— Корабль вон там — тот, который будто стоит на якоре, на стрежне. — Он указал на бочкообразное маленькое торговое судно, которое словно бросило якорь далеко от берега. Хотя зачем корабельщикам грести, коль судно стоит на якоре, непонятно. — Этот корабль вовсе не стоит на якоре. Здесь до дна не достанешь самой длинной веревкой. Кормчий велит вывесить за борт большую корзину с камнями. Так вот, тот корабль пытается поймать глубинное течение. Оно идет в другую сторону, с юга на севере, и тащит корабль в том направлении.Я удивился, но ничего не сказал. А пролив впереди нас расширился. Его берега с дворцами и загородными домами открывались и обрамляли картину невиданную, невозможную, невероятную. Константинополь открылся весь.Город был великолепен. Я видел Дублин с Черного пруда, я проплыл по Темзе до лондонских причалов, но Константинополь далеко превосходил все, что я видел. Несравненный. Мне говорили, что в Константинополе живет более полумиллиона человек — в десять раз больше, чем в любом самом большом городе в мире. Судя по невообразимому количеству дворцов, общественных зданий и домов, занимающих весь полуостров, открывшийся мне, это не было преувеличением. По правую руку взорам открылась поместительная гавань, переполненная торговыми судами всех очертаний и обликов. Над причалами нависали здания, скорее всего амбары и склады, и еще причалы и корабельные мастерские. За всем этим возвышалась потрясающая воображение крепостная стена, окружавшая город, насколько мог видеть глаз. Но даже и эту грандиозную стену затмевали сооружения, находящиеся позади нее — поднимающиеся в небо очертания величественных башен, колонн, высоких крыш и куполов, выстроенных из мрамора и камня, кирпича и черепицы — не дерево, не глина, и соломенные крыши, как в тех городах, которые я видел. Но не величие города заставило меня потерять дар речи, не ощущение его вечности и нерушимости — я нес чудесное видение этого города в своем воображении с той поры, как Болли сын Болла пропел хвалы Миклагарду, а я дал Греттиру клятву обойти мир в память о нем. Ошеломлен до немоты я был другим: весь город был уставлен неисчислимым количеством церквей, часовен и монастырей, большая часть которых была выстроена таким способом, какого я никогда не видел раньше, — гроздь куполов, означенных крестообразным знаком Белого Христа. Многие купола были крыты золотыми пластинами, сверкающими на солнце. Я так и не смог осознать, что целью моего путешествия была величайшая в мире твердыня веры в Белого Христа.Однако всласть поглазеть на все это великолепие мне не удалось. Течение быстро принесло наш корабль на якорную стоянку, которая, как гордо сообщил мне капитан, была известна в цивилизованном — он подчеркнул слово «цивилизованный» — мире как Золотой Рог, благодаря своему процветанию и богатству.— На причале меня ждут мытари, чтобы проверить мой груз и взять с меня пошлину. Десятину отдам этим прожорливым негодяям в государственную казну. Но я попрошу их начальника, чтобы он послал кого-нибудь проводить тебя в имперскую канцелярию. Там ты и отдашь письмо, которое везешь. — Потом добавил многозначительно: — Тебе придется иметь дело с тамошними крючками, так что желаю удачи.Мой выученный в монастыре греческий, как я скоро понял, заставлял людей лишь улыбаться либо вздрагивать. Так вздрогнул и дворцовый чиновник, принявший письмо Ибн Хаука от имени дворцового тайного приказа. Он заставил меня прождать целый час в унылой прихожей, прежде чем меня провели к нему. Как и предвидел Ибн Хаук, меня встретили с высочайшим чиновничьим безразличием.— Оно будет присовокуплено к мемориям долженствующим порядком, — произнесло должностное лицо, коснувшись столь старательно начертанного письма Ибн Хаука кончиком пальца, словно оно было грязным.— Пожелают ли мемории послать ответ? — вежливо спросил я.Государственный чиновник скривил губы.— Мемории, — сказал он, — изучают писцы имперского приказа записей. Они изучат письмо и решат, следует ли его просто сохранить в приказе или, если оно того заслуживает, передать хартуралию, — он заметил мое недоумение, — главному чиновнику. Он же в свою очередь будет решать, направить ли его дромосу в приказ иностранных дел или базилику, который возглавляет приказ тайных сношений. В обоих случаях потребуется одобрение секретариата и, конечно, согласие самого начальника, прежде чем вопрос об ответе будет выдвинут на обсуждение.Его ответ убедил меня в том, что долг мой по отношению к Ибн Хауку совершенно выполнен. Его письмо увязнет на многие месяцы в имперских приказах.— Не могли бы вы сказать, где мне найти варягов, — рискнул я.На мой устаревший греческий секретарь презрительно выгнул бровь.— Варягов, — повторил я. — Стражей императора.Последовало молчание, он раздумывал над моим вопросом, и вид у него был такой, словно он почуял дурной запах.— А, ты имеешь в виду императорские винные бурдюки, — ответил он. — Этот сброд пьяниц и варваров. Понятия не имею. Спроси у кого-нибудь еще.Было совершенно ясно — он знает ответ на мой вопрос, но не собирается мне помогать.Больше повезло мне с каким-то прохожим на улице.— Иди по этой главной улице, — сказал он, — мимо портиков и аркад из лавок, пока не дойдешь до Милиона — это колонна с тяжелой железной цепью вкруг основания. Над ней есть купол, стоящий на четырех колоннах, больше похожий на перевернутую миску. Ты его не пропустишь. Это место отсчета всех расстояний в империи. Пройди мимо Милиона и сразу же поверни направо. Там ты увидишь большое здание, похожее на тюрьму, что и неудивительно, потому что оно и было тюрьмой. А теперь там стоят императорские стражи. Если заблудишься, спрашивай Нумеру.Я пошел в указанном направлении. Вполне понятно, отчего я разыскивал варягов. В этом огромном городе я никого не знал. В мошне у меня было немного серебряных монет от щедрот Ибн Хаука, но они скоро будут потрачены. А единственными северянами, о которых мне точно было известно, что живут они в Миклагарде, были дружинники императорской личной охраны. Они прибывали из Дании, Норвегии, Швеции и некоторые — из Англии. Многие, как отец Ивара, когда-то служили в Киеве, прежде чем отправиться в Константинополь и проситься в императорскую охрану. Мне пришло в голову, что я тоже, пожалуй, могу попроситься в нее. В конце концов, служил же я у йомсвикингов.Я и не подозревал, что намерения мои были столь же неуклюжи и причудливы, как мой греческий, однако даже в этом городе церквей Один присматривал за мной.Наконец я добрался до Нумеры, и как раз в это время какой-то человек появился из двери варяжского общежития и зашагал через просторную площадь прочь от меня. Он явно был из варягов. Это было очевидно по росту и ширине плеч. Он на целую голову возвышался на толпой горожан. Они были невысокие, стройные, с темными волосами и оливковой кожей и одеты в обычную греческую одежду — свободные туники и штаны у мужчин, длинные развевающиеся платья и покрывала у женщин. А этот был в красной рубахе, и еще я заметил рукоять тяжелого меча, висящего у него на правом плече. А длинные светлые его волосы свисали на шею тремя косами. Я смотрел ему в спину, когда он шел сквозь толпу, и тут мне почудилось в нем что-то знакомое. То была его походка. Он шел как корабль, который покачивается и вздымается на волнах. Суетливые горожане расступались, давая ему дорогу. Они походили на реку, обтекающую скалу. И тогда я вспомнил, где я уже видел эту походку. У одного-единственного столь статного человека была столь размеренная поступь — и это был единоутробный брат Греттира, Торстейн Дромунд.Я бегом припустился за ним. Совпадение казалось столь невероятным, что я не дерзнул вознести благодарственную молитву Одину на тот случай, если я ошибся. Я был по-прежнему в арабском платье, подаренном мне Ибн Хауком, и в глазах прохожих я, наверное, представлял собой странное зрелище — светловолосый варвар в развевающемся хлопчатом одеянии, грубо пробивающийся сквозь толпу в погоне за императорским стражем.— Торстейн! — крикнул я.Он остановился и обернулся. Я увидел его лицо и понял, что принесу Одину благодарственную жертву.— Торстейн! — повторил я, подойдя ближе. — Это я, Торгильс, Торгильс, сын Лейва. Я не видел тебя с тех пор, как мы с Греттиром остановились на твоем хуторе в Тунсберге по дороге в Исландию.На мгновение Торстейн оторопел. Видно, его сбила с толку моя сарацинская одежда и мое загорелое лицо.— Клянусь Тором и его козлами! — пророкотал он. — Да это и впрямь Торгильс. Что ты здесь делаешь? Как попал в Миклагард?Он хлопнул меня по плечу, и я вздрогнул — ладонь его угодила как раз по ране, оставленной ножом Фрогейра.— Я приехал только сегодня, — ответил я. — Это долгий рассказ, но я попал сюда через Гардарики и вдоль по рекам с торговцами пушниной.— Но почему же ты один и в самом городе? — спросил Торстейн. — Речных торговцев не впускают в город, если только их не сопровождает чиновник.— Я прибыл как гонец от одного посланника, — сказал я. — Как я рад тебя видеть!— Я тоже, — искренне отозвался Торстейн. — Я слышал, что ты, вернувшись в Исландию, стал побратимом Греттира. Значит, и мы с тобой связаны. — Он осекся, радость его как будто угасла. — Я иду на смену в дворцовую караульню, но у нас есть время выпить по стакану вина в таверне, — и, как ни странно, он схватил меня за руку и чуть ли не потащил с открытой площади под укрытие, в аркаду.Мы зашли в первую же таверну, какая попалась, и он провел меня в заднее помещение. Там он сел так, чтобы его не было видно с улицы.— Прости мне такую неучтивость, Торгильс, — сказал он, — но больше никто не знает, что Греттир был мне единоутробным братом, и я не хочу, чтобы об этом знали.Поначалу я возмутился. Я никак не мог поверить в то, что Торстейн может скрывать свое родство с Греттиром, хотя его единокровный брат заработал дурную славу разбойника и изгоя. Но я очень ошибся в Торстейне.— Ты помнишь, Торгильс, обещание, которое я дал Греттиру на своем хуторе в Норвегии? В тот день, когда вы с ним собирались отплыть в Исландию?— Ты обещал отомстить за него, если его убьют несправедливо.— Вот почему я здесь, в Константинополе — из-за Греттира, — продолжил Торстейн. Голос его обрел новую силу. — Я приехал сюда, преследуя того, кто убил его. Потребовалось немало времени, чтобы выследить его досюда, и теперь я его нашел. Я не хочу, чтобы он знал, что я — рядом. Я не думаю, что он сбежит — слишком уж он далеко забрался. Но я хочу выбрать нужный момент. Я отомщу ему, но не хочу делать это исподтишка. Это произойдет на открытом месте, чтобы люди запомнили.— Точно так же сказал бы Греттир, — отозвался я. — Но скажи мне, как именно Торбьерн Крючок оказался здесь, в Миклагарде?— Значит, ты знаешь, что именно этот одноглазый ублюдок стал причиной смерти Греттира и Иллуги, — воскликнул Торстейн. — В Исландии это всем известно, но больше — нигде. Альтинг приговорил его к изгнанию за то, что он воспользовался помощью черной ведьмы, чтобы убить Греттира. С тех пор он все время скрывается. Он уехал в Норвегию, потом приехал сюда, в Миклагард, где мало вероятности столкнуться с исландцами и быть узнанным. На самом деле другие телохранители ничего не знают о его прошлом. Он нанялся на службу примерно год назад, не слишком подходил для этого, но подмазал кое-кого и добился, что его посчитали надежным воином. Это еще одна причина, почему я должен нанести удар в нужный момент. Дружине это дело не понравится.Он немного помолчал, а потом сказал тихо:— Торгильс, твое появление усложнило мою задачу. Я не могу допустить, чтобы мне что-то помешало совершить это или совершить не до конца. Я бы предпочел, чтобы тебя не было в Константинополе, хотя бы до той поры, пока я не улажу дела с Торбьерном Крючком.— Есть еще способ, Торстейн, — сказал я. — Оба мы связаны долгом чести и памяти с Греттиром, ты — единоутробный, а я — названый брат. Как свидетель твоей клятвы Греттиру я обязан поддерживать тебя, коль скоро тебе понадобится моя помощь. Я уверен, что не кто иной, как Один, устроил эту нашу встречу, и он сделал это с какой-то целью. Покуда эта его цель не станет для нас очевидной, прошу, не прогоняй меня. Попробуй что-нибудь придумать, чтобы я мог остаться в Константинополе и быть у тебя под рукой. К примеру, почему бы мне не вступить в варяжскую дружину в качестве новобранца? Разумеется, не называя имени.Торстейн покачал головой.— Об этом и думать нечего. Сейчас желающих гораздо больше, чем свободных мест, и слишком многие стоят в очереди. Я заплатил немалую мзду, чтобы попасть в императорскую стражу. Четыре фунта золотом — вот сколько берут за место алчные чиновники, составляющие списки войска. Конечно, платят здесь немало, так что эти деньги можно вернуть через три-четыре года. Император достаточно мудр, чтобы держать своих телохранителей в довольстве. Это же единственное войско, которому он может доверять в этом городе козней и заговоров. — Он немного подумал, а потом добавил: — Может, и есть способ устроить так, чтобы ты был под рукой, но тебе придется вести себя очень осторожно. Каждый страж имеет право на одного слугу. Это низкая работа, но она даст тебе пропуск в главные казармы. А я правом на слугу еще не воспользовался.— А что, если Крючок увидит меня и узнает? — спросил я.— Держись в тени, — ответил Торстейн. — Варяжская дружина сильно приумножилась. Нас теперь почти пять сотен, и здесь, в Нумере, все не помещаются. Два-три отряда расположили в бывших бараках эксгибиторов — это греческая дворцовая стража. Их стало меньше, а нас больше. Вот там-то Торбьерн Крючок и живет — еще одна причина, почему мне трудно выбрать момент, чтоб отплатить ему за смерть Греттира.Вот так я и стал слугой Торстейна Дромунда — не очень трудоемкое дело, как выяснилось позже. По крайней мере, для того, кто подростком служил при дворе этого великого щеголя, конунга Сигтрюгга из Дублина. Я давно уже научился расчесывать и заплетать волосы, мыть и разглаживать под прессом одежду и драить оружие и доспехи так, чтобы они блестели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48