Что ты делал тогда, когда солдаты Фуска разоряли наши селения? Старейшины и вожди альбокензиев и сельдензиев уже готовились продаться Домициану, и ты поддерживал эту шайку изменников. Вы решили сложить оружие, потому что боялись свободных бурров и костобоков больше, чем ненасытных римских свиней. В тот трудный час я забрал у тебя венец верховной власти, чтобы спасти родину. Это мой брат Диег и я вместе с вольными даками убили Фуска и истребили весь легион Жаворонка. Те, кого вы не успели сделать рабами, уничтожили вместе с германцами корпус Хищного. Они вместе со мной сражались с когортами Юлиана и вынудили наконец Домициана подписать мир. Как вы сбежались тогда, когда пришла пора делить уплаченные по договору деньги. Я никогда не жалею о том, что убил тебя, Диурпаней!
Призрак пятится под этим гневным напором. Децебал все время старается встретиться с ним взглядом. Но глаза бывшего вождя обладают странным свойством. Они тускнеют, как только глядят прямо. Бездонная пустота скрывается под прищуром тяжелых век.
– Запомни, Децебал, – каким-то сожалеющим тоном говорит пришелец из мира теней, – никогда и никто из тех, кто заигрывал с чернью, не добивался поставленных целей. Пока не поздно помирись со знатью трансильванов. Они самые могущественные во всей Дакии от земель котинов до берегов Ахшена. Их власть и золото безграничны. Нищие правители костобоков отвернутся от рода Дадесидов, как только почувствуют себя достаточно самостоятельными. Такова природа всех облагодетельствованных бродяг.
– Уходи, Диурпаней! Я плевать хотел на могущество придунайских поклонников Рима. Если возникнет нужда, я сломаю их силой оружия или золота, которого у меня ничуть не меньше!
Фигура собеседника тает на глазах. Багровые языки пламени пляшут по углам комнаты.
– Твое золото, Децебал? Ха-ха-ха! Вы слышите? Его золото? Ха-ха-ха!
Он все-таки сумел оторваться от пут, обвивших торс. Еще усилие и... Он проснулся.
Спальня была залита светом. В изголовье лежало скомканное одеяло. Мириады пылинок кружились в лучах солнца, льющихся сквозь открытые ставни окна. Децебал погладил мокрую от пота грудь. «Почему он смеялся, услышав о моем золоте? О чем хотел предупредить меня Замолксис, присылая покойного врага?»
Царь свесил ноги на пол. Босые ступни коснулись мягкой козьей шкуры, расстеленной возле ложа. Филипп, неотступно следовавший за хозяином с момента пробуждения, теперь покинул свое место и угодливо приблизился, помахивая хвостом.
– Ах ты, маркоманнский подхалим! Вместо того чтобы защитить своего благодетеля, он до последнего валяется на подстилке!
Пес виновато заскулил. Вытянул шею, тыкаясь головой в колени. Обнажились крепкие белые зубы.
– Ну хорошо! Хорошо! – пальцы трепали загривок собаки, поросший густой серо-черной шерстью.
Децебал отпихнул четвероногого любимца и прошелся по помещению.
– Муказен!
Скрипнули резные створки дверей. На пороге возник стройный шестнадцатилетний подросток.
– Царь может приказывать.
– Умывальня готова?
– Принести воду сюда?
– Не надо. Помоги мне одеться.
С помощью юноши владыка Дакии надел расшитые золотыми нитями и крашенные дорогой тирской багряницей штаны. Поверх накинул длинную, до колен, льняную рубаху с расшитым воротом. Обул крепкие кожаные сандалии, на скрестьях ремней которых горели оправленные в серебро рубины, и перепоясался старинным гетским поясом с бляшками, изображающими священные символы богов-всадников и Великой солнечной богини – рыбу, луну, солнце, собаку, барана, ворона, дерево и змею. Считалось, что ремень принадлежал легендарному Буребисте. Последующие правители гетов и даков превратили его в наследственный знак – главную регалию высшей власти.
Кувшин в умывальне был новый. Человек, задумавший создать могучую дакийскую державу, радовался как ребенок красоте ремесленных изделий своего народа. Децебал велел чаще менять предметы, которыми пользовался, дабы видеть успех мастеров из различных частей государства. Яркие краски геометрического орнамента покрывали сосуд. Он долго крутил его, поворачивая в разные стороны. Пропитанная красноватым лаком глина отзывалась веселым блеском.
– Откуда такой пузан, Муказен?
– Вчера вечером прислали из Священной округи. Почтенный Мукапиус велел передать, что это принесли в качестве дара в храм Сарманда Сарманд – божество гето-дакийского пантеона.

. Он выбрал, на его взгляд, самый красивый.
– Надо бы одарить святого старца. Пошли ему браслет и трех овец из малого стада.
– Да простит меня царь, но мне кажется, наш подарок намного дороже, чем кувшин верховного жреца.
Децебал еле сдержал улыбку.
– Ты глупец, Муказен. В этой глиняной емкости сосредоточена вся Дакия с ее талантливыми умельцами. Что такое по сравнению с ними жалкий браслет и раскормленные бараны. Они не сегодня, так завтра умрут под ножом мясника.
– Так ведь и сосуд может разбиться.
– До того как он разобьется, малыш, стараниями почтенного Мукапиуса люди узнают, что повелитель даков ценит простой кувшин своих ремесленников в пять раз дороже, чем признанную всем миром арретинскую посуду или даже вазы из коринфской бронзы. Понял? А теперь лей!
Холодная вода ожгла кожу лба и носа.
– Уф-ф! Ты что, напихал сюда льда?
– Привезли из родника как обычно...
Царь от души плеснул последнюю горсть мальчишке в лицо, стащил у того с плеча полотняный рушник и растерся. Золотым скифским гребнем расчесал волосы, усы и бороду. Муказен небрежно выудил из-за пазухи узкую царскую диадему. Подал. Децебал привычным движением надвинул обруч на голову. Посмотрел в чуть потускневшее бронзовое зеркало на стене.
– Ну, что нам подарит сегодняшний день?
А день начинался на редкость прекрасный. Предутренний туман разошелся. Солнце горячим сине-желтым шаром медленно подымалось по небосклону. Прозрачный воздух дрожал и струился в осознании собственной чистоты. Протянув руки животворному божеству, правитель задунайских земель громко нараспев читал слова молитвы. Он обращался к светилу и Утренней заре так же, как и тысячи его соплеменников в этот рассветный час.
В середине двора привязанный прочными конопляными веревками томился наказанный батогами раб. Красные полосы и струпья с засохшей кровью выделялись на теле несчастного.
Окончив молитву, царь спустился по ступеням вниз.
– За что он наказан?
Грек-управляющий склонился в поклоне.
– Отказался работать в поле, великий царь.
– Кто он такой, откуда прибыл на подворье?
– Это раб – один из пленных римлян. До недавнего времени трудился на литейных печах Пятра-Рошис, наказан там за попытку бежать и переведен сюда. Но, видимо, придется одеть ему колодки и отправить на мельницу.
Холеная кисть с витой сарматской плетью поднялась вверх. Конец кнутовища уперся в подбородок невольника. Глаза избитого медленно приоткрылись. Взгляд их был недобрым.
– Настоящий волк. Ничего, покрутишь колесо, пожрешь месяца три лепешки из плевел и шелухи – враз образумишься.
– А если не поумнеет?
– Ха! Пусть подыхает, он уже с лихвой отработал несколько своих стоимостей, светлый царь.
– Облейте его водой и развяжите руки!
Даки-конюхи приволокли здоровенное кожаное ведро, наполненное чуть подсоленной жидкостью для лошадей. С размаху окатили привязанного. Ослабили узлы бечевки.
– Твое имя? Кем ты был до того, как тебя продали?
– Меня зовут Римская Вонючка, и я закладчик шихты в литейную печь...
– Я спрашиваю, кем ты был в армии цезарей?
Ноздри раба раздулись. В осанке появилось нечто властное. Громким непохожим на прежний голосом он отчеканил:
– Марк Рутилий Фортунат, центурион первой когорты гастатов XXI Хищного легиона.
Децебал с непонятным самому уважением смотрел на человека, стоящего перед ним.
– Почему отказываешься работать? Ты знаешь, что тебя ждет?
– Знаю! Я вспомнил о том, что я – римлянин. И теперь хочу умереть.
Вмешался управляющий:
– Поздновато вспомнил.
Бывший центурион не ответил. Он смотрел куда-то поверх голов на поросшие лесом кодры, словно приветствовал и прощался с этим миром навсегда.
– Ты командовал сотней воинов...
– Тремя сотнями, – перебил Фортунат. – Я был центурионом первой когорты.
– Пусть так, это еще лучше! Что ты скажешь на то, если я отправлю тебя обучать центурии армии даков, подарю тебе свободу и дам землю.
– Слишком много для презренного раба.
Плеть управляющего обрушилась на плечо римлянина.
– Грязный хорек! Как ты разговариваешь с царем Дакии? Ты должен на коленях благодарить владыку за небывалую милость!
– Я всего лишь раб и не могу запретить тебе лизать понравившуюся задницу. Но сам скорее умру, чем стану заниматься тем же.
Голос Децебала оставался спокойным.
– Разве мало кампигенов из римлян и воинов вексиллатионов служат мне?
– Я слышал об ублюдках, продавшихся варвару за горсть золотых монет и клочок земли. Но солдат, прошедший Британию, Африку и Домициановы войны, не станет пятнать себя позором предательства!
– Для Цезаря и римского народа ты и так являешься предателем, Рутилий Фортунат!
– Важно, кем я предстану перед бессмертными богами. Ты надоел мне, варвар. Иди ищи проституток в другом месте.
Децебал повернулся и зашагал к резным столбам царского дома.
Грек нагнал его.
– Великий царь прикажет сослать строптивого грубияна в шахты или после примерного наказания прикрепить к мельничному жернову?
– Зачем? Ты же слышал: он не будет работать. Прикажи закопать его живым. И собери на казнь побольше других рабов.
– Я все понял, повелитель, – управляющий на ходу коснулся губами полы царской рубахи и кинулся исполнять указание.
Перед тем как войти в дверь, Децебал оглянулся. Римлянин, уже развязанный, стоял среди обступивших его кряжистых слуг. Глаза их встретились. Центурион отработанным за всю военную жизнь движением наклонил голову и крикнул:
– Благодарю!
Он и на казнь-то уходил, словно шел среди рядов своих легионеров на утренней поверке перед разводом. Расправив плечи и высоко держа голову. «Что же дает этим римлянам такую силу духа перед смертью в одном лишь осознании, что они – римляне!» Раба увели, а царь даков еще постукивал по виноградным кистям и яблокам, вырезанным на подпорках фасада, и думал о своем народе. Муказен несколько раз робко напоминал про завтрак. На лице мальчишки было написано выражение плохо скрытой досады и нетерпения. Ему очень хотелось ускользнуть и посмотреть, как будут зарывать приговоренного раба.

2

Ремень колчана невыносимо резал плечо. И зачем он приказал набить его тройным комплектом стрел? Нет, он поступил правильно. В бою с сарматами даже шести десятков может оказаться мало. Диег поправил снаряжение, приложил руку ко лбу. Фланговые сотни уже начали выдвижение. Левое крыло под командованием Регебалла прошло даже чуть дальше. Правое, наоборот, продвигалось нарочито медленно. Ну хорошо, Котизон еще малоопытный юнец, но План-то бывалый воин, мог бы поторопиться. Копья, которые даки держали наперевес, разом взметнулись ввысь. На ветру затрепыхались десятки сказочных драконов. Прикрепленные у оснований наконечников волчьи морды, украшенные разноцветными лентами, грозно скалили надраенные песком клыки. Глухо завыли пищалки, сработанные из берцовых костей человека.
– Пора!
Диег поднял правую руку, качнул вправо-влево, махнул вперед. Отборные отряды центра за его спиной также подняли своих драконов и перешли на рысь. Еще. Еще. Кони ударились галопом.
– Ау-у-у-у!!! У-ууу! У-у-у-уууууууу!
Древний боевой клич даков – подражание вою волка – заполнил окрестности.
Языги, застигнутые врасплох, метались между своих кибиток, стаскивая последние в круг. Воины их, всегда готовые к битве, запахивали длинные обшитые железной чешуей халаты до пят и садились на лошадей, привязанных возле каждого шатра на колесах. Охранная тысяча, на скаку распадаясь на три отряда, понеслась навстречу конникам Диега. Но время было потеряно. Даки преодолели больше половины пути, отделяющего от крайних повозок сарматские стойбища. В воздухе зарябили стрелы. Свистящие сарматские с трехгранным наконечником и свистулькой, и дакские, окрашенные черной краской. Языгские всадники по дуге проносились перед линией врагов и без промаха поражали неприятелей. Даки не оставались в долгу. Но их снаряды чаще отскакивали от прочных лат сарматов, у которых кожаные чепраки с наклепанными роговыми пластинами защищали даже лошадей. Диег считал про себя оставшиеся конные броски. Он видел, как на крыши составленных в линию телег взобрались сарматские женщины и дети с луками и пращами.
Его пальцы беспрестанно выхватывали из горита оперенные тростинки. Даки неслись за предводителем, держа перед собой тучу смертоносных, жалящих, как осы, стрел. Катафрактии языгов, расстреляв весь запас, побросали большие дальнобойные луки и, уставив длинные четырехметровые копья – контосы, ринулись вперед. Скакавшие во второй линии извлекали из ножен тяжелые, заточенные с одной стороны кавалерийские мечи-скрамасаксы.
Подростки и женщины обрушили на нападающих град черных речных голышей.
Диег забросил за спину лук. Продел руки в ремни щита и вытащил серповидный дакский меч-фалькату. Больше всего он боялся, что молодые воины из отряда Котизона сломают строй, не выдержав дождя метательных снарядов. Дико завизжали встретившиеся в схватке кони. Удар тяжеловооруженной сарматской лавы был ужасен. Немало всадников Диега полетели на землю, пронзенные безжалостными остриями. Скрамасаксы сарматов секли людские и лошадиные головы.
– Да хранит нас Бог Меч! Убивайте рыбоедов! – подбадривали себя языгские мужи.
Даки бились сплоченными рядами. По три-четыре воина наседали на одного неприятеля. С близкой дистанции всаживали маленькие стрелы в лица грозных врагов. Черными молниями то там, то тут взлетали сарматские и дакийские арканы. Полузадушенные противники выволакивались на простор из гущи свалки и либо спутанные, либо добитые оставались лежать в пожухлой, выгоревшей на солнце траве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67