот разговор, я уже стал домочадцем Эдгара. Мне выделили в хибарке угол, где я повесил свою суму и устроил постель, а Джудит, доверчивая в той же мере, в какой поначалу был подозрителен ее муж, баловала меня, как если бы я был ее любимым племянником, и выуживала лучшие кусочки мяса из горшка, постоянно кипевшего над кухонным очагом. Редко когда меня кормили так хорошо. Эдгар имел должность важную — был королевским егерем, ответственным за устройство охот, когда сюда приезжал гостить Кнут. При этом побочным и весьма прибыльным делом Эдгара была незаконная охота. Он тайком ставил силки на мелкую дичь — зайцы были его излюбленной добычей, — и когда перед самым рассветом он, промокший от росы, возвращался в хибарку, в руке у него всегда болталась парочка упитанных зайцев.Весна перешла в лето, и тут-то я понял, что оказался в наилучшем положении. Июль — месяц голодный, урожай еще не собран, и обычные люди метут по сусекам и закромам, едят жесткий крошащийся хлеб из отрубей, плевел и молотого гороха. Но семейный котел в доме Эдгара всегда был полон, и с приближением охотничьего сезона Эдгар стал брать меня с собой в лес выслеживать добычу для большой охоты — красного оленя. Вот где Эдгар являл себя во всей красе — спокойный, уверенный и готовый наставлять меня. В этом он походил на Херфида, открывшего мне секреты ремесла скальда, или на ирландских монахов, учивших меня французскому, латыни и греческому, письму и чтению на чужих языках, а еще — на Транда, моего исландского наставника в волшбе и в таинствах исконной веры.Эдгар брал меня с собой, и мы сторожко пробирались по оленьим тропам через дубравы, березняки и мелколесье из ольхи и ясеня. Он научил меня определять размеры оленя по размеру следов копыт, и шел ли олень шагом, скакал ли или бежал трусцой. Найдя же оленя, достаточно крупного, чтобы охотиться на него с королевской сворой, мы снова и снова возвращались к нему, чтобы заметить обычные места его кормежки, и наблюдали за его повседневными занятиями.— Гляди внимательно, — говорил мне Эдгар, раздвигая куст. — Вот здесь он спал прошлой ночью. Видишь, как примята трава и кустики. А вот следы коленей на земле, когда он на рассвете встал на ноги. Крупный зверь, да, видать, двенадцать отростков на рогах, королевский зверь… И — отъевшийся, — добавил он, расковыривая кучку оленьего навоза. — Он высокий, этот олень, и высоко держит голову. Вот здесь его рога оставили метку на дереве, когда он шел мимо.Также не смущался Эдгар, когда порой следы двух оленей пересекались.— Наш — этот тот, который свернул вправо. Он лучше другого, — тихо говорил он. — Второй слишком тощий.— Откуда ты знаешь? — шепотом спрашивал я, потому что, на мой взгляд, следы были одного размера.Эдгар велел мне стать на колени на землю и вглядеться во вторую цепочку следов.— Видишь разницу? — спросил он.Я покачал головой.— Посмотри на побежку, — побежкой он называл цепочку следов. — Видишь разницу между передним и задним следом? Как бежал этот олень? След копыта задней ноги — впереди следа передней, а это значит, что он тощий. Хорошо откормленный олень слишком толст — он не мог бы вот так занести задние ноги вперед.Именно во время одного из таких разведывательных походов в лес Эдгар преисполнился ко мне уважением, что сильно отличалось от его первоначальных притеснений. Мне уже было известно, что он из тех, кто глубоко верит в приметы и предзнаменования и в скрытый потусторонний мир. Мне это не казалось странным, ибо сам я имел немалый опыт в этом, будучи наставлен в исконной вере. У нас с Эдгаром было много общего относительно священных понятий. Он уважал многих моих богов, хотя и под немного иными именами. Одина, моего бога-покровителя, он звал Вотаном; Тиу — это Тюр, бог войны, об этом я уже говорил; а рыжебородого Тора он называл Тунором. Но у Эдгара имелись еще и другие боги, и многие из них мне были совершенно незнакомы. Эльфы и духи — духи болезней и духи имен, духи дома и духи погоды, духи воды и духи деревьев, и он постоянно делал маленькие знаки и жесты, чтобы умилостивить их, сливая каплю супа в огонь очага либо отламывая тонкую веточку, чтобы свить ее в кольцо и положить на замшелый камень.В тот день мы спокойно шли через березняк по следу столь многообещающего оленя, когда этот след привел нас к тихой прогалине среди деревьев. Посреди прогалины стоял одинокий огромный дуб, очень старый, с замшелым стволом, наполовину сгнившим. У основания дуба кто-то воздвиг низкую стенку из несвязанных камней. Подойдя, я увидел, что стенкой огражден родничок. Эдгар же, подобрав небольшой камушек, подошел к стволу дерева и сунул его в щель в коре. Я заметил и другие камни, сунутые там и сям, и решил, что это древо желаний.— Только что поженившиеся пары приходят сюда просить детей, — сказал Эдгар. — Каждый камень — это их желание. Вот я и подумал, оставлю-ка я камень — а вдруг это поможет мне вернуть дочку. — Он указал на родник. — А еще сюда приходят незамужние девицы, бросают в родник соломинку, глядят, сколько поднимется пузырьков. Сколько пузырьков — через столько лет и найдут себе мужей.Его замечание затронуло что-то в моей душе. Я сломал веточку и нагнулся, чтобы бросить ее в криницу. Совсем близко мне явилось мое темное отражение в черной воде. Разумеется, меня интересовал не день свадьбы, но день, когда я вновь увижу Эльфгифу, ибо я тосковал по ней и совершенно не понимал, почему от нее ничего не слышно. Всякий раз, когда являлась такая возможность, я пользовался случаем сбежать из дома Эдгара в бург, надеясь увидеть ее. И всякий раз меня ждало разочарование.Так вот, едва я нагнулся над криницей и еще не успел бросить веточку, произошло нечто неожиданное.Лет шести-семи я узнал, что наделен редкой среди людей способностью, которую все остальные называют даром предвидения. Моя мать-ирландка славилась этим, и этот дар я, должно быть, унаследовал от нее. Время от времени у меня бывали странные предчувствия, наития и смещение чувств. Я даже видел призраков тех, кто умер, или тени тех, кто скоро умрет. Все это происходило помимо моей воли и неожиданно. Между одним случаем и другим порой проходили месяцы и даже годы. Одна мудрая женщина на Оркнеях — сама обладающая даром предвидения — определила, что я отзываюсь на потусторонний мир, только находясь в обществе кого-либо, уже обладающего силой. Она сказала, что я своего рода зеркало духов.То, что случилось здесь, показало, что она ошиблась.Едва я нагнулся, чтобы бросить веточку, едва взглянул на черную воду, как вдруг мне стало худо. Поначалу это было ощущение вроде того, когда человек смотрит вниз с большой высоты, и ему кажется, будто он падает, и у него начинает кружиться голова. Но поверхность чернильно-черного водоема была на расстоянии вытянутой руки, не больше. Головокружение же превратилось в оцепенелую неподвижность. Я почувствовал ледяной холод; ужасная боль пронзила меня, распространившись по всему моему телу, и я испугался, что потеряю сознание. Зрение затуманилось, и я ощутил позыв к рвоте. И почти столь же быстро зрение мое прояснилось. Я снова увидел очертание своей головы в воде, обрамленной краями стены, и небо над ней. Но тут же я увидел — очень четко — отражение еще какой-то фигуры позади меня, занесшей надо мной что-то, будто собираясь меня ударить… блеск металла, и меня охватило ужасное предчувствие угрозы.Наверное, на миг я потерял сознание, потому что, очнувшись, обнаружил, что лежу на земле рядом с криницей, и Эдгар трясет меня за плечи. Эдгар был явно перепуган.— Что это с тобой? — спросил он.— Не знаю, — ответил я. — У меня был какой-то припадок. Я ушел куда-то.— С тобой говорил Вотан? — спросил он с благоговейным ужасом.— Нет. Я ничего не слышал, только видел, как на меня напали. Это было какое-то предостережение.Эдгар помог мне встать, подвел к упавшему дереву и усадил на него.— Вот, отдохни немного. Это что, впервые с тобой такой приступ?— Такой — впервые, — ответил я. — У меня бывали видения и раньше, но никогда в таком тихом, спокойном месте, как это. Обычно такое случалось только при сильном волнении или в обществе вельвы или сейдрмана.— А это кто такие? — спросил он.— Так на севере называют мужчин и женщин, которые общаются с потусторонним миром.Эдгар понял меня сразу же.— К западу, в добрых двух днях пути отсюда, есть у нас такая. Старуха она. Живет рядом с таким же вот колодцем. Выпьет глоток-другой воды и, когда на нее находит, впадает в безумие. Кое-кто называет ее ведьмой, а священники ее прокляли. Только вот пророчества ее часто сбываются, хотя, кроме нее, из того колодца никто пить не станет. От той воды утробу пучит, и сам колодец не простой. Порою вода в нем вдруг взбухает и переливается через край, словно предостерегает о какой напасти. Последний раз это случилось перед битвой при Эшингтоне, где даны разбили наших.— И ты там был? — спросил я. Голова у меня все еще кружилась.— Да, — ответил Эдгар, — был при саксонской дружине с моим охотничьим луком. Но все без пользы. Нас предал один из вождей, и мне еще повезло, что я уцелел. Знать бы, что вода в том колодце предупреждала о предателе, сам бы перерезал ему глотку, даром что он эрл.Я едва слышал, что говорит Эдгар, — в голове у меня стало проясняться, и я пытался понять, что может значить мое видение.И вдруг меня осенило, я понял: я чувствителен к потустороннему миру не только в обществе того, кому тоже дан дар предвидения, но и в зависимости от места . Оказываясь там, где завеса между этим и тем миром тонка, я отвечаю на присутствие таинственных сил. Подобно тонкой траве, которая клонится от невидимого ветра, задолго до того, как люди почувствуют его кожей, я ощущаю веяние другого мира. Это открытие смутило меня, ведь я никак не смогу узнать, что попал в такое священное место, пока меня не посетит очередное видение.
* * *
Прошла неделя после того случая в лесу, и Эдгар был в прекрасном настроении.— Ветер с юга, небо обложило — доброе утро для доброй охоты, — объявил он, мыском башмака пнув меня, лежащего в полусне под одеялом в углу его хибарки. Он очень любил эти свои поговорки.— Сегодня твоя первая охота, Торгильс. И мне кажется, ты принесешь нам удачу.Только-только стало развидневаться, а он уже был одет, и такой одежды я на нем еще не видывал. С головы до пят он был весь в зеленом. Я выбрался из-под одеяла.— Вот, надень, — сказал он, бросая мне одну за другой рубаху, порты и плащ с мягким наголовником. Все было зеленым. Не зная, но любопытствуя, что будет дальше, я быстро оделся и вышел за ним на холодный утренний воздух. Эдгар пробовал охотничий лук, натягивая его и отпуская. Лук тоже был выкрашен в зеленый цвет.— Собак берем? — спросил я.— Нет, не сегодня. Возьмем только одну.Я промолчал, хотя и удивился — что толку иметь свору, кормить ее, мыть, натаскивать, а потом не использовать на охоте.Эдгар прочел мои мысли.— Охота со сворой — это забава для господ, развлечение. А мы охотимся ради мяса, не для потехи. И еще, наша охота — дело куда более тонкое и требующее умения. Так что не забывай, чему я тебя учил, и слушай, что тебе говорят. А! Вот и они, — и он посмотрел в сторону бурга.К нам направлялись три одетых в зеленое всадника. Одного из них я не узнал, но, похоже, это был один из слуг. Остальные же двое, к моему удивлению, были те самые телохранители, которые сопровождали нас из Лондона. Я все еще мысленно называл их Тюром Одноруким и Трехногим. Эдгар сказал мне, что на самом деле их зовут Гисли и Кьяртан. Оба были в совершенно прекрасном настроении.— Славный денек для охоты! — весело крикнул однорукий Кьяртан. — Все готово, Эдгар?Видимо, оба они были с королевским егерем на дружеской ноге.— Пойду, приведу Кабаля, — отозвался Эдгар и поспешил к псарне.Он вернулся, ведя собаку, которую я заприметил, когда бедствовал на псарне, — она отличалась от остальной своры. Эта собака не кусалась, не лаяла, не носилась кругами, как безумная. Она была крупнее остальных, темно-бурой масти, с опущенной мордой и печальным взглядом. Держалась она в сторонке и была ровным, спокойным, разумным существом. Я почти полюбил ее.— В седло! — крикнул мне Эдгар.Я недоумевал. Свободных лошадей я не видел. Их было всего три, и на каждой уже сидел наездник.— Давай сюда, малый, — позвал меня Кьяртан, перевешиваясь с седла и протягивая мне свою единственную руку. Похоже, нам предстояло ехать по двое. Эдгар уже вспрыгнул в седло позади слуги. Я уселся позади телохранителя, обхватил его руками за пояс, чтобы не упасть, и подумал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48