— А теперь гони мои корочки…
— Что? — удивилась бабка.
— Ну, эти… ботинки мои… Куда заначила?
— Вон под печкой сохнут… Нужны мне твои ботинки.
В углу на чурбаке запыхтел, зафыркал полуведерный самовар.
Мальчишка еще никогда не пил такого вкусного душистого чая. Он смотрит на бабку: она осторожно кладет в рот малюсенький кусочек сахара и подносит блюдце на трех растопыренных пальцах ко рту, дует на кипяток и звучно прихлебывает.
Мальчишка пробует пить таким же манером, но, расплескав кипяток на штаны, отказывается от этой затеи. Он ставит блюдце на край стола и, нагнув шею, начинает со свистом втягивать в себя чай. Бабка, прижмурив глаза, сосредоточенно дует на кипяток, но мальчишка то и дело ловит ее взгляд. Теплый взгляд, добрый…
— Как звать-то тебя? Аль без имени?
Бабка придвигает к нему поближе резную стеклянную сахарницу с отбитым краем.
— Да бери сахар-то…
Мальчишка пьет молча. Бабка, держа блюдце наотлет, ждет. Три раза она задавала ему этот вопрос, и три раза мальчишка отворачивался.
— Уж не потерял ли ты, сынок, свое имечко, мотаясь по белу свету?
Мальчишка, не поднимая глаз, бурчит в блюдце:
— Гусь…
— Что «гусь»?
— Юрка Гусь… Ну, фамилия у меня такая… Гусь! — в первый раз улыбается мальчишка. И остренькое хмурое лицо его вдруг преображается: глаза оживают, блестят, пухлые губы раскрываются, показав дырку на месте выбитого зуба. А на щеке обозначается маленькая ямочка.
— Годков-то сколько?
— Одиннадцать.
— Ишь ты! — удивляется бабка Василиса. — С виду-то и не дашь… Больно ростом махонький… Как же ты батьку с маткой потерял? Может, живы? Убиваются по тебе?
Дрогнувшей рукой Юрка отодвигает от себя сахарницу, и она падает, рассыпав на бабкин подол кусочки сахара.
— Нет у меня ни батьки, ни матки! Нет! Ясно? — Голос его срывается. — Один я…
После чая мальчишка пощупал свои ботинки. Еще мокрые. Он забрался на теплую печку и заснул. Когда проснулся, в окна вползли сумерки. Углы в избе потемнели, только русская печка еще белела, разинув черный рот. Облака поредели, и сосны перестали им кивать. На остроконечной вокзальной башенке тлел розовый закат.
— Бог даст, завтра будет вёдро, — сказала бабка.
Грохнув на пол маскировочный щит, Юрка Гусь потребовал:
— Эй, баб, молоток мне и гвозди! Дырку-то надо залатать. Не то и вправду фриц разбомбит…
НА ПЕРЕПУТЬЕ
Бабка Василиса проснулась от крика. Отодвинув ситцевую занавеску, поглядела на кровать: кричал мальчишка. Одеяло валялось на полу, подушка тоже. На подушке, дугой выгнув спину, стояла кошка и заинтересованно смотрела на беспокойного квартиранта.
Василиса спустилась вниз, подошла к Юрке.
— Ангел! Ангел! — вскрикивал он. — Не надо… Ножик! Убери ножик!
— Господи помилуй, — сказала бабка, — кажись, заболел парнишка-то…
Она дотронулась рукой до его лба. Лоб был мокрый и горячий. Юрка дернулся и что-то быстро и непонятно забормотал. Острые худые плечи его сотрясала дрожь. Василиса накрыла его одеялом, под голову подсунула подушку. Сняла с вешалки свое пальто и тоже укрыла им мальчишку.
Утром заварила в чайник сухую малину и напоила Юрку. От еды он отказался. Осунувшийся, большеглазый, лежал мальчишка на кровати и угрюмо смотрел на потолок, где устроились на зимовку мухи.
— Озяб? — спрашивала бабка. — Укрыть еще одним одеялом?
Юрка вяло качал головой:
— Не надо.
— Вот беда-то, — сокрушалась Василиса, щупая Юркин лоб, — как на грех, фершал уехал в город.
Юрка молчал. Его мысли были далеки от бабки, «фершала». Болела голова, что-то хрипело в груди. Трудно было рукой пошевелить. Плохо было мальчишке.
Он даже не повернул голову, когда в избу пришел милиционер Егоров.
— Не сбежал? — удивился он.
— Хворает… — сказала бабка.
Прихрамывая и звеня своей цепочкой от нагана, Егоров подошел к Юрке.
— Ты чего это, приятель? — спросил он. — Скопытился?
Юрка увидел над собой длинное горбоносое лицо с щербинками на щеках. От Егорова пахло сыромятной кожей и крепкой махоркой.
— Забирать меня пришел? — равнодушно спросил Юрка. Ему сейчас было все безразлично. Пускай берут и везут куда хотят. Хоть на край света. Ему наплевать.
Лицо Егорова уплыло куда-то в сторону, и перед Юркиными глазами снова закачалась цепочка.
— Нехорошо, брат, болеть, — будто из другой комнаты, услышал он голос милиционера. — В больницу далеко, да и опасно. Так прохватит на товарняке, что…
— Ну чего ты привязался к хворому? — напустилась на Егорова бабка.
Егоров смущенно крякнул и полез в карман за табакеркой.
— Не серчай, Кузьмич, — сказала Василиса, — а в избе дымить не дам… Иди на улицу и там сколько хочешь кури свой табачище.
— А с ним как? — кивнул Егоров на Юрку.
— Подымется… Простыл, видно. На ночь еще чаем с малиной напою, пропотеет и… подымется.
— Выздоравливай, брат, — сказал милиционер.
— Ладно, — пообещал Юрка.
Егоров ушел. У мальчишки даже настроение немного улучшилось. Ничего не вышло у милиционера. Не забрал! Интересно: башмаки взял с собой или нет?
Юрка с трудом приподнял с подушки тяжелую, гудящую голову и посмотрел на пол. Башмаки рядком стояли у кровати.
Бабка подвинула табуретку, поставила на нее алюминиевую чашку с желтой горячей картошкой.
— Поешь, сынок.
— Не хочу, — отвернулся Юрка.
— Не будешь есть — никогда не поправишься, — ворчливо сказала бабка. — Хоть штуки две съешь.
Юрка выпростал из-под одеяла тонкую руку, взял из чашки маленькую картофелинку.
Через три дня Юрка поправился. Но на улицу бабка не пускала. Весь день до сумерек сидел он у окна и глядел на дорогу. Дождь давно перестал моросить. Сквозь рваную овчину пепельных облаков нет-нет да и выглядывал солнечный луч. И сразу становилось светло и тепло. Лужа на дороге превращалась в большое зеркало и стреляла солнечными зайчиками в глаза. Под соснами щипали траву две козы: одна белая, другая черная. Видно, козы не очень-то дружили. То одна, то другая, сердито кося прозрачным глазом, грозили друг другу заломленными назад рогами. Грозить — грозили, а не дрались.
С высоченных тополей, растущих в привокзальном сквере, срывались желтые листья и, вычерчивая в воздухе мудреную спираль, медленно падали на землю.
Юрка глядел на мир, который открывался перед ним из окна, и думал. Какой-то разлад начался в его душе. Сразу не убежал от бабки, потом заболел, а теперь просто не знает, что и делать. Бежать надо. Вот-вот заявится со своей цепочкой милиционер Егоров и заберет его. Увезет в Бологое, в детский приемник. Не в первый раз… Ждать, пока придет Егоров, незачем. Надо до его прихода исчезнуть…
Поужинали. Бабка отодвинула кухонный стол, достала из подполья соленых грибов и большую синюю турнепсину.
— Поешь-ка грибков с картошкой, — сказала она, ставя тарелку перед Юркой. — Грузди…
Грибы были вкусные, с чесноком, с укропом. Юрка не знал, что Василиса на все село славилась умением солить грибы. Он ел и от удовольствия причмокивал языком.
— Вкусно? — спросила бабка.
Юрка на похвалу был скуп.
— Ничего, есть можно, — сказал он и запихнул в рот сразу целый гриб.
К чаю бабка достала из закоулков буфета начатую пачку печенья «Аврора». Этот редкостный в то время гостинец она берегла к празднику, но вот не выдержала, захотелось чем-нибудь вкусным попотчевать этого неласкового мальчишку. Она положила на блюдце две печенины, остальное хотела спрятать, но вдруг раздумала: взяла и все высыпала.
— Еще до войны покупала, — сказала она. — Теперь, поди, не делают такого… Не до печенья.
Юрка первым забрался на свою кровать, под пестрое лоскутное одеяло. А бабка встала на колени перед иконой и, наверное, целый час шептала молитвы и стукалась лбом о крашеные половицы. «Пожалей ты свой лоб, — хотел сказать ей Юрка. — Ведь все равно бога нет…» Но не сказал.
Тяжело поднявшись с колен, бабка подошла к кровати. Юрка прикрыл глаза. Василиса подоткнула под ноги одеяло, пощупала теплой шершавой ладонью лоб, провела по волосам. Юрка приоткрыл один глаз и увидел лицо бабки. Оно было доброе, задумчивое. Морщинки струйками разбежались во все стороны. Из-под платка выглядывало ухо. На сморщенной мочке висела маленькая серебряная сережка. Бабка смотрела на Юрку и улыбалась уголками губ.
Юрка слышал, как бабка возилась на печке, устраиваясь на ночь поудобнее. Она что-то ворчливо сказала кошке, и та, обиженная, спрыгнула на пол. Он слышал, как ровное дыхание бабки постепенно перешло в тоненький свист, потом в басистый храп. На стене от колеблющегося света лампадки взад-вперед сновали легкие тени.
Юрка резко отдернул одеяло и встал. Брюки и дурацкая васильковая кофта лежали на табуретке. Быстро оделся, из-под кровати вытащил башмаки. Осторожно ступая на носки, подошел к печке и выгреб из чугуна неочищенную картошку. В карман солдатских галифе запихал синюю турнепсину. Кошка, на всю избу мурлыкая, смотрела на него.
У вешалки Юрка остановился, снял с крючка поношенную бабкину фуфайку и натянул на себя. Затаив дыхание и кося зеленым глазом на печь, толкнул дверь. Она, скрипнув, отворилась…
На вокзале на этот раз было пусто. Над билетной кассой на полочке коптила керосиновая лампа. Юрка присел на дубовую скамью, нахохлился.
Сегодня за весь день только два поезда сделали остановку, остальные прогрохотали мимо. Неужели всю ночь придется сидеть?
Он вышел на перрон. Над головой светили звезды. Завтра будет вёдро. С тополей неслышно слетали листья. Невидимые в темноте, они шуршали вдоль путей.
Холодный звездный блеск отражался на рельсах. Далеко-далеко, где-то у самой кромки леса, слабо мигнул огонек фонаря и послышался металлический стук. Это путевой обходчик проверял свое хозяйство.
Стало прохладно. Юрка вернулся на вокзал. Из-под скамейки, на которую он уселся, вдруг показалась чья-то нога и снова спряталась. Юрка заглянул туда.
На заплеванном полу, свернувшись в комочек, спал оборванный мальчишка. У Юрки заколотилось сердце.
— Хахаля! — Он стал тормошить мальчишку. — Это я, Гусь!
Мальчишка оторвал от пола заспанное лицо и посмотрел на Юрку, причем у него только один глаз открылся, другой еще спал.
— Ты… ты что? — забормотал он.
Гусь потускнел. Это оказался не Хахаля.
— Куда рвешь подметки? — спросил он.
— Иди ты! — огрызнулся мальчишка, все еще не открывая второй глаз.
Юрка дернул его за ногу.
— Да проснись ты, грязная рожа!
— Отстань, говорю. — Мальчишка, не глядя на него, лягнул воздух ногой и уполз еще дальше под скамейку.
Юрка тихонько отворил дверь, вышел на перрон. Дежурный с жезлом в руке стоял у станционного колокола и чиркал зажигалкой. Послышался длинный паровозный гудок. Поезд!
Мальчишка секунду смотрел на огненную россыпь искр приближающегося состава, потом решительно зашагал к дому бабки Василисы.
Он слышал, как за спиной заскрежетали тормоза, застучали буферами вагоны.
Поезд остановился. И Юрка остановился. На один миг, а потом бросился к воротам…
Лампадка погасла. Он ощупью добрался до кровати, разделся и шмыгнул под одеяло. С пола ему на грудь прыгнула Белка и обрадованно замурлыкала.
НЕУДАЧНОЕ ЗНАКОМСТВО
Жорка Ширин сидел на крыльце своего дома и деловито ковырял гвоздем трассирующую пулю. У ног дремал коричневый лопоухий щенок. Жорка чиркнул спичкой — и пуля выплюнула тоненькую огненную струйку прямо в усатую морду щенка.
Щенок взвизгнул, кувырнулся на спину и, жалобно скуля, стал тереть обожженное место лапами.
Жорка в восторге хлопнул себя по коленям, запрокинул лохматую рыжую голову и на весь двор заржал. И вдруг, откуда ни возьмись, сырой ком земли угодил Жорке прямо в лицо. Он вскочил и, отплевываясь, бешено завертел головой: никого нет!
И тут с огорода бабки Василисы послышался негромкий свист. Жорка присел на корточки и через изгородь увидел не то девчонку, не то мальчишку. Если смотреть ниже пояса, то мальчишка — в штанах. А если выше, то девчонка — в цветастой кофте.
Озадаченный Жорка с минуту наблюдал, как мальчишка-девчонка, сидя на завалинке, шлепал картами.
— Эй ты, бабья кофта!
Жорка вытер рукавом черные губы.
— Это ты кинул?
«Бабья кофта» даже бровью не повел. Он удовлетворенно хлопнул себя колодой по колену и улыбнулся. Видно, выиграл.
— Говори, бабья кофта, ты? — Жорка сделал шаг к изгороди.
«Бабья кофта» проворно спрыгнул с завалинки и схватился за камень. Жорка так и присел на траву.
— Ха-ха! — сказал мальчишка. — Не бойся, не трону. — Он размахнулся и запустил камнем в забор. На заборе висел глиняный горшок. Горшок вдребезги разлетелся.
Жорка обрадовался:
— Погоди, бабка Василиса задаст!
«Бабья кофта» поддернул штаны повыше и подошел к забору.
— Хочешь, фокус покажу?
— Фокус! Да ты не умеешь.
— Гляди, лапоть! Видишь, король!
Мальчишка быстро стасовал карты.
— Гляди… Раз! Опять король? Что, не умею?
Жорка прижал к изгороди широкое веснушчатое лицо. Его серые глаза с любопытством следили за ловкими руками мальчишки. А руки все ближе, ближе… Не успел Жорка и глазом моргнуть, как два пальца крепко прищемили его конопатый нос.
— Ага! Попался, жаба! — ликовал мальчишка, все крепче сжимая Жоркин нос. — Я те покажу «бабья кофта»!
— Бусти-и-и… — приплясывая, мычал Жорка. — Бусти-и-и… больно!
— Больно? — сказал мальчишка. — А собачонке, думаешь, не больно?
Влепив напоследок хороший щелчок в широкий Жоркин лоб, мальчишка отпустил. Жорка отлетел в сторону и ощупал свой нос.
— Ну, паразит, погоди-и! — Он высморкался. — Изничтожу!
— Гуляй, — сказал мальчишка.
Жорка опять пощупал нос. Он распух.
— Я тя застрелю… из ракетницы! — выкрикнул он. — У Стасика выменяю ракету и… и укокошу!
— Из ракетницы? — ухмыльнулся мальчишка. — Лучше из соленого огурца… Нету у тебя никакой ракетницы.
— Нету?
Разъяренный Жорка помчался к крыльцу. Наклонился, рывком отодвинул камень и достал завернутую в портянку ракетницу.
— А это что? Соленый огурец?
Мальчишка презрительно засвистел, повернулся к Жорке спиной и зашагал к своему крыльцу. Заскрипела калитка, и на тропинке показались Егоров и бабка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32