— У него слишком много лошадей. — Подсчитав их, я добавил: — Тридцать шесть.
— И все же обратись к нему — и ни к кому другому. Он недавно болел и наполовину сократил число лошадей... Сказал кое-кому из владельцев, чтобы они временно забрали лошадей, но похоже, что это насовсем. Мы с ним хорошие друзья. Главное преимущество Джимми в том, что у него две конюшни, и одна из них сейчас пустует. Назови мне номер его телефона, я позвоню ему. Посмотрим, что он скажет.
Я назвал номер телефона Джимми и спросил Эмили:
— А можно будет сделать так, чтобы тренером Гольден-Мальта оставалась ты, когда он выступит на скачках?
— Да, у Джимми есть лицензия, так что никаких проблем не будет. Гольден-Мальт вернется в мою конюшню в день скачек, и на нем выступит его всегдашний жокей. Я могу заранее проинформировать Жокейский Клуб, и ни у Айвэна как у владельца, ни у меня как тренера не возникнет никаких затруднений. Что касается секретов, то чаще всего их выбалтывают жокеи, причем не нарочно, не по злому умыслу, а просто так, за кружкой пива.
— Да, и один из твоих жокеев — осведомитель Сэртиса.
Эмили вздохнула:
— Знать бы кто. Я бы дала ему тогда дезинформацию.
— Это мысль.
— Дай мне десять минут, и я позвоню тебе снова. Все это время я провел в ожидании возле телефона, ловя на себе ненавидящий взгляд какой-то негодующей дамы, которой нужен был только последний аппарат в ряду, а не какой-нибудь другой, уже свободный. Наверное, ей предстоял нелицеприятный разговор. Когда Эмили, наконец, позвонила, дама все еще околачивалась поблизости, сверля меня злыми черными глазками.
— Все улажено, — сказала Эмили. — Извини, что так задержалась. Я объяснила Джимми ситуацию в целом. Ему можно верить на все сто процентов. Он сказал, что поставит Гольден-Мальта в пустующую сейчас конюшню и, чтобы избежать болтовни жокеев, ухаживать за Гольден-Мальтом и тренировать его будет шестнадцатилетняя дочь Джимми. Она жокей-любитель и умеет держать язык за зубами. А его штатным жокеям незачем даже знать, что Гольден-Мальт будет там. Конюшни находятся на другом конце деревни. Больше того, в этом месте оживленного тренинга сейчас нет. Успехи Джимми не особенно велики. Хотя он тренировал в свое время многих победителей. Я сказала ему, что сегодня ты прибудешь где-то во второй половине дня, и... ну... в общем, пообещала неплохое вознаграждение за тренинг. Джимми и слышать не хотел об этом, но я настояла. Он согласен на небольшую плату, но слишком горд, чтобы самому заговорить о ней.
— Он получит хорошее вознаграждение, — сказал я.
— Ну вот и ладно. Я знала, что ты согласишься. Эмили объяснила мне, как добираться до места.
Джимми сказал, чтобы я нашел квадратный белый Дом с воротами, украшенными бронзовыми факелами, и позвонил в колокольчик у парадной двери.
— Прекрасно. Так и сделаю.
— Я еще буду звонить Джимми, чтобы узнать новости. Не волнуйся, не из дома. А ему я сказала, чтобы мне не звонил.
— Замечательно.
— Ты и в самом деле думаешь, что мой телефон прослушивают!
— В любом случае лучше не рисковать.
Мы с Эмили пожелали друг другу всего самого лучшего и на том закончили разговор. Зловредная старая ведьма плечом отодвинула меня с дороги, чтобы поскорее добраться до облюбованного ею аппарата. У каждого свои причуды, подумал я. Невозможно отказаться от идеи фикс. К услугам старушенции было шесть свободных аппаратов.
Я вернулся в дом Айвэна, сделав по дороге крюк, чтобы купить экземпляр «Horse and Hound» и современную карту дорог. Айвэну и матери я дал пищу для размышлений, подробно рассказав им о той заварухе, что случилась во дворе у Эмили, и о своем путешествии с Гольден-Мальтом.
— Эмили договорилась со своим хорошим другом-тренером, так что все в порядке. Гольден-Мальт сможет участвовать в скачках на «Золотой кубок короля Альфреда». Если вы согласны, я сегодня же вечером переправлю Гольден-Мальта к этому тренеру. Там он окажется в надежных, хороших руках, и Сэртис не найдет его, в этом я уверен.
— Как много беспокойств причинил я тебе, — сказал Айвэн.
— Гольден-Мальт принадлежит вам. Вы просили меня заняться вашими делами, вот я... и занимаюсь ими.
— Все это ради твоей матери. — Это прозвучало как утверждение, а не как вопрос.
— Да, но и ради вас тоже. Вы не одобряете моего образа жизни, но никогда ни в чем не отказывали мне, вы хотели взять меня в свое дело, и этого я никогда не забуду.
Айвэн смотрел на свои руки, и я не мог угадать, о чем он думает. Когда я спросил, можно ли взять его машину сегодня вечером, он сразу ответил утвердительно.
С помощью объявлений в «Horse and Hound», дорожной карты и телефона я договорился о передвижном деннике для четырех лошадей (меньших у престижных фирм не было). В конюшне Фила в Восточном Илсли я погрузил в этот денник Гольден-Мальта, чтобы отвезти его к Джимми Дженнингсу.
Мы с Филом с удовольствием пожали на прощание руки друг другу. Водитель из транспортной фирмы следовал за машиной, в которой ехал я. Довольно долго мы тащились по проселочным дорогам на юго-восток, пока не достигли какой-то деревушки вблизи Бэйсингстоука, где, показалось мне, вряд ли когда-нибудь ступало копыто скаковой лошади. Однако на главной улице я увидел белый квадратный дом с бронзовыми факелами на стойках ворот.
Я остановил машину, а сзади, скрипнув тормозами, остановился грузовик, буксирующий денник. Согласно полученной от Эмили инструкции я подошел к главной двери белого дома и позвонил в колокольчик.
Дверь открыл худощавый улыбающийся мужчина средних лет, встретивший меня как старого знакомого. У него был нездоровый, землистый цвет лица, какой бывает у хронических больных, но он крепко пожал мне руку. Чуть позади него стояла маленькая, хрупкая девушка, которую он представил мне как свою дочь. Она, сказал он, поможет отвезти Гольден-Мальта в конюшню и поставит его там на место. Он одобрительно посмотрел, как его дочь забралась в высокую кабину и села рядом с шофером, а потом пригласил меня в дом, окинув дорогую машину Айвэна взглядом, означавшим, что все идет так, как он и ожидал. Эмили, сказал он мне, предупредила его, что посылает к нему своего «особого представителя», который обеспечит безопасность перевозки «особой лошади».
— Чему вы улыбаетесь? — спросил меня Джимми. — Или вы не «особый представитель» Эмили?
— Нет. Я ее муж, — ответил я.
— В самом деле? Так это вы тот самый художник, который бросил ее и сбежал в горы?
— Боюсь, что так.
— Боже милостивый! Идемте. Сюда, сюда. Джимми быстро пошел по коридору, предлагая
мне последовать за ним, и мы вошли в его офис, обставленный как комнаты большинства таких тренеров. На стенах здесь рядами висели фотографии в рамках. Он остановился и молча протянул руку в направлении этих фотографий, но я и без того уже увидел в их россыпи свою картину, написанную и проданную мной года четыре тому назад.
Всякий раз, как мне доводилось заново увидеть свою картину, написанную достаточно давно, я чувствовал волнение, смешанное с испугом. На той, что висела здесь, был изображен жокей, бредущий к трибунам ипподрома после падения с лошади. Я узнал эти поникшие от огорчения и разочарования плечи, эти разорванные бриджи с оставленными травой пятнами. Я вспомнил, что волновало меня, когда мазки ложились на холст, и снова ощутил эмоции этого человека: разочарование, горечь поражения.
— Парень, которого я тренировал, не мог оплатить свой счет, — объяснил мне Джимми Дженнингс, — и предложил вместо денег эту картину. Он уверял меня, что придет время, когда она будет стоить целое состояние, но я ее взял у него просто потому, что она мне понравилась. Не знаю, понимаете ли вы сами или нет, но эта картина отражает — нет, подытоживает целый этап в жизни жокея. Я вижу в ней терпение, выдержку, смелость, упорство. Вы понимаете, что я хочу сказать?
— Я рад, что она нравится вам, — только и смог ответить я.
Джимми выпятил подбородок. Он выражал этим нежелание покоряться угрозам и неизбежности судьбы.
— Эта картина дает мне уверенность в своих силах, — сказал он.
* * *
* * *
Я поехал обратно в Лондон, проверив сначала, как чувствует себя Гольден-Мальт в новой обстановке. Дочь Джимми Дженнингса ухаживала за ним, выказывая годами накопленный опыт.
Шофер грузовика, который буксировал денник, как только разгрузился, сразу уехал. Такова была договоренность с его фирмой. Чтобы избежать всяких нежелательных осложнений, надо было сохранить в полной тайне, где находится Гольден-Мальт.
Я оставил автомобиль Айвэна в подземном гараже и вошел в дом, где узнал, что вторую половину дня Пэтси провела с отцом и жаловалась ему, что я напал на Сэртиса и нанес ему увечье, кажется, сотрясение мозга, что я грубо обошелся с Ксенией и Дерзко похитил Гольден-Мальта ради своих незаконных целей, скорее всего для того, чтобы потом потребовать за него выкуп.
— Я беспристрастно выслушал ее, — сказал Айвэн. — Гольден-Мальт в самом деле в безопасности?
— Да.
— А выкуп?
Продолжать в таком духе у меня просто не было сил.
— Не говорите глупостей, — сказал я. Айвэн весело рассмеялся.
— Пэтси моя дочь, и я люблю ее. Когда она без конца твердит, какой ты хитрый да нечестный, я постепенно начинаю всему этому верить и сомневаться в тебе. Хотя понимаю, что она не права. Как-то под влиянием минуты я сказал, что хотел бы считать тебя моим родным сыном. Не знаю, говорил ли я тогда то, что думал, но теперь я могу повторить эти слова, потому что это правда.
Моя мать порывисто обняла Айвэна, а он нежно погладил ее по руке, довольный тем, что сказанные им слова приятны ей. В эту минуту их лица показались мне молодыми, такими, какими были в безвозвратно ушедшем прошлом. Нарисовать бы их, подумалось мне.
Потом мы ужинали, прежде чем я уехал на вокзал, чтобы успеть на ночной поезд. Мы с Айвэном пили вино за дружбу. Между нами установилось прочное взаимопонимание, такое, какого никогда раньше не было. В тот вечер я почти поверил, что отныне Пэтси не сумеет настроить Айвэна против меня.
Отчим настаивал на том, что должен вернуть мне запечатанный конверт с припиской к его завещанию.
— И не возражай мне, Александр, — сказал он. — Безопаснее всего, чтобы этот конверт оставался у тебя.
— Нет уж, лучше живите еще много-много лет, и тогда этот документ устареет. — Да, может быть. Во всяком случае, я решил сказать тебе, что там написано.
— Вы не должны этого делать.
Но Айвэн настоял на своем и пересказал мне содержание приписки.
Я обнял его впервые за все годы, что мы жили вместе.
Обнял я и мать. И уехал в Шотландию.
ГЛАВА 10
К моему немалому удивлению, в Далвинни меня встретил Джед. Оказалось, что накануне поздно вечером Сам позвонил моей матери и узнал от нее, что я выехал в Шотландию. Сам велел Джеду прямо с поезда привезти меня в замок. Этому приказу следовало подчиниться беспрекословно.
По пути в замок Джед рассказал, что теперь у меня в хижине новая кровать и новое кресло (выбирал их Джед, а платил за них Сам) и что я должен составить список других необходимых мне вещей. Мой дядя без разговоров оплатит счет.
— К чему это? Ничего он не должен оплачивать, — запротестовал я.
— По-моему, он чувствует, что виноват перед тобой. Ты уж позволь ему искупить свою вину.
Я искоса взглянул на Джеда:
— Какую вину?
— Он сказал мне, что ты, может, так и не думаешь, но он должен возместить ущерб, и моральный, и физический. — Джед покосился на место, где еще недавно у меня под глазом переливался синяк. — Я ему доложил, что ты выгреб из хижины все, что там испоганили, и Сам велел мне убрать эту груду мусора. Уповая на Господа Бога, что рукояти в помойке не было. — Бог услышал твои молитвы. А где портрет, который я обернул простыней?
— У меня дома. Там же и все остальное. Я с облегчением вздохнул.
— Флора видела этот портрет, — сказал Джед, — она говорит, это портрет призрака.
У Флоры, жены Джеда, был «взгляд», умение заглянуть порой в будущее. Это свойство таится где-то в глубинах души многих шотландцев.
— Слово «призрак» означает то же, что и дух, — сказал я. — Если Флора увидела духа, или душу, так это и есть то, что я изобразил.
— Ты так прозаически говоришь об этом...
— Портрет еще не закончен.
— И Флора сказала — нет. — Джед немного помолчал. — Она сказала, что видит этого призрака плачущим.
«Плачущим!»
— Да, так она сказала. — Джед как будто оправдывался за Флору. — Ты знаешь, она иногда бывает странная.
Я кивнул.
Плачущий призрак и доктор Зоя Ланг? Нет, я не мог согласиться с Флорой. Да у меня и не было замысла изобразить сожаление, раскаяние, печаль. Я хотел только выразить мысль, что, пока внешняя оболочка старится, душа может оставаться молодой. Моя задача сама по себе была трудна. Плач по утраченной молодости? Это уже продолжение, то, что остается, так сказать, «за кадром».
Как и в прошлый раз, я застал дядю Роберта в столовой. Он завтракал. При моем появлении Сам поднял свою большую голову и, как всегда, немного церемонно приветствовал меня:
— Александр.
— Милорд. — Прошу, — он сделал жест рукой, означавший, что я должен занять место за столом.
— Спасибо.
В то утро стол был накрыт на троих. Одно место осталось свободным. Джеймс, догадался я, уже отправился на охоту.
— Он не прочь поиграть в гольф сегодня после полудня, — сказал Сам, — а завтра он уезжает. Я просил Джеда выбрать для тебя машину и мобильный телефон, и не возражай, что тебе негде и некогда перезаряжать батарейки. Джед даст тебе запасные и сможет ежедневно звонить тебе, а ты — ему. Это, возможно, и претит твоей склонности к уединению, но ты уж сделай милость, пойди мне навстречу.
Я не отвечал. Дядя Роберт выжидательно посмотрел на меня и улыбнулся:
— Уж если ты без колебаний готов умереть за меня как главу твоего клана, то мобильный телефон как-нибудь стерпишь.
— Ладно, пусть будет по-вашему...
— Завтра можешь вернуться к своим краскам.
Я смиренно взялся за завтрак. Принято считать, что старинные феодальные взаимоотношения и повинности ушли в прошлое и больше не существуют, но на самом деле это не так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41