В руках он небрежно вертел нож с рукояткой слоновой кости для разрезания писем. Оливия нахмурилась, не в силах отвести взгляд от его руки, до самых пальцев поросшей короткими черными волосками. Тонкие, сильные пальцы Доминика были такими же смуглыми, как и лицо.
Его близость лишала ее разума. Она подозревала, что он нарочно уселся так близко от нее, прекрасно понимая, как это на нее действует.
Оливия и сама не сознавала, что с ней происходит, чувствовала только, что в его присутствии сердце ее начинало трепетать.
– Наверное... Не знаю... – Слова застревали у нее в горле.
– А я знаю. Я верю, что это судьба. Или перст провидения, если вам угодно.
Прежде чем Оливия решилась ответить, в дверь постучали, и на пороге появилась внушительная фигура Франклина.
– Прошу прощения, милорд, но приехал мистер Гилмор. Он спрашивает, не согласитесь ли вы принять его.
Мистер Гилмор – адвокат из Стоунбриджа.
Одним пружинистым движением вскочив на ноги, Доминик повернулся к дворецкому.
– Конечно, Франклин. Проводите его наверх.
Он еще не успел договорить, как чья-то нетерпеливая рука распахнула дверь.
– Так он здесь? Ну-ка пустите меня!
– Эй, послушайте, вы... – Франклин попытался заступить дорогу нетерпеливому посетителю.
– Все в порядке, Франклин, – остановил его Доминик, махнув рукой. – Пожалуйста, оставьте нас.
Франклин бесшумно исчез, осторожно прикрыв за собой дверь.
Доминик гостеприимно указал на два кресла возле камина, в котором ярко пылал огонь.
– Мистер Гилмор, прошу вас, – приветливо сказал он.
Роберт Гилмор прошествовал к ближайшему из кресел и опустил в него свое крупное тело.
– Я пришел не для того, чтобы приятно поболтать у камина. Причина моего визита – цыгане!
– Ну, разумеется, – холодно кивнул Доминик, усаживаясь напротив.
Оливия низко опустила голову, стараясь стать незаметной. Роберт Гилмор, единственный адвокат в Стоунбридже, ей никогда не нравился. Она считала его чванливым, напыщенным ничтожеством. Вот и сейчас она с радостью заткнула бы уши, лишь бы не слышать, о чем пойдет речь.
– Они приехали сюда из-за вас? – грозно осведомился Гилмор.
– Не понимаю, что вы имеете в виду, – приятно улыбаясь, как и положено гостеприимному хозяину, проговорил Доминик. Но глаза его сверкнули, и Оливия заподозрила, что он просто издевается над адвокатом.
– О, уверен, что прекрасно понимаете! – Руки Гилмора, лежавшие на коленях, сжались в кулаки.
– Мистер Гилмор, позвольте напомнить вам, что по Англии кочуют сотни цыганских таборов. Уверяю вас, я тут совершенно ни при чем. А если даже эти цыгане явились сюда действительно из-за меня, то, ей-богу, не понимаю, вам-то что за дело?
Гилмор презрительно скривился.
В комнате повисло молчание. Нарушил его Доминик:
– Может быть, мистер Гилмор, вы будете настолько любезны, что объясните цель вашего прихода... Что вам угодно от меня?
– Какого дьявола! Вы что, сами не понимаете?! – взревел взбешенный Гилмор. Я хочу, чтобы вы велели им убраться отсюда, и поскорее!
– Убраться? – В низком голосе Доминика прорезалась угрожающая нотка. Это было похоже на еще отдаленный рокот грома, предвещающий приближение грозы.
Но Гилмор либо был слишком толстокож, чтобы почувствовать это, либо ему было наплевать. У Оливии перехватило дыхание. Казалось, оба собеседника совсем про нее забыли.
– Эти грязные, вороватые... – Гилмор свирепо выругался.
– Они что-нибудь украли у вас? Или у кого-нибудь еще?
Оливия украдкой бросила взгляд на обоих мужчин. Лицо Доминика застыло как каменное. Он холодно смотрел на собеседника. Тучный адвокат побагровел от ярости.
– Нет, но...
Глаза Доминика сузились, и Оливия догадалась, что буря вот-вот грянет. Она чувствовала это всем своим существом.
– Стало быть, вы не имеете права называть их ворами, не так ли?
– Нет, послушайте...
– Нет уж, Гилмор, это вы послушайте! Даже вам не удалось вспомнить ни одного случая, когда бы здешние цыгане нарушили закон. Так что у вас нет ни малейших оснований требовать, чтобы они убирались. И пока они никому не мешают, я очень советую вам последовать их примеру и заниматься своими делами.
– Ну еще бы, как это я сразу не догадался! – Гилмор вскочил на ноги. – Что ж, придется говорить напрямик, и учтите: от имени всех жителей нашего Стоунбриджа. Нам здесь не нужны ни эти проклятые цыгане, ни вы!
Доминик тоже встал. На губах его появилась улыбка, от которой Оливию бросило в дрожь.
– Право, жаль. Как вы, может быть, заметили, я решил поселиться в Рэвенвуде... и надолго.
– Вы еще очень пожалеете, что явились сюда. Уж я постараюсь!
– Это угроза, мистер Гилмор? – вскинул брови Доминик. – Хочу вас предупредить: не выношу, когда мне угрожают. – Он широкими шагами направился к двери и демонстративно распахнул ее перед опешившим адвокатом. – Прощайте, Гилмор.
Тот яростно нахлобучил на голову шляпу и прошагал к двери.
– Это не угроза, а обещание, – прошипел он в лицо Доминику. – Вы не увидите и конца лета! Господом Богом клянусь, я об этом позабочусь! – И он тихо прикрыл за собой дверь.
В комнате наконец наступила тишина. Так бывает после отгремевшей грозы, когда вся природа, будто приходя в себя, ненадолго затихает. Оливия смущенно поерзала на стуле, потом, не зная, как ей быть, направилась через комнату туда, где на крючке висела ее шаль.
– А вы, Оливия? Вы думаете так же? Этот надутый адвокатишка говорил и от вашего лица?
Этот голос, тихий, как ночь, прозвучал за ее спиной. Перепугавшись от неожиданности, Оливия замерла, потом медленно обернулась, но предпочла сделать вид, что не слышит.
– Если не возражаете, милорд, – невозмутимо сказала она, – я закончу завтра. Сейчас уже слишком поздно.
Неуклюжее объяснение не убедило Доминика, однако он холодно усмехнулся и произнес:
– Вы правы. Бегите домой, мисс Шервуд. Но хочу предупредить: это вам не поможет. Не забывайте, я ведь тоже пробовал когда-то сбегать из школы.
Он угадал, она и в самом деле пыталась сбежать. Но лишь потому, что сейчас он внушал ей страх.
– Не уверена, будто понимаю, что вы имеете в виду, – пробормотала она, храбро вскинув голову.
– А я уверен, что понимаете. – Глаза его вдруг засверкали, как у хищника. – Честно говоря, я до сих пор изумляюсь, как это у вас хватает мужества служить в моем доме? Неужели вас не бросает в дрожь при мысли о том, что в моих жилах течет проклятая цыганская кровь? А знаете ли вы, что, когда я прохожу через вашу деревню, кое-кто из лавочников задергивает занавески? А женщины прячут детей за юбками и торопятся по домам?
Мурашки побежали у Оливии по спине. Раньше ей и в голову не приходило бояться его, но сейчас она ощутила настоящий страх. Он навис над ней, как грозовая туча, готовая поразить ее молнией. А душивший Доминика гнев делал его еще страшнее. Испуганная Оливия сжалась, чувствуя себя особенно беспомощной и жалкой рядом с разгневанным графом.
Впрочем, он наверняка все понимал. Оливия видела это по его лицу. Неужели он нарочно пытается запугать ее?
– Зачем вы это делаете? – слабым голосом пролепетала она. – Зачем?
– Вы не ответили на мой вопрос, мисс Шервуд. – Его взгляд вонзился в нее будто лезвие кинжала.
Оливия чувствовала, как ее самообладание тает, словно воск под жаркими лучами солнца.
– Прошу вас, отпустите меня, – взмолилась она.
– Я только прошу ответить на мой вопрос. Мне казалось, что вы превыше всего цените честность, ведь, в конце концов, вы дочка священника – по крайней мере мне так говорили. Вот и ответьте мне: вы тоже презираете цыган? И будете только счастливы, если они уберутся отсюда?
Вдруг все возмутилось в ее душе. Оливия прямо взглянула ему в глаза.
– Да! – яростно выпалила она. – Да, если хотите знать! И мечтаю о том, чтобы и духу их никогда здесь не было... слышите?.. никогда! И была бы счастлива, если бы и вы никогда не появлялись в наших краях!
Едва эти слова слетели с ее губ, Оливия осознала свою ужасную ошибку. Она не могла произнести ничего подобного, не могла... Низость и подлость всегда были чужды ей.
Доминик окаменел.
– Предельно откровенно, – холодно произнес он. – Что ж, теперь понятно, как вы на самом деле относитесь ко мне, мисс Шервуд. В конце концов, я ведь полукровка, верно? В моих жилах течет цыганская кровь, и отрицать это было бы глупо! Но только вот что я вам скажу, мисс Шервуд: я безмерно устал, устал от узколобых, ограниченных людишек вроде вас... Тех, кто всегда непоколебимо верит в собственную правоту и считает, что только они достойны уважения. Так-то, мисс Шервуд. А теперь... думаю, вы правы, и вам лучше уйти. Уходите! Иначе я могу сказать то, о чем мы оба пожалеем. Ах да, можете не беспокоиться насчет вашей бесценной должности в Рэвенвуде: вы ее сохраните! Можете думать обо мне все, что вам угодно, однако я вовсе не такой бессердечный ублюдок, каким вы меня считаете!
Оливия, дрожа всем телом, низко опустила голову. Она видела, как Доминик подошел к окну и, распахнув его, уставился в темноту. И застыл – суровый и неподвижный, как языческий бог ночи.
Жгучие слезы подступили к глазам девушки. Ни разу в жизни она не чувствовала себя так отвратительно! Господи, что она натворила? Оливия готова была откусить себе язык. Она уже открыла рот, чтобы извиниться, но не знала, что сказать.
– Прошу вас, – наконец едва слышно пролепетала она и запнулась. – Вы не пони...
– Дьявольщина, вы что, не слышали?! – Доминик резко обернулся, и голос его хлестнул Оливию, словно удар кнута. – Уходите, мисс Шервуд! Вон отсюда!
Оливия, не помня себя, выскочила из кабинета.
С глухим стоном она сорвала с крючка свою старенькую шаль и бросилась вниз по лестнице, услышав, как захлопнулась закрывшаяся за ней дверь. Прочь... прочь отсюда! Прочь из этого дома... куда угодно. Она забыла, что вот-вот должна начаться гроза, забыла обо всем. Она не знала, куда бежит, лишь бы оказаться как можно дальше отсюда...
Как можно дальше от него.
* * *
Доминик зажмурился. Весь мир сейчас кружился перед ним в кроваво-красном вихре. Гнев, какого он не испытывал за всю свою жизнь, душил его. «Будь она проклята! – твердил он про себя. – Будь она проклята!» Он и раньше догадывался, что они думают о нем... Все они... Гилмор... Жители Стоунбриджа... Он знал, что и она думает то же самое... Она... Оливия.
И с этим ничего нельзя было поделать. Волна бешенства снова обрушилась на него. Он чувствовал себя преданным. Обманутым. Господи, как он мечтал о ней... Долгими одинокими ночами он грезил об этой девушке... И все лишь для того, чтобы увидеть, как его мечты разлетелись в прах.
Он открыл глаза, и ноги сами понесли его... Он знал куда. Доминик остановился перед портретом отца, Джеймса Сент-Брайда.
Мысли унеслись в прошлое. Память вновь вернула его в тот день, много лет назад, когда он был двенадцатилетним юнцом – уже не мальчишка, но еще не мужчина, – в тот самый день, когда в его родной табор приехал Джеймс Сент-Брайд.
Большинство цыган отправились в город, на рынок. В таборе оставались немногие – он с матерью да еще несколько ребят его возраста. Доминику достаточно было одного взгляда на помертвевшее, бледное до синевы лицо матери, чтобы сообразить, кто этот высокий, худощавый незнакомец с красновато-каштановыми волосами, прискакавший на черном как ночь мускулистом жеребце. Неясное предчувствие подсказало мальчику, кто перед ним.
Маделейн сидела у огня. Увидев незнакомца, она с трудом поднялась. Рука ее метнулась к горлу, и Доминик увидел, что матушка изо всех сил старается не показать, как она испугана.
– Зачем ты здесь? – едва слышным низким голосом прошептала Маделейн. Она говорила по-английски, и сидевшие вокруг костра мальчишки не поняли ни единого слова. Но Доминик понял. Мать учила его английскому с тех пор, как он начал говорить.
Джеймс Сент-Брайд спешился. Доминик заметил, что он держится с надменностью и высокомерием человека, привыкшего отдавать приказы, нисколько не сомневаясь, что они будут исполнены. Притом исполнены немедленно.
Именно тогда пламя ненависти к этому человеку стало разгораться в его душе.
– Приехал увидеть собственными глазами, правду ли ты сказала. Увидеть, действительно ли ублюдок, которого ты выносила, мой собственный.
Маделейн ничего не ответила.
Взгляд Джеймса Сент-Брайда, тяжелый и надменный, быстро обежал толпившихся вокруг костра чумазых ребятишек, удивленно таращивших на него глаза. Сжимая в руке хлыст, он похлопывал им по высоким, выше колен, сапогам.
– Он здесь, Маделейн. Я знаю, что он здесь. Мне не раз приходилось слышать о нем. О цыганенке с синими глазами.
Доминик чуть было не бросился бежать. Он всегда догадывался, что был не таким, как все. Цыгане из других таборов шептались между собой о парнишке с глазами цвета бледного сапфира, гаджо в изумлении качали головами. Однажды во время ярмарки любопытство одолело и его самого. Заприметив на прилавке одной из лавчонок зеркало, он зашел туда и долго смотрел на свое отражение. Смотрел... и не мог насмотреться... глаза цвета небесной лазури заворожили его.
А потом одним ударом кулака разбил проклятое стекло.
И вот теперь Доминик снова ощутил стыд, горький стыд своего незаконного происхождения... стыд, оттого что в венах его текла кровь гаджо.
Он отвернулся.
Но взгляд Джеймса Сент-Брайда уже отыскал его. Шагнув к нему, он схватил мальчика за плечо, одним рывком повернул к себе и заставил поднять голову.
Доминик знал, что никогда в жизни не забудет эту минуту. Именно тогда в его жизнь вошло нечто новое... непонятная темная сила, которой веяло от Джеймса Сент-Брайда. Господи, как ему хотелось тогда закричать, что этот страшный, загадочный человек не может быть его отцом... Наверное, не менее сильно, чем самому графу хотелось бы отказаться от того, что этот побледневший мальчишка с затравленным взглядом – его единственный сын. Но оба они стояли молча, глядя друг другу в глаза и зная: правда в том, что Доминик – плоть от плоти Джеймса Сент-Брайда.
Доминик, обезумев от страха и ярости, плюнул в лицо графу.
Жестокая усмешка искривила тонкие губы Сент-Брайда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43