— Чтобы найти эту вещь, вам придется перерыть все вокруг хижины, а ее растащить по камешку, — сказал Джеду Сам. — Или можете забыть то, о чем мы вам сказали.
Забыть этого Джед, конечно, не мог, хотя с тех пор он никогда не заговаривал на эту тему. Лишь однажды сказал как-то, что был очень тронут нашим доверием. Если бы Джед захотел выдать секрет администрации замка, он мог бы сделать это в любое время за прошедшие несколько лет, но вместо этого он охотно включился в нашу игру в прятки, сделав ее достоянием своего внутреннего мира, что, разумеется, весьма способствовало укреплению дружбы между ним и мною.
Джед вернулся в замок перед самым наступлением вечера, привез в своей машине мои вещи. Он спросил, может ли отвезти меня домой, в хижину.
— Нет, — решительно сказал Роберт. — Ал останется на ночь здесь. Садитесь, Джед, выпейте с нами чего-нибудь.
Мы расположились в кабинете моего дяди, строгой комнате, выдержанной преимущественно в коричневых тонах. На стенах здесь красовались чучела рыб в стеклянных ящичках и оленьи рога — трофеи охотничьих подвигов на шотландских холмах. Были здесь также три моих картины с изображениями дядиных скаковых лошадей и одна — с «портретом» его любимой охотничьей собаки, которой уже не было на свете.
Джед налил в стакан виски, разбавил его водой и присел на старый жесткий стул.
Сам, как обычно, все за всех решил:
— Я довольно редко вижусь с Алом. Он заночует здесь сегодня и завтра, такова моя просьба к нему. А в понедельник утром вы можете отвезти его в хижину или в полицейское управление, в общем, куда сами пожелаете. На следующей неделе я буду рыбачить на Спее. В понедельник, во вторник и в среду у меня гости. В четверг и пятницу мне предстоит охота в вересковой пустоши, — в общих чертах обрисовал дядя Роберт свои планы. — Джеймс возвращается со своей морской прогулки завтра. Он останется здесь, а его жена увезет детей в школу. Вы все поняли, Джед?
— Да, сэр.
Потом Джед и я некоторое время обсуждали наши общие дела. Впрочем, я слушал Джеда лишь краем уха, а сам пытался представить себе хорошее временное укрытие для Песни на смерть Беды, выгравированной на золоте.
Я попросил Зою Ланг вслух прочесть эти стихи на англосаксонском, и она с наслаждением сделала это. В ее голосе слышалось любование звучанием древнего языка, придававшее особую прелесть стихотворению и привносившее в него новую жизнь. Я не понимал слов, но слышал в них мелодию, трепетное биение их пульса и чувствовал красоту аллитерации, а когда я сказал об этом Зое Ланг, она чуть снисходительным и покровительственным тоном объяснила мне, что все древние англосаксонские стихотворения написаны для произнесения их вслух, а не для чтения про себя. Ритмика этих стихов вызывает волнение, даже эйфорию, сказала она, действует на слушателей столь сильно, что события и образы, о которых и говорится в стихах, оживают перед ними. Описания битв способны заставить их взяться за оружие, a «The Dream of the Rood»превратит атеиста в христианина.
Роберт и я слушали ее очень внимательно и почтительно, и я подумал тогда, как много значат внешние проявления возраста для оценки характера человека. Мне хотелось написать портрет молодой, полной фанатичного трепета Зои Ланг, видящей легкий след того пути, что предстоит ей, в тонких, легких и светлых серых линиях, подобных паутине старческих морщин.
Сначала я положил бы на полотно толстый слой серой краски, смешанной с титановыми белилами, а затем эту живую, материальную модель со всей полыхающей внутри ее жизнью превратил бы в достоверный портрет — без всяких технических ухищрений, — но так, чтобы серый цвет остался на поверхности изображения, символизируя будущее... Тогда мое воображение и твердая рука помогли бы мне создать подтверждение ужасной истины. Или все кончилось бы приступом отчаяния, и я швырнул бы доказательство своего творческого бессилия в мусорную корзину. Одной техники да смелости для достижения успеха недостаточно. И, кроме воображения, необходимо везение.
Спрятать «Золотой кубок короля Альфреда»... Мое сознание вернулось к задаче, решать которую следовало не откладывая.
Спрятать кубок, сколько бы ни стоило его золото, было совсем не равнозначно тому, чтобы спрятать рукоять шпаги принца Карла-Эдуарда. У Айвэна были свои причины высоко ценить кубок, но как символ он не был связан с историей, с казнью графа Кинлоха и честью нескольких поколений клана. «Золотой кубок короля Альфреда» был сделан через тысячу лет после славного царствования великого монарха. Несомненно, он был данью памяти Альфреда, но никогда не принадлежал ему.
Ради кубка короля Альфреда можно было убить, но не страдать или умереть.
И все же, снова и снова спрашивал я себя, если бы эти подонки знали, что ищут, если бы они потребовали, чтобы я отдал им этот кубок, подчинился бы я им или нет? Злость, гордость, упрямство не позволили бы мне сделать это.
Ты смешон, Александр.
Спрятать какую-нибудь ценность в замке было непросто, потому что дядя Роберт редко бывал там, в то время как администраторы и хранители замка непрерывно сновали туда-сюда и не прекращали вынюхивать, где находится сокровище. В фамильном флигеле постоянно проживали смотритель и сторож со своей женой-экономкой. Это был добросовестный работник, который буквально потрошил личные шкафы ради поддержания порядка. В том буфете, что стоял в столовой дяди Роберта, нельзя было надолго спрятать даже земляной орех. Местонахождение золотого чуда, пусть даже и не рукояти церемониальной шпаги, немедленно стало бы известно всем, кто был в этом заинтересован. Если сокрытие кубка включало в себя также и сокрытие факта его существования, а именно так, считал я, и есть на самом деле, то замок как место, где можно спрятать кубок, исключается.
Прилегающая к замку территория также исключалась. Очень уж добросовестный садовник ухаживал за этой территорией.
Так где же тогда?
В этот момент мои рассуждения были прерваны одним немаловажным обстоятельством. Если у меня и были намерения мирно провести наступающий вечер, то теперь их пришлось отбросить. Внезапно прибыл мой друг и кузен Джеймс, прислушавшийся к штормовому предупреждению и примчавшийся в гавань на день раньше, чем ожидалось. Джеймса сопровождало его шумливое семейство, как всегда оглашавшее окрестности своим фортиссимо.
Когда грохот вторжения перешел в топот ног по лестницам, ведущим в спальни, я позвонил матери и спросил, как дела у Айвэна. Все оставалось по-прежнему, ухудшения не было. Кризис в делах пивоваренного завода не усугубился: решение вопроса о банкротстве откладывалось хотя бы потому, что наступил уик-энд.
— А как там Пэтси? — спросил я.
— Со вчерашнего утра от нее никаких вестей.
— Дядя Роберт кланяется вам.
— Спасибо. Передай ему поклон от нас, — сказала мать.
Рыжий и веснушчатый Джеймс, расхаживая со стаканом джина с тоником в руке, любезно осведомился, как поживает «старина Айвэн».
— Неважно. Он в депрессии, — сказал я.
— Отец говорит, кто-то там удрал, украв яйцо из гнезда пивоваренного завода.
— Да, яйцо из гнезда, цыплят, бройлеров. В общем, все.
— Ну и ну, а? Ты к нам надолго?
— До понедельника.
— Отлично. Отец говорит, мы редко видимся с тобой. Как твоя мазня?
— Не до нее теперь, — сказал я и в общих чертах обрисовал Джеймсу то, что случилось со мной и моей хижиной.
— Боже праведный! — изумился он. — Что у тебя там такого ценного для воров?
— Украли мой джип, клюшки для гольфа, ну и разные мелочи.
— Скверное дело.
Сочувствие Джеймса было достаточно искренним. Он всегда готов был поддержать ближнего — хотя бы морально.
— Они не унесли твою волынку?
— Нет, волынка, к счастью, сейчас в Инвернессе. Я отвез ее туда в ремонт.
— Будешь в этом году участвовать в соревнованиях?
— Я не совсем готов. — Ты мало упражняешься, только и всего.
— Побеждают почти всегда военные, ты знаешь. Мне не стоит лишний раз говорить об этом тебе.
— А мне как раз и нравится поощрять и подбадривать людей, — сказал Джеймс, весь сияя.
Я не стал с ним спорить. Это и вправду был его величайший дар — помогать людям радоваться жизни.
Состязания мастеров игры на волынке проходили каждую осень, охватывая чуть ли не всю страну с севера и до самого Лондона. Пару раз я попытал в них счастья, но был при этом похож на новичка-горнолыжника. Интересный эксперимент, напоминающий о том, что надо избегать ситуаций, где ты можешь выглядеть шутом.
Кроме того, у меня были политические проблемы с некоторыми произведениями, исполняемыми на волынке: с древними плачами по поводу гибели и поражений отдельных исторических личностей. Я не мог — и не хотел — исполнять «Мой король высадился в Мойдарте», потому что король, который высадился там, был принц Карл-Эдуард. Да, по своему происхождению он имел право занять английский престол, но был лишен его (с тех пор, как Генрих VIII поссорился с папой), потому что был приверженцем римско-католической церкви. Принц Карл-Эдуард высадился у Мойдарта на Западных островах, чтобы начать свой решительный марш на Лондон, свою борьбу за корону, борьбу, которая, однако, вполне понятным образом привела к разорению Шотландии. После поражения принца Карла-Эдуарда под Куллоденом Англия, ликвидировав угрозу третьего переворота (восстания 1715 и 1745 годов были безуспешными), начала сгонять шотландцев с их земель и попыталась искоренить национальное самосознание побежденных, запретив им говорить на гаэльском наречии, носить килт и играть на волынке, Шотландия после этого никогда уже больше не сумела обрести прежней независимости. Конечно, килт, волынка и немного сентиментальная приверженность былым идеалам мало-помалу вернулись и остались в жизни народа, но превратились не более чем в приманку для туристов, нарочито контрастируя с тусклым однообразием рациональных современных зданий нынешнего делового Глазго.
Прямой потомок Марии, королевы Шотландской, принц Карл-Эдуард окончательно погубил независимость Шотландии, до сих пор так и не восстановленную. Под Куллоденом шестьдесят процентов тех, кто сражался против Прекрасного принца, были именно шотландцы, а не англичане. И пусть я охранял роковой дар принца моему предку — что очень нравилось моему дяде Роберту, — я не мог испытывать других чувств, кроме ненависти, к этому недалекому, эгоистичному, тщеславному и в конечном счете малодушному принцу. Я играл на волынке жалобные песни о тех, кому он принес беду, жалобные песни о том горе, которое он причинил Шотландии. Нет, я никогда не восхищался этим человеком.
Субботний вечер прошел в сумбуре, вызванном прибытием семьи Джеймса, и когда утром я сошел вниз по лестнице, чтобы выпить кофе, то застал в столовой дядю Роберта, изумленно озиравшегося кругом. На полу в полном беспорядке валялись пустая картонная коробка, старые, блеклые тома Диккенса в кожаных переплетах, пустая черная коробочка, белая атласная материя и серый мешок.
Дверца буфета была открыта. «Золотой кубок короля Альфреда» исчез. За дверью, ведущей в кухню, стоял визг. Там, похоже, резвились дети Джеймса.
Ошеломленный дядя Роберт открыл эту дверь, и я вошел следом за ним в кухню, большую, старинную, выложенную черной и белой плиткой и не подвергшуюся модернизации. В планах старого замка она до сих пор значилась как «холодное помещение для готовки». Наследие прошлого. Сейчас продукты питания привозят в замок в фургонах поставщиков. В основном полуфабрикаты, готовые к употреблению или подогреву.
Джеймс с кофейником в руке наклонился над кухонной раковиной. На лице у него застыла снисходительная улыбка.
Трое его неуправляемых детей — два мальчика и одна девочка — ползали по полу. У всех у них на головах была надеты большие кастрюли, повернутые ручками назад. Получились неплохие шлемы космических воинов.
«Золотой кубок короля Альфреда» стоял на полу, перевернутый вверх дном. Сам нагнулся, не сгибая колен, и поднял кубок, немного удивившись, что тот такой увесистый.
— Эй! — запротестовал старший сын Джеймса, встав с полу и выпрямившись перед дедом. — Это ядро галактики МЛ 00 со всеми переменными звездами созвездия Цефей. Звезды — вот эти красные камешки. Мы охраняем его от «черной дыры», чтобы она его не всосала.
— Рад слышать это, — сухо сказал дед. Мальчика звали Эндрю. В свои одиннадцать лет он был уже довольно-таки упрямым и несговорчивым. Если все пойдет своим чередом, то Эндрю в свое время унаследует от Джеймса графский титул. Джеймс покладист и поддается ненавязчивым уговорам, но таков ли его сын?
— Эндрю, — сказал я, — если кто-то захочет отнять у тебя любимую игрушку или что-то такое, что тебе очень нравится, да еще при этом грозится избить тебя в случае, если ты не отдаешь ее, что ты сделаешь?
Эндрю ответил сразу же, да так, будто мой вопрос показался ему дурацким:
— Расквашу ему морду. Дядя Роберт улыбнулся.
— Энди, а почему бы тебе не договориться с этим человеком и не заключить выгодную сделку? — тоном мягкого упрека сказал Джеймс.
— Нет, еще чего! Сказал, дам по морде, значит, дам, — стоял на своем Эндрю. — Мы получим обратно наше ядро?
— Нет, — ответил внуку дед. — Ты не должен был брать эту вещь из коробки.
— Мы искали что-нибудь такое, за что стоит сражаться, — сказал Эндрю.
Джеймс заступился за сына:
— Они не причинили вреда этой чаше. А что это вообще за штука? Не из золота же она?
Сам вручил кубок мне, и теперь настала моя очередь удивиться тому, какой он тяжелый.
— Убери его в безопасное место, — сказал дядя Роберт.
— Постараюсь.
— Это приз победителю скачек, — невозмутимо объяснил мой дядя своему сыну. — Я не могу держать его у себя дольше, чем в течение года, а вернуть должен без каких бы то ни было изъянов.
Такое объяснение вполне удовлетворило Джеймса, и он посоветовал своим детям найти замену галактической игрушке.
Немного неожиданно для себя самого я спросил Джеймса, не хочет ли он поиграть в гольф. Мы оба были членами местного клуба, где я — с переменным успехом — достаточно часто пытался укротить неподатливый белый мячик, но редко выпадали такие дни, когда мы с Джеймсом играли вместе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41