— Если через неделю не сбежишь — подарю! — громко, чтобы услышали микробиологи, заявил Володя.
Высматривая топляки, Ваня и не заметил, как прямо по курсу вырос большой лесистый остров. Один берег крутой, с вывороченными деревьями, другой пологий, с узкой песчаной косой. Туда Ваня и направил лодку. Валя покивала, — мол, все правильно. Когда «Казанка» с выключенным мотором по инерции проскрежетала днищем по песку, Ваня заметил в осоке большую лодку со стационарным мотором, установленным посередине. Нос лодки был вытащен на берег.
Девушки, оставив в лодке задубевшие плащи, вышли на берег. На острове ветра не слышно. Лишь где-то далеко в подветренной стороне тихо плещет в берег волна. Перекрыв бензоподачу, Ваня тоже выбрался на берег и с удовольствием распрямился. По узкой тропинке из глубины острова спускался высокий бородатый парень в штормовке. Голенища подвернутых сапог звучно шлепали.
— Что я вижу? Наш суровый и неприступный остров посетили прекрасные амазонки… Ура! — еще издали сказал он.
— Вера, Галя, мы амазонки! — засмеялась Валентина Гавриловна.
В ватниках, брюках и резиновых сапогах девушки уж если кого и напоминали сейчас, так это рыбачек-поморок.
Услышав голос, Ваня поднял голову — он привязывал веревкой лодку к пню — и уставился на парня.
— Ихтиологи искренне рады приветствовать на берегу этого пустынного острова своих дорогих коллег микробиологов… — балагурил парень и вдруг увидел Ваню. Лицо у него смешно вытянулось, рука машинально стала щипать закудрявившуюся бороду. — Девочки, ущипните меня, кого я вижу?! Вот это встреча… Ваня… Ваня Пирожков!
— Мельников, — улыбаясь, поправил Ваня.
— Вот так встреча… — повторил парень. — Мой дорогой ученик Ваня Мельников на диком острове… Девочки, ну стукните меня, пожалуйста, по спине! Это галлюцинация.
— Сейчас палку потолще найду, — пообещала Галя Летанская.
— Я вас тоже сразу не узнал, — сказал Ваня. — Вы в школе были без бороды.
Парень сделал скорбное лицо и приложил руку к сердцу.
— Покорнейше прошу меня извинить, Ваня Мельников. Я уже краснею… На этом прекрасном и благоустроенном острове почему-то до сих пор не установили электростанцию, а даровую комариную энергию — ее здесь изобилие, к сожалению, мы еще не научились превращать в электрическую… Но поверь, бьемся над этой серьезнейшей проблемой — и уже кое-какие успехи есть…
Девушки рассмеялись.
— А где же твой лучший друг… вспомнил! Андрей Пирожков?
— Далеко, — сказал Ваня. — Наверное, уже в Ленинграде.
14. БУРЯ НА ВЯЛ-ОЗЕРЕ
Виктор Викторович шагает впереди, Ваня немного отстал. Ему все интересно на этом холмистом диком острове. Будто сказочные великаны свирепо дрались здесь друг с другом. Палицами служили им вывороченные с корнями толстенные деревья, камнями — вот эти огромные позеленевшие глыбы, а там, где исполины схватились врукопашную, остались их беспорядочные следы — глубокие неровные ямы с затянутой ряской гнилой водой на дне. Бросишь туда камень, зеленая муть неохотно расступится, жирно блеснув черной водой, и, звучно чмокнув, снова сомкнется.
Таких буйных первобытных лесов Ваня не видел. Еще в детском саду его воображение поразила известная картина Васнецова «Иван-царевич на сером волке». Дремучий непроходимый лес, оскаленная волчья морда и бедный Иван-царевич… Эту картину вспомнил Ваня, продираясь сквозь чащобу северного леса.
Все здесь, на Севере, поражало своей необузданностью, размахом и мощью. Пусть сосны, ели, березы здесь не такие высокие и стройные, как под Ленинградом, но зато они кряжистые, могучие. И растут вплотную друг к дружке. Если буря здесь пронесется, так выворачивает деревья с корнями, если разыграется Вял-озеро, то даже буксиры-водометы спешат поскорее укрыться в бухте, засвистит ветер — ушам больно, зарядит проливной дождь, так в несколько часов все вокруг затопит.
Оно и понятно: зима здесь суровая и длинная. Сплошная полярная ночь. Семь-восемь месяцев мертво стоят большие и малые озера подо льдом. А уж пришла весна, все сразу оживает, буйно зацветает, спешит в этот короткий отпущенный природой срок взять свое. Уж если солнце в зените, то печет так, что от земли испарина поднимается к самым облакам. За три-четыре месяца все успевает распуститься, отцвести и принести обильные плоды. Морошку на болотах собирают ведрами, грибы можно косить, рыбу ловить руками.
Неожиданно прямо перед ними на заросшей кустарником опушке возникла странная деревянная постройка, чем-то напоминающая церковь. До самого крыльца поднялась длинная тонкая трава с грустными сиреневыми цветами. Постройка давным-давно заброшена, в окнах нет стекол, крыша в нескольких местах провалилась. Немного в стороне стоят толстенные трухлявые пни. Поблизости даже деревьев таких не видно. Да и пни необычные: высокие, в человеческий рост.
— Настоящая избушка на курьих ножках, — сказал Ваня.
— Это монашеский скит. — Виктор Викторович остановился. Здесь отшельники жили.
У студента густая черная борода. К воротнику прицепилась сухая ветка.
— Заберись-ка на столб, — предложил Виктор Викторович.
— Зачем? — удивился Ваня. — Никогда таких длинных пней не видел.
— Эти пни интересные, — сказал Виктор Викторович и подошел к столбу. Покачав его, осторожно взобрался. Ване пришлось подкатить еще один растрескавшийся чурбан, и только тогда он залез на соседний пень.
— Смог бы ты простоять вот так весь день? — спросил Виктор Викторович.
— А вы?
— Я твой бывший учитель, — улыбнулся Виктор Викторович. — Я спрашиваю — ты отвечай… Ты случайно не в Одессе научился отвечать на вопрос вопросом?
— Я в Одессе не был, — сказал Ваня.
— Монахи, жившие в прошлом веке в этом ските, наложили на себя обет. Вон видишь в кустах две могилы? Там похоронены молчальники. Один молчал восемь лет, другой — девятнадцать. Представляешь себе, за все это время они не произнесли ни одного слова! А на этих самых столбах стояли столпники. И стояли не так, как мы с тобой, а обнаженные. И ничем не мазались от комаров и мошки.
— А как же они спали? Тоже стоя?
— Они стояли по пять-шесть часов в сутки.
— Чудаки, — сказал Ваня. — Зачем они накладывали на себя такие обеты?
— Религиозные фанатики; возможно, в молодости много нагрешили, а к старости вот таким варварским способом решили свои грехи искупать.
— Целый день простоять голым на столбе! — содрогнулся Ваня. — И веткой не обмахивались от гнуса?
— Терпели.
— Вот это сила воли! — восхищенно сказал Ваня.
— Сила воли, — повторил Виктор Викторович. — Это верно. Отшельники обладали огромной силой воли, а какой смысл был в этом? Людям какая от этого польза? Когда человек жертвует собой, готов на любые страдания во имя высоких идеалов, это понятно. А стоять день на столбе или молчать годами — это глупое самоистязание. Кто вспомнит этих и тысячи других великомучеников добрым словом? Пройдет еще несколько лет, разрушится скит, а могилы сравняются с землей.
Ваня задумался и помрачнел. Стоя на столбе, снова вспомнил Андрея Пирожкова. Эх, Андрей, Андрей! Так хорошо жили в палатке, спали в теплых мешках, ели жареную рыбу, а какая тут рыбалка! Комары кусали, так ведь всегда можно этой дрянью намазаться… Не из-за комаров удрал Андрей…
— Теперь, наверное, нет таких людей, чтобы смогли свои обеты выдержать? — с грустью сказал Ваня.
— Давай попробуем? — с серьезным видом предложил Виктор Викторович. — Разденемся и хотя бы часик постоим, а?
Ваня взглянул на него и стал стаскивать куртку.
— Час простою, — сказал он, намереваясь снять и свитер.
— Вот обида! Придется в другой раз устроить нам себе такое испытание, — засмеялся Виктор Викторович. — Сюда идут женщины.
Никто здесь не запрещал Ване брать лодку и ловить рыбу. Лишь просили не отплывать далеко от острова. Вял-озеро очень коварное: сейчас тихо, спокойно, а через час-два может настоящая буря разыграться. Сорвет лодку с якоря и унесет бог знает куда. Волны, как в море, гуляют. Ничего не стоит лодку опрокинуть. Все это говорила Валентина Гавриловна. Виктор Викторович не пугал и ни о чем не предупреждал. Он считал, что настоящий мужчина должен во всем быть самостоятельным и иметь трезвый ум. Там, в школе, Ваня по сути дела два-три раза и видел-то практиканта. Виктор Викторович оказался веселым, жизнерадостным человеком. Ваня ни разу еще не видел его мрачным. Вечером, когда солнце зайдет за Сень-гору, в бревенчатом рыбацком доме с почерневшим потолком собирались ихтиологи, микробиологи и, поужинав, просили Виктора Викторовича сыграть что-нибудь и спеть. Он хорошо играл на гитаре и пел про бродяг-геологов, студентов. Ваня готов был слушать до утра, если можно назвать утром все тот же полярный день. Только солнце появлялось не из-за Сень-горы, а с противоположной стороны, где в туманной дымке виднелся вытянутый в длину остров, который почему-то называли Дураком.
Когда Ваня не ездил с микробиологами, Виктор Викторович брал его с собой. Они проверяли капроновые сети. Почти каждый раз вынимали по десять — двадцать килограммов разной рыбы. Живую щуку и окуней отпускали, а сигов и плотву вытаскивали из сети и потом тщательно обмеряли, взвешивали, вскрывали, копались во внутренностях и все записывали в толстую клеенчатую тетрадь. Проверять сети Ваня любил, а вот ковыряться в рыбьих потрохах ему не нравилось.
Микробиологи привозили пузырьки с пробами воды. Пробы брали они начиная с поверхности и так до самого дна. Микробиологов здесь прозвали «микрушками», а гидробиологов — «букашками». Впрочем, никто на это не обижался.
В этот запомнившийся на всю жизнь день озеро было на редкость безмятежное. У берегов вода не шелохнется. Горбатые сосны и ели, высокие розоватые облака, черная рогатая коряга — все это отчетливо отражалось в озере. Далеко за островом чуть заметно рябило. А может быть, это рыба играла.
Ваня решил плыть к Каменной гряде, где, как утверждал Виктор Викторович, водились крупные черные окуни. Пока такого горбача тащишь, удилище так и ходит ходуном в руках.
Каменная гряда находилась, примерно, в двух километрах от острова. Когда на озере гуляет волна с белыми гребешками, гряду не увидишь, а сегодня в тихую ясную погоду вытянувшиеся в длинную цепочку черные камни были отчетливо видны. Чем ближе к гряде, тем камни становятся больше. Бока у них влажно лоснятся. На камнях, изредка поворачивая головы, отдыхают чайки.
Одна лодка уже стояла на якоре. Сразу видно, не из экспедиции. Черные просмоленные лодки с высокими бортами и крутым выгнутым носом принадлежали местным жителям, и называли их карбасами. На таком карбасе со стационарным двигателем однажды по какому-то делу приплыл в лагерь рыбак.
Подплыв ближе, Ваня увидел на карбасе девчонку лет четырнадцати. Из-под выгоревшего платка выбивались ярко-желтые пряди волос. Девчонка то и дело заталкивала волосы под платок, но они снова вылезали. Во все стороны торчали поставленные на рогульки длинные кривые удочки. Больше в лодке никого не было. В прутяной корзине зеленели порядочные окуни. Верхние шевелились и подпрыгивали.
— Можно, я здесь встану? — вежливо спросил Ваня.
— Жалко, что ли, — ответила девчонка и с любопытством взглянула на него.
Ваня осторожно опустил якорь, размотал леску и, нанизав на крючок кусочек плотвичного мяса, закинул удочку.
Он думал, проворный черный горбач тут же потопит поплавок, но ничего подобного не произошло. Поплавок — гусиное перо — неподвижно краснел в спокойной воде. Вот всегда так: плывешь в заветные места, надеешься на бешеный клев, а все наоборот: у острова — куда ни кинь — прекрасно клевало, а тут полная тишина. Ваня уже по опыту знал: если окунь сразу не схватил, вытаскивай удочку и ищи другое место. Северный окунь не любит церемониться: уж если клюет, так сразу поплавок на дно, а нет, так будто отрезал.
Между тем девчонка резко взмахнула удочкой и стала спокойно, без обычной суеты выводить добычу. Окунь чертил красноватым спинным плавником воду, упирался, ошалело сигал в сторону, но девчонка ловко подтаскивала его все ближе к лодке. Когда трепыхающийся окунь шлепнулся в плетенку, Ваня завистливо вздохнул: ему такие крупные еще не попадались.
Когда она вывернула из глубины третьего горбача, Ваня не выдержал и спросил:
— На что ловишь?
— На ряпушку, — ответила девчонка.
Про эту маленькую рыбку Ваня слышал много уже, но ни разу не видел ее. Вчера только поставили с Виктором Викторовичем специальную мелкоячеистую сеть на ряпушку, но еще не проверяли.
— А я на плотвиное мясо, — сказал Ваня.
— Можешь весь день сидеть, и ни один не клюнет, — авторитетно заметила девчонка. Взмахнула свистнувшим удилищем и подсекла еще одного красавца. Судя по тому, как он заартачился, это тоже был крупный экземпляр.
— Везет же людям, — вздохнул Ваня. И хотя он произнес эти слова почти шепотом, девчонка услышала.
— Чего такой гордый?.. — усмехнулась она. — Попросил бы, давно дала бы тебе наживки.
Ваня вытащил якорь — тяжеленную ржавую железяку — и подплыл к девчонке. Рядом с его маленькой фанерной лодчонкой карбас выглядел катером. Посередине установлен большой мотор неизвестной Ване конструкции. Вместо румпеля — кривой, причудливо изогнутый железный прут. Ржавая выхлопная труба перевешивается через высокий борт. Неужели девчонка сможет запустить эту керосинку? Вслух свои сомнения Ваня не стал выражать, чего доброго, обидится и не даст ряпушки.
Девчонка с интересом смотрела на него. Губы припухлые, круглый подбородок с ямочкой, на скуле маленький белый шрам. А вообще глазастая, симпатичная.
— Как тебя звать? — спросил Ваня.
— Элла.
— Живешь в глуши, а имя…
— Не всем ведь жить в городе, — ничуть не обиделась девчонка. — По правде говоря, я город не люблю. Очень много людей. Даже страшно.
— Чего же тут страшного?
— Чувствуешь себя букашкой, микробом.
— Я живу в большом городе и не чувствую себя букашкой. Это ты загнула! Ляпнула, не подумав.
— В городе живешь, а какие слова говоришь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30