С тех пор об этом сервизе не было ни слуху ни духу. Он исчез бесследно.
Не прошло и года, как еще один вор (или сколько их там было) утащил из замка несколько гобеленов, висевших на стенах для украшения. Тогда-то Сам и задумался над тем, как сохранить в безопасности самое известное и драгоценное из многочисленных сокровищ Кинлохов: инкрустированную драгоценными камнями золотую рукоять церемониальной шпаги принца Карла-Эдуарда Стюарта, Прекрасного Чарли.
Это означало, конечно же, что рукоять надо изъять из ящика, который был выставлен напоказ, и вместо настоящей положить туда подделку, чтобы ввести воров в заблуждение. С тех пор как Роберт перенес подлинную рукоять в безопасное место, он вежливо отказывался сообщить администрации замка, где искать ее. Рукоять принадлежит ему, утверждал Сам, так как принц Карл-Эдуард лично вручил ее предку нынешнего графа Кинлоха. Следовательно, эта реликвия досталась ему как наследнику рода по мужской линии.
Но ведь и замок когда-то принадлежал графу Кинлоху, а теперь принадлежит государству, возражала администрация. Стало быть, и рукоять теперь достояние нации.
Нет, парировал возражения администрации Сам. Документы о передаче замка государству не распространяются на личную собственность. Таким образом, передача государству рукояти церемониальной шпаги принца Карла-Эдуарда Стюарта не имела места.
Этот вопрос вызвал жаркие дебаты в газетах и на телевидении: становился ли когда-либо подарок, сделанный тому или иному конкретному лицу, общей собственностью
Больше того, подчеркивал Сам, эта рукоять была подарена его предку в благодарность за гостеприимство, а также за лошадей и провиант, предоставленные принцу. Это было надежно засвидетельствовано в истории. Принц Карл-Эдуард во время своего долгого отступления на север (после почти успешной кампании, которую он вел с целью завоевания английской короны) остановился в замке Кинлохов, где провел двое суток. Здесь ему оказали поддержку и обеспечили провиантом, а свите принца подарили новых лошадей. За это Чарли вручил тогдашнему графу Кинлоху рукоять своей церемониальной шпаги, лезвие которой тогда уже было случайно сломано и стало укороченным.
Эту шпагу никогда не использовали в сражениях, да она и не предназначалась для них. Она была слишком тяжела, щедро украшена и служила символом власти и богатства. Принц, мечты которого пострадали еще сильнее, чем лезвие шпаги, расстался с ней и продолжил свое отступление в направлении Инвернесса, где потом его армия потерпела последнее сокрушительное поражение под Куллоденом.
Неутомимый в своем бегстве, принц удачно пересек Шотландию и целый и невредимый вернулся во Францию. Графа же Кинлоха, не столь удачливого, англичане обезглавили за его преданность принцу (как и беднягу старого лорда Ловата), но великолепная рукоять церемониальной шпаги перешла от него к сыну, а тот оставил ее своему сыну — и так из поколения в поколение. Эта реликвия стала известна под названием «Честь Кинлохов», и Сам, нынешний граф, хоть и лишился замка, в конце концов выиграл дело в суде. Суд вынес решение (до сих пор оспариваемое), что рукоять шпаги, по крайней мере, пока жив граф Роберт Кинлох, принадлежит ему.
Но и после того, как Сам «спрятал» рукоять, замок продолжали грабить. Похитили произведения искусства горных шотландцев: щиты, палаши, броши. Сам, находившийся во время последнего взлома в своей лондонской резиденции, отпускал саркастические замечания в адрес бюрократов, называя их никчемными стражами сокровищ. Ситуация обострялась. Посрамленная администрация замка с удвоенным рвением принялась искать рукоять шпаги, дабы доказать, что Сам охраняет сокровища ничуть не лучше бюрократов.
Под видом замены электропроводки и реставрации замка, включая и крыло дома, в котором жил Сам, там прозондировали каждый камень — дюйм за дюймом — в неукротимом стремлении обнаружить тайник. Но все, что удалось чиновникам выжать из Роберта, — это лишь обещание, что «Честь Кинлохов» не останется его собственностью.
Джед высадил меня у редко запиравшейся двери того крыла дома, которое занимал Сам. Я вошел и обнаружил своего дядюшку в столовой. Одетый, несмотря на ранний час, в твидовый костюм, он стоял возле буфета и наливал из кофейника кофе в свою чашку.
Как и всегда, когда мы встречались по прошествии более или менее длительного времени, дядя Роберт приветствовал меня по этикету.
— Александр!
На что я ответил с легким налетом старомодной церемонности:
— Милорд.
Он кивнул, еле заметно улыбнувшись, и жестом пригласил меня выпить с ним кофе.
— Позавтракаешь?
— Спасибо.
Сам поставил свою чашку на стол и принялся за гренки. Стол был накрыт на две персоны, и дядя взмахом руки предложил мне занять свободное место.
— Я ждал тебя, — сказал он. — Твоя тетка пока в Лондоне. Я сел и тоже стал есть гренки, а Сам спросил меня, хорошо ли я доехал.
— Всю дорогу проспал, — сказал я.
— Отлично, — сказал Сам.
Дядя Роберт был очень высокого роста — по меньшей мере на четыре дюйма выше меня, — широк в плечах и впечатлял своими габаритами, не будучи полным. К шестидесяти пяти годам он начал седеть и седел быстро. Его лицо казалось внушительным: крупный нос, тяжелый подбородок, зоркие глаза. В движениях дядя был неуклюж, а в своих суждениях основателен и тверд, как дуб. Если это правда, что он сказал Айвэну, будто готов доверить мне свою жизнь, то верно было и то, что я доверил бы ему свою, хотя, подобно большинству добрых людей, дядя был слишком доверчив. Так что мне пришлось бы рисковать, полагаясь на его абсолютное молчание, а то, что проговориться дядя мог невзначай, без всякого дурного умысла, не уменьшало риска.
Намазывая на хлеб мармелад, Сам начал:
— Джед рассказал мне, что случилось с тобой возле хижины.
— Не стоит об этом.
Но дядя выразил желание, чтобы я поведал ему обо всем случившемся — и как можно подробнее. Пришлось подчиниться, хотя говорить об этом мне совсем не хотелось. Я сообщил дяде и о том, что Айвэн сделал меня своим доверенным лицом, и о предпринятых мною в Рединге усилиях.
Слушая меня, Сам выпил три чашки кофе. При этом он машинально поглощал один ломтик поджаренного хлеба за другим.
Улучив момент, я с деланным равнодушием спросил его:— Так «Золотой кубок короля Альфреда» у вас? Он здесь?
— Я сказал Айвэну, что ты умеешь как следует прятать вещи, — задумчиво сказал дядя Роберт
— Хм. — Я выдержал паузу. — Вероятно, кто-то услышал вас.
— Что ты, Ал!
— Я думаю, те четверо искали у меня в хижине кубок, а не рукоять шпаги, — сказал я. — И еще я думаю, что им не объяснили точно, что именно они должны найти. Они все спрашивали: «Где это?», но что за «это», так и не сказали. Тогда-то я решил, что они пришли за рукоятью, потому что еще не знал, что Айвэн отдал вам кубок, но, возможно, они просто хотели получить от меня что-то такое, что я особенно ценю. Теперь я уверен, во всяком случае, что «это» был кубок.
— Джед говорит, они крепко избили тебя, — озабоченно произнес дядя Роберт.
— Тогда был вторник. Сегодня суббота, и я уже в полном порядке. Так что ни о чем таком не беспокойтесь.
— Это моя вина?
— Нет — финансового директора. Он виноват в том, что сбежал, прихватив денежки пивоваренного завода.
— А я — в том, что предложил Айвэну обратиться к тебе.
— Это уже в прошлом.
— Однако я должен решить, что делать с этим проклятым куском золота, — не сразу сказал дядя Роберт.
Я не спешил с радостью соглашаться припрятывать кубок.
Дядя оценил мое молчание и грустно покачал головой.w
— Пожалуй, мне не следует ни о чем просить тебя, — сказал я.
«В следующий раз ты у нас завизжишь»... Следующего раза быть не должно.
— Пэтси сказала кое-кому, что кубок уже у меня. Она утверждает, что я выкрал его с пивоваренного завода.
— Но это же чушь!
— А люди верят ей.
— Ты ведь никогда не бывал на заводе. Во всяком случае, уже несколько лет.
— Несколько лет, — согласился я.
— Одно я знаю твердо, — сказал дядя Роберт, — кубок унес с завода сам Айвэн, за день до сердечного приступа. Он говорил мне, что чувствует себя скверно, что очень огорчен и угнетен. Его фирма аудиторов — как его там звать-то, этого малого... Толлрайт, кажется, — предупреждала его, что он на грани потери всего своего состояния. Но ты знаешь Айвэна... Он боялся и за своих работников, что они потеряют работу, и за себя, что потеряет лицо и лишится доверия. Он очень серьезно относится к своему титулу и к членству в Жокейском Клубе... Он не вынесет, если вся его жизнь завершится такой неудачей.
— Но он в этом не виноват.
— Он назначил Нормана Кворна финансовым директором и теперь не верит своим собственным суждениям о людях. Айвэн взваливает слишком много вины и ответственности на свои собственные плечи.
— Да.
— Видя перед собой призрак банкротства и позора, он просто решил сохранить хотя бы кубок. Тоска и огорчение надломили его, он сам так сказал. Тоска и огорчения. Бедный Айвэн.
— Он унес кубок в Кресчент-парк? — спросил я. — И вы оттуда забрали его?
Дядя Роберт усмехнулся:
— Айвэн сказал, что боится, как бы кубок не стал в Кресченте таким же доступным, как и на пивоваренном заводе. Его заботило, чтобы кубок не был включен в имущество несостоятельного должника и чтобы не оставалось никаких следов в бумагах, чего-то вроде зафиксированного хранения в подвале банка, ну он и оставил кубок... Ты, конечно, будешь смеяться... Он оставил эту ценность в картонной коробке в гардеробе своего клуба под надзором швейцара.
— Черт побери!
— Я забрал эту коробку с кубком оттуда. Спасибо швейцару. Потом я привез кубок сюда. Мы ехали вдвоем с Джеймсом, как обычно, ты знаешь. Семья, конечно, всполошилась.
Джеймсом звали старшего сына дяди Роберта, его наследника.
— Я не сказал Джеймсу, что мы везем. — Сам внимательно наблюдал за мной, ожидая, что я скажу на это. Я не сказал ничего. — Джеймс не понимает, что значит слово «тайна».
Джеймс, добродушный малый, любил поболтать. Жизнь казалась моему кузену скорее всего веселой шуткой. У него были миловидная жена и трое весьма необузданных детишек.
— Сейчас они все на яхте, — объяснил мне Сам, — вернутся, когда начнутся занятия в школе.
Дядя Роберт и я вышли из столовой и медленно обошли кругом все древнее сооружение. Роберту нравились такие прогулки. Наши ноги бесшумно ступали по съеденной овцами траве.
— Я спросил у Айвэна, сколько может в настоящее время стоить «Золотой кубок короля Альфреда», — сказал дядя Роберт. — Каждый склонен видеть в этом кубке бесценное сокровище, но это, конечно, не то, что рукоять церемониальной шпаги принца Карла-Эдуарда Стюарта.
— И что сказал Айвэн? Какую цену он назвал?
— Он сказал, что кубок — это символ, а у символа не может быть цены.
— Мне кажется, он прав.
Некоторое время мы шли молча, а затем дядя Роберт снова заговорил:
— Я сказал Айвэну, что хотел бы оценить кубок. Если он собирается передать мне его на хранение, то должен же я знать, сколько этот кубок стоит.
— Он согласился?
— Он очень разволновался и заявил, что навсегда потеряет кубок, если я отнесу такую вещь к какому-нибудь авторитетному оценщику, потому что «Золотой кубок короля Альфреда» хорошо известен коллекционерам. От волнения Айвэн начал даже задыхаться. Мне пришлось заверить беднягу, что я не покажу кубок такому оценщику, который мог бы узнать его.
— Однако никто, кроме настоящих знатоков, не сумеет назвать вам истинную цену, — сказал я.
Дядя Роберт улыбнулся. Мы обошли южный угол замка и теперь шли навстречу ветру.
— Сегодня во второй половине дня, — сказал Дядя Роберт, повысив голос, — мы все узнаем.
* * *
Оценщик, которого пригласили в замок, был не аукционер и не ювелир. Он оказался худенькой восьмидесятилетней старушкой, бывшей преподавательницей английского языка из Университета Святого Эндрю доктором Зоей Ланг, за именем которой следовал подобный хвосту кометы перечень заслуг.
Дядя Роберт объяснил мне, что встретил ее на каком-то торжественном вечере или приеме, и когда эта интеллигентная женщина, сразу же подавляющая вас эрудицией, прибыла в замок, дядя сделал неопределенный жест рукой в мою сторону и представил ей меня:
— Ал, один из моих многочисленных племянников.
— Как поживаете? — вежливо спросила доктор Ланг, крепко пожав мне руку своей костлявой ладошкой и пристально глядя куда-то мимо меня. — Холодный сегодня денек, вы не находите?
Сам завел обычный в таких случаях светский разговор и повел нас в столовую, где со всей возможной любезностью усадил гостью за стол.
— Ал, — обратился он ко мне, — в буфете, справа от шкафчика, ты увидишь коробку. Принеси ее и поставь сюда, на стол, хорошо?
Я быстро нашел и принес большую коричневую картонную коробку, всю оклеенную липкой лентой. Бросались в глаза крупные, от руки написанные черные прописные буквы: «КНИГИ. СОБСТВЕННОСТЬ СЭРА А. ВЕСТЕРИНГА».
— Вскрой коробку, Ал, — как-то нарочито спокойно произнес Сам. — Посмотрим, что там внутри.
В глазах у доктора Зои Ланг я заметил вежливый интерес, но не более того.
— Должна еще раз предупредить вас, лорд Кинлох, — сказала она, чисто по-шотландски произнося слова, — что в Англии почти не сохранилось значительных произведений золотых дел мастеров девятого века. Я все делала так, как вы того хотели, и сохранила вашу просьбу в тайне, в чем не было необходимости, так как меньше всего вы хотите, я уверена, быть смешным.
— Меньше всего, — серьезно согласился дядя Роберт.
У доктора Зои Ланг были прямые седые волосы, закрученные на затылке в свободный узел. Она носила очки и красила губы. Ее одежда казалась слишком просторной для такой худенькой женщины. И никаких украшений, кроме небольшой золотой брошки. Никаких колец или серег. Тем не менее, глядя на Зою Ланг, вы никогда не приняли бы эту старую женщину за сухую, педантичную, далекую от мирских страстей старую деву.
Тем временем я содрал клейкую ленту и открыл коробку. В ней, как и обещала надпись, оказались книги:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41