— Он приходил сюда около часа тому назад. И, конечно, был очень сердит и повсюду орал, что пустит кое-кому кровь. По секрету сообщил мне, что некая особа подарила тебе белый шелковый шарф, и он собирается вернуть его ей, слегка раскрасив в красный цвет.
— С ним есть кто-нибудь? — поинтересовался Дьюан.
— Берт и Сэм Ауткольт, и какой-то коротышка-ковбой, которого я прежде не видел. Они в один голос успокаивали его и уговаривали уехать из города. Но все резоны для него — на дне стакана, Бак, и никаких уговоров он и слушать не хочет.
— Почему же шериф Оукс не упрячет его за решетку немного поостыть, раз уж он такой горячий?
— Оукс уехал с рейнджерами. Накануне был совершен очередной налет на ранчо Флетчера. Похоже, банда Кинга Фишера. Так что город, как видишь открыт настежь для всякого рода горячих голов.
Дьюан вышел за дверь и направился вдоль улицы. Он прошел весь длинный квартал, встретив по пути многочисленных прохожих — фермеров, скотоводов, клерков, торговцев, мексиканцев, ковбоев и женщин. Но когда он повернул обратно, улица была почти пуста. Не успел он пройти и сотни ярдов, как на ней не осталось ни одной живой души. Редкие головы любопытных высовывались из окон или выглядывали из-за угла. Подобные происшествия были здесь не в новинку: главная улица Уэллстона наблюдала их каждые два-три дня. И если в инстинкте у техассцев было стремление к драке, то столь же инстинктивным являлось для них ощущение готовящейся перестрелки, признаки которой они отмечали с поразительной быстротой. Даже сплетня не может распространяться так молниеносно. Меньше чем через десять минут все, кто был на улице или в лавках, знали, что Бак Дьюан вышел, чтобы встретить своего врага.
Дьюан продолжал свой путь. Не доходя до салуна шагов на пятьдесят, он вышел на середину улицы, постоял здесь немного и затем снова вернулся на тротуар. Так он прошел весь квартал до конца. Сол Уайт ожидал его, стоя в дверях своего заведения.
— Бак, я хочу тебя предупредить, — понизив голос, быстро проговорил он. — Кол Бэйн сейчас у Эверолла. Если он так жаждет встречи с тобой, как хвастает, то он появится здесь.
Дьюан перешел на противоположную сторону улицы и зашагал по ней. Он отдавал себе отчет в непривычном ощущении злобы и раздражения, которое побуждало его немедленно прыгнуть вперед и расправиться с врагом. Тем не менее, он сдерживал себя. Желание, чтобы эта встреча, наконец, наступила, казалось ему сильнее всех прочих желаний. И все же, как ни реальны были его ощущения, он чувствовал себя словно во сне.
Не доходя до салуна Эверолла, он услыхал громкие голоса, из которых наиболее выделялся один, высокий и пронзительный. Затем короткие дверные створки распахнулись, словно от толчка нетерпеливой руки, и оттуда на тротуар вывалился кривоногий ковбой со спутанной курчавой растительностью на щеках. При виде Дьюана он как бы подпрыгнул на месте и издал дикий и яростный вопль.
Дьюан остановился у наружного края деревянного тротуара метрах в шестидесяти от входа в салун Эверолла.
Если Бэйн и был пьян, то движения его отнюдь не свидетельствовали об этом. Он развязной походкой самодовольно направился к Дьюану, быстро сокращая расстояние между ними. Красный, потный, растрепанный, без шапки, с искаженным лицом, выражавшим самые злобные намерения, он поистине представлял собой дикую и зловещую фигуру. Ему уже приходилось убивать, и это проявлялось в его повадках. Руки он держал перед собой, правую чуть ниже левой. С каждым шагом он давал выход своей злобе, во весь голос изрыгая гнусные оскорбления и проклятия. Постепенно он замедлил шаги и, наконец, остановился. Добрых двадцать пять ярдов разделяло теперь обоих мужчин.
— Что ж ты не хватаешься за свой самопал, ты!.. — грязно выругавшись, свирепо заорал он.
— Я жду, пока ты сделаешь это, Кол, — ответил Дьюан.
Правая рука Бэйна замерла, затем быстро метнулась к кобуре. Дьюан выдернул револьвер, как мальчишка швыряет камешек, из-под руки, — способ, которому научил его отец. Он дважды спустил курок, оба выстрела почти слились в один. Огромный кольт в руке Бэйна выстрелил, когда тот уже падал, и пуля взметнула пыль у самых ног Дьюана. Рухнув на землю, как подкошенный, Бэйн остался лежать неподвижно.
В единый миг все вокруг снова приобрело для Дьюана реальные очертания. Он шагнул вперед, держа револьвер наготове, настороженно следя за малейшим движением Бэйна. Но тот лежал навзничь, и двигались в нем только глаза и с трудом вздымающаяся грудь. Как ни странно, краснота исчезла с его лица, и вместе с нею — искаженное, злобное выражение. Дьявол, проявлявшийся в поступках и манерах Бэйна, покинул его. Он был трезв и в полном сознании. Он попытался что-то сказать, но не смог. Глаза его выражали до боли человеческую тоску. Вот они потускнели… закатились… стали безучастными…
Дьюан глубоко вздохнул и сунул револьвер в кобуру. Он был спокоен и хладнокровен, доволен, что нелепая ссора наконец завершилась. И только одно резкое слово непроизвольно сорвалось с его губ:
— Дурак!
Когда он оглянулся, вокруг него стояли люди.
— В самую середку попал, — сказал один.
Другой, по всей видимости, ковбой, только что вставший из-за карточного стола, наклонился и расстегнул рубаху Бэйна. В руке у него был пиковый туз. Он положил карту на грудь убитого, и черное изображение туза на ней прикрыло оба пулевые отверстия над самым сердцем Бэйна.
Дьюан повернулся и быстро зашагал прочь. Он слышал, как еще кто-то сказал:
— Похоже, Кол получил по заслугам. Первый поединок Бака Дьюана. Каков отец, таков и сын!
Глава 2
Дьюан постоянно ловил себя на мысли, что теперь он может не тревожиться относительно своих прежних представлений о том, как это ужасно — убить человека. Сейчас он не чувствовал ничего такого. Он избавил общество от пьяного грубияна, хвастливого и задиристого наглеца, вот и все.
Когда он подошел к воротам своего дома и увидел за ними дядю с горячей и пылкой лошадью, оседланной, с баклагой для воды, смотанным лассо и седельными сумками, аккуратно притороченными на своих местах, слабый холодок проник в его душу. Последствия его поступка как-то ускользали от его сознания. Но при виде лошади и озабоченного лица дяди он сразу вспомнил, что отныне он должен стать беглецом. Бессмысленная злоба охватила его.
— Проклятый дурак! — яростно воскликнул он. — Нет, дядя Джим, ничего особенного не произошло. Ну, встретились мы с Колом Бэйном, и он немного запылил мне сапоги, только и всего. И из-за этого я вынужден скрываться!
— Сынок, так значит ты… убил его? — охрипшим голосом спросил дядя.
— Да. Я стоял над ним — смотрел, как он умирает. Я совершил то, что он хотел сделать со мной.
— Так я и знал. Уже давно чувствовал, что дело к этому идет. Но нечего плакать теперь над пролитой кровью. Медлить нельзя. Тебе надо исчезнуть из города, да и вообще из этих мест.
— А мама? — воскликнул Дьюан.
— Ее нет дома. Ждать ты не можешь. Я постараюсь подготовить ее… к тому, чего она всегда так боялась.
Внезапно Дьюан сел на крыльцо и закрыл лицо руками:
— Боже мой! Дядя, что я натворил? — широкие плечи его задрожали.
— Послушай, сынок, и запомни, что я тебе скажу, — серьезно ответил старик. — Никогда не забывай этого. Тебе не в чем винить себя. Я рад, что ты так переживаешь случившееся, потому что, возможно, сердце твое еще не успело огрубеть и душа не зачерствела. И ты ни в чем не виноват. Потому что здесь — Техас. И ты сын своего отца. Мы живем в дикие времена, сынок. Закон, который сейчас стараются установить рейнджеры, не может изменить жизнь сразу, в один присест. Даже твоя мать — добрая, честная женщина, — даже она несет свою долю вины за то, что ты стал таким. Потому что она — одна из пионеров, отчаянных, решительных и бесстрашных переселенцев и первооткрывателей этого штата. Годы суровой жизни, полной опасностей и угроз, еще до того, как ты родился, воспитали в ней навыки борьбы за себя, за своих детей, и этот бойцовский инстинкт вместе с материнским молоком передался тебе от нее по наследству. Пройдет немало лет, прежде чем он угаснет в детях, рожденных в Техасе!
— Я — убийца, — бормотал Дьюан, дрожа всем телом.
— Нет, сынок, вовсе нет! И ты никогда им не будешь. Но тебе придется стать отверженным отщепенцем, беглецом от закона, пока не придет время, и ты сможешь спокойно вернуться домой.
— Беглецом от закона?
— Да, именно так. Если бы у нас были деньги и влиятельные друзья, можно было бы рискнуть на судебное разбирательство. Но у нас нет ни того, ни другого. И я полагаю, что эшафот или тюрьма — неподходящие места для Бакли Дьюана. Поэтому отправляйся куда-нибудь в глушь, и где бы ты ни был, и чем бы ни занимался — будь мужчиной. Живи честно, если это будет возможно. Если нет — сам будь честным перед собой и другими. Если придется попасть в компанию людей, преступивших закон, старайся не стать подонком. Не все преступники — негодяи, многих из них судьба заставила бежать на границу по такой же причине, что и тебя. Когда окажешься среди этих людей, избегай ссор и драк. Не пей и не играй в азартные игры. Мне не нужно говорить тебе, как поступать, если дойдет до перестрелки, что, несомненно, случится, и не раз. Домой возвращаться тебе нельзя. Когда все уляжется, — если такое время вообще наступит, — я пошлю весточку в разные глухие уголки. Когда-нибудь она до тебя дойдет. Вот и все. Помни, будь мужчиной! Прощай.
Дьюан с затуманившимся взором молча сжал руку дяди, не в силах произнести ни слова от спазмы, перехватившей горло. Затем он вскочил в седло и пустил лошадь наметом прочь из города.
Быстро, как только позволяли силы его вороного коня, Дьюан оставил за собой пятнадцать или восемнадцать миль. Затем он замедлил бег, полностью отдавшись свободной рыси, которая не отвлекала его внимания. Он миновал несколько скотоводческих ферм, и люди видели, как он проезжал. В его положении такое внимание было вовсе ни к чему, и он свернул на старую тропу, проложенную через плоскую равнину со скудной растительностью, состоявшей в основном из чахлых мескитовых кустов и колючих кактусов. Время от времени он бросал взгляд на пологие холмы на горизонте, прикидывая расстояние до них. Прежде он часто охотился в здешних краях и знал, где найти траву и воду. Однако достигнув возвышенностей, он тем не менее не остановился на первом пригодном для лагеря месте, но продолжал двигаться дальше. Однажды, когда он проезжал по обрывистой кромке холма, перед ним открылась обширная территория, раскинувшаяся внизу. Она была столь же серой и однообразной, как и та, которую он пересек. Его тянуло к широким просторам, к огромным диким и необжитым краям, лежащим где-то далеко на юго-западе.
Солнце уже садилось, когда он решил остановиться на ночлег. Он отвел лошадь к воде и принялся искать на узкой и ровной долине подходящее место для лагеря. Он миновал несколько старых стоянок, которые хорошо помнил. Однако на сей раз они не удовлетворили его, и столь резкая перемена во вкусах в эту минуту даже не удивила его. Наконец, он отыскал уединенное местечко, скрытое листвою вечнозеленых карликовых дубов и мескитовых зарослей, расположенное на порядочном расстоянии от старой тропы. Он расседлал лошадь и снял с нее поклажу. Перебирая свои пожитки, он убедился, что дядя забыл положить ему путы для лошади, хотя тут же вспомнил, что редко применяет их, а эту лошадь вообще никогда не стреноживает. Он отрезал пару футов от своего лассо и использовал этот кусок веревки в качестве пут. Лошадь, непривычную к таким помехам в свободе передвижения, пришлось насильно отвести на траву.
Дьюан развел небольшой костер, приготовил ужин и поел. Покончив с дневными заботами, он сел у костра и закурил трубку. Сумерки сменились ночными тенями. Редкие звезды начали появляться на небосводе, постепенно разгораясь. Перекрывая непрестанное звонкое стрекотание насекомых, прозвучала вечерняя песенка малиновки. Затем голоса птиц умолкли, и тишина стала еще более ощутимой. Когда ночь полностью вступила в свои права, маленький клочок земли, где Дьюан разбил свой лагерь, стал казаться еще более уединенным и изолированным от всего мира, что принесло ему чувство облегчения.
Внезапно его как-то сразу осенило, что с ним творится что-то непонятное. Он вдруг стал нервным, настороженным и напряженным настолько, что даже не мог заснуть. Это открытие явилось для него неожиданностью, и он принялся размышлять о причинах, перебирая в памяти свои действия и их мотивы. Перемены, происшедшие с ним всего за один день, поразили его. Обычно веселый и беспечный, счастливый, когда выпадало одному провести время на природе, он за несколько коротких часов стал сдержанным, озабоченным. Тишина, которой он так наслаждался прежде, утратила теперь для него свою прелесть, став просто фактором, помогающим скорее различить шум приближающейся погони. Одиночество, ночь, дикая природа, — все то, что он когда-то любил, теперь лишь создавали для него временное ощущение безопасности. Он всматривался, вслушивался, вдумывался. Он чертовски устал, однако не был склонен отдыхать. С рассветом он намеревался двинуться дальше на юго-запад. Имелся ли у него четкий маршрут, направление, которого он собирался придерживаться? Они были столь же неопределенны, как и его знания об этом обширном пространстве голых скал и мескитовых зарослей, граничащим с Рио-Гранде. Где-то там находилось спасение, убежище, укрытие. Ибо он был отверженным преступником, отщепенцем и беглецом.
Быть человеком вне закона означало постоянно держаться настороже. Ни дома, ни отдыха, ни сна, ни удовлетворения, ни самой жизни, ради которой стоило бы жить! Он обречен скитаться одиноким волком, либо стать членом сообщества людей, чуждых ему по духу. Даже зарабатывая на жизнь честным трудом, он все равно должен скрывать свое настоящее имя, опасаясь разоблачения. А если ему не удастся наняться в батраки на какое-нибудь затерянное в глуши отдаленное ранчо, то на что он станет жить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46