Не через дверь, так через окно, а то и через трубу проникнет в зимовье. Решили мы изловить пакостника. Поручили это дело мне. Каких я только ловушек ни придумывал, – продолжал Анисим, – не могу поймать и все. Ребята уж надо мной подсмеиваются, не заодно ли мы со зверем. Однажды попала мне на глаза фляга, компот в ней студили. Дай, думаю, насторожу эту флягу.
– Да ну? – загорелись глаза у Гриши. – Неужто во флягу залезла?
– Залезла, – засмеялся Анисим. – Размочил я урюк и приклеил на дно фляги, чтобы не вытряхнула. Оставил флягу у порога в зимовье, а сам пошел сеть потрясти. Сижу, выбираю рыбу, слышу, гремит. Ага, думаю, клюнула голубушка. Прибегаю к зимовью, так и есть: кружит зверь с флягой на голове. А у меня и аркан на тот случай приготовлен. Заарканил росомаху…
– А потом?
– Потом? Всыпали горячих и отпустили, думали, больше не придет.
– Пришла?
– Была. Да еще в отместку, что ли, и продукты съела, и постели в мелкие клочья изодрала, – закончил рассказ Анисим. – А денек-то, Гриша, а? Воздух-то звенит. Повернем, однако, переобуемся да побежим. – Вернулись к колодине. Гриша снял носки, сунул их в мешок, подвернул портянки, натянул бродни, но идти не торопился.
– Папань, а ты не рассказал, каких горячих присудили росомахе. Пороли?
– Всыпали…
– Надо было приручить. Чего ж бить-то. Хоть и зверь, а отомстит…
– Мстить-то за что? Кто кому должен мстить? Она же первая пакостить стала.
– Тогда квиты, – сделал вывод Гриша. – Вы ей горячих, а она вам постели – спите на голых досках.
– Так и вышло, – согласился Анисим. – Спасибо этому дому. – Анисим поклонился колодине.
Гриша навьючил котомку, взял ружье, и снова в путь. Ружье Грише показалось легче и сподручнее, чем вчера, но простить себе промаха он не мог.
Гриша старался вспомнить: видал ли он мушку, когда целился? То, что ружье плясало, – это он отчетливо помнит. Из рогатки бы не промахнулся. За двадцать пять шагов консервную банку Гриша сшибает, это подтвердят ребята, а вот из ружья ему не приходилось стрелять, если не считать то далекое, как казалось Грише, время, когда они жили на Сплавной. Тогда капитан буксира разрешил ему нажать на курок из своих рук. «Интересно, расскажет папаня дома, как я промазал?» Гриша сбавил шаг, прищурил левый глаз, пальцем стал прицеливаться в деревья и увидел старую оплывшую смолой затеску, а когда спохватился, отец уже ушел далеко вперед и поджидал его.
– Туда затески пошли, – показал Гриша на узкое горло распадка.
– А я так усомнился идти в эту щель, но раз туда затески – перекладываем руль.
Распадок обузился и уперся в голую скалу.
– Ну вот и второй перевал вершим, – высматривая на скале что-то, сказал Анисим. – Похоже, за этой скалой, под спуском, речка. Надо, Гриша, сводить тебя ранней весной на скалы. Кругом снег глубокий, а пригретая на солнце скала овсы выбросила, подснежники, как цыплята, в расщелинах сидят. Это ведь только издали кажется: скала, как щепка, – голая. А как штрихует ее зверобой – росписи по камню! Это надо, сын, видеть. Другой раз подойдешь к скале, приглядишься и глазам не поверишь – кабарга как будто приклеилась к скале. И как она умудряется так удержаться? Или козла обнаружишь. Глазом не поведет, как на картинке. Что там козел, – увлекся Анисим воспоминанием, – изюбр вытянет шею и замрет. И ты стоишь, боишься перевести дыхание. Красоту ровно кто в сердце поселил.
Ты как думаешь, сын, какой стороной ловчее обходить скалу? – Анисим вернулся в сегодняшний день, но Гриша еще оставался в мире сказочных козлов, кабарги, изюбра.
– А зачем он туда спустился? – невпопад спрашивает Гриша.
– Изюбр? – догадывается Анисим. – Как зачем? Зверобой достает. Трава потому и называется зверобоем. Я и сам сколько раз задумывался, что в этой траве заключено. Бьется зверь, а лезет за ней.
– Надо же, – вздыхает Гриша. Ему жалко зверей. – Козлы тоже разбиваются?
– Козлы? – переспросил Анисим. – Козлы и снежные бараны падают на рога, как кошки на ноги, рога пружинят, и звери остаются невредимыми.
– А у изюбря тоже ведь рога, да еще какие…
– Э-э, – не дослушав Гришу, перебивает Анисим, – в это время изюбр пуще глаза бережет свои рога. Если обломит рог – истечет кровью. Потом кровь затвердеет, окаменеет, а вся сила у него в рогах. Соперника, как на вилы, берет. Это осенью, а весной упаси Боже сковырнуть кожицу на рогах, она там нежная, пушистая, ворс как на бархате.
Гриша всегда считал, что рога – кость. Вон у теленка с наперсток еще, а крепкие – хоть гвозди забивай.
– Давай посидим маленько, – не снимая котомки, предложил Анисим и притулился к камню. – Ты скажи, такой кустище – и несет на голове. И что удивительно, пока зверь живой – рога стоят, стоит ему пасть – рога обмякли, на глазах потекли. Где тут собака зарыта?
– Дед Витоха добывал пантачей, а насчет рогов не говорил.
– Н-да. Пантача добыть – не шутка, панты сохранить – вот работа. А то или кровь упустишь, или проквасишь рога.
– А ты, папань, добывал?
– Приходилось.
– Рассказал бы, а?
Анисим поглядел на солнце.
– Если только в двух словах. Как панты «варить». А на изюбря мы с тобой еще сбегаем… Скажем, добыл пантача, сразу рога перевязываешь в нескольких местах, делаешь скрутки-колбаски. В это время котелок с соленым раствором кипит, колбаски опускаешь в раствор. Но тут надо чутье иметь, чтобы не переварить. Опустил колбаску – на счет раз, два, три – вынул. Остудил, снова макнул в раствор так, чтобы верхний слой рога законсервировался, а внутри него оставалась живая кровь. Как соль на бархатной шерстке выступит, так и колбаски подвешиваешь проветрить на ветерок в тени. День-два повисят, если погода сухая – готовы панты. Тогда можно колбаски завертывать в чистую холщовую тряпочку так, чтобы никакое насекомое не проникло, особенно зеленой мухи бойся.
– Ну, а если погоды нет? – поинтересовался Гриша.
– Над костром, вернее, над углями делаешь навес, развешиваешь колбаски, тогда уж руку не убираешь с них.
– Папань, а куда деваешь пантовую кровь из кружки?
– В рот. Так все охотники делают.
– А ты пробовал? Вкусно?
– Ничего. Другой раз валишься с ног от усталости, глотнул – откуда и силы взялись. Еще бы сто верст отмахал.
– Да ну! – восхитился Гриша. – Вот бы достать, а? Глотнешь, силы прибавятся, и с ребятами снова в бой. Мы бы им дали.
Анисим с Гришей поднялись еще выше. С трех сторон обступили их скалы. Над головой трехглавый зубец. «Это и есть „Три брата“, – догадался Анисим. Туча с синим острым краем наползла на одного „брата“ и обезглавила его.
– Пойдем правее, – предложил Анисим, – кажется, есть за что зацепиться, тропа вроде наметилась.
Грише было все равно. Он шел и мечтал. Вот бы нацедить крови. Принести домой, глотнуть из бутылочки, вызвать на поединок Степана Виткова – и на лопатки р-ра-з.
– Ты чего, сын, застрял?
Анисим уже на первый уступ поднялся. Гриша рванул вперед, помогая руками, обошел отца и влез на замшелый, похожий на сундук, камень.
– Есть порох, – подбодрил Гришу Анисим, – никак пантов хватил, а?
– Хватил, папаня, – признался Гриша.
– Тогда вперед.
Они оказались на широкой, вполне доступной полке в скале, она как бы для хода и сотворена природой: спирально, уступами лезет на скалу. На такой тропе лучше не оглядываться и не смотреть вниз. Ощупай ногой и твердо ставь ее. Спружинил, сделал шажок, снова нащупай уступчик и так маленькими шажками одолевай. Чем ближе перевал, тем сильнее завихряется тропа. Скала как бы опрокидывается, и тропа, втягиваясь в узкую прорезь между «братьями», тоже идет на конус.
– Ну еще маленько поднажмем, и на пупке скалы…
– Папань, а ты можешь сказать, почему у кошки глаза горят?
– Ночью, что ли? Чего это ты?
– Нет, ты скажи. У коровы не горят, а у кошки – как лампочки светятся.
– Кошке ночью мышей ловить, а корове зачем свет готовое сено жевать, – отдышавшись, пояснил Анисим.
– Да не к этому я. Не знаешь, так и скажи.
– Не знаю, – согласился Анисим.
– А я знаю. У кошки шерсть вырабатывает электрический ток. И передает на глаза. Гладил кошку?
– Чесал, сыплются искры. Сейчас придумал насчет электричества?..
Анисим вытянул горбовик на перевал, высвободил руки из лямок, опустил его на землю. Гриша подошел к отцу, тоже сбросил вьюк и огляделся.
Синим морем перед ними лежала тайга. А скалы, словно корабли на якорях, проступали в этом море. На дне распадка, из которого они только что поднялись, виднелись пролежины смятой осоки и коросты перестоявшего хвоща. А по опушке, у подножья скалы, полыхала рябина, выступы горели шиповником.
– Благодать-то какая, встань-ка рядом. – Анисим поклонился Создателю и широко перекрестился, раскланиваясь на все четыре стороны. Поклонился и Гриша, больше из уважения к отцу, и застеснялся.
– На такую красоту с усердием молись, сын, – заметил Анисим.
Так и стояли они вдвоем. Большой и маленький.
– Папань, по сухарику бы, а?
– А кто нам запретит роскошничать, – встрепенулся Анисим, – спроворим. – Он взялся за мешок, выбрал коричневый, с золотистой корочкой сухарь и подал Грише.
– Без приварка и до овина день в три длины. Ну это так, присказка, впору обед стряпать.
– Сам же говорил, без воды какая стоянка.
– Я и сейчас от своих слов не отопрусь, – вдел руки в лямки Анисим. – Привал куда ни шло, а вот стоянка без воды, что вшивому без бани.
– Скажешь, папань.
– Ну ты определи.
– Могу. Рыбаку без речки что охотнику без собаки.
Гриша еще окинул глазом редкие прогнутые в стволе сосенки, стланик; кустарники венчиком окаймляли скалистый пик. Анисим уже встал на тропу, Гриша вьюном между камней, только горбовик мелькает.
– Папань! – закричал Гриша. – Смотри, мельтешит… Речка!
Анисим повеселел. Речка оказалась сажени в две. Она обессиленно шумела на шиверах, была прозрачна, сверкала обледеневшими, торчавшими из воды торосами. Солнце едва не доставало изрезанной зубчатой горы на горизонте.
Гриша горбовик долой и схватился за нож вырезать удилище.
– Ставь, папань, воду на уху.
– Хорошо, Григорий, – снимая заплечник, согласился Анисим. – Только как насчет крючка? – спросил он.
Гриша сдернул с головы шапку, отогнул козырек.
– На, смотри.
Действительно, под козырьком цепко держались два крючка с мушками, под кобылку.
– Запасливый мужик, – одобрил Анисим.
Гриша схватил под рыбу котелок, но Анисим придержал его вопросом.
– Может, заварухи сотворим, а? Рыбу еще надо чистить, под нее мешок нужен.
Анисим разобрал Гришину котомку, накинул лямку ему на шею, так что горловина пришлась под правую руку.
– Ну, чем не рыбак, – осмотрел отец сына. – А я поставлю таган, костер разведу, трапезню сооружу, – поискал Анисим глазами место, где сподручнее будет обосноваться.
Гриша вырезал черемуховое прогонистое удилище, посвистал им, привязал на леску крючок и пошел к реке.
Закраек взялся льдом. Было видно, что вода идет на убыль. Берег словно из-под стеклянного козырька смотрел на мальчика.
Сколько Гриша ни закидывал удочку, но не мог достать до заветного места. «Забрести бы, да только мочить бродни». Гриша попробовал стать на лед, пытаясь дотянуться удилищем. Удилище он вырезал длинное, но удержать сырой черемуховый ствол и обеими руками не смог. Осталось забраться на камень. Гриша ступил на край закрайка, тот обломился, и Гриша по колено скользнул в воду. Обломки льда подхватило течением и понесло на стремнину. Гриша стоял в воде и не знал, что делать. Все равно ноги уже вымочил, да и вода не так уж обожгла под коленками. Гриша сделал шаг, другой… Камень был скользкий, обледенелый. Тугое стремительное течение срывало и придавливало его к камню. Гриша скользнул по камню животом, и течение сразу отпустило. Он встал на колено, удерживаясь на руках, поднял ногу, вылил из бродня воду, почувствовал, как обожгло под рубашкой, захолодило живот. Из другого бродня вылил воду. Встал на колени. Посмотрел на берег. Из кустов белой веревкой висел от костра дым. «Хорошо, что папаня не увидел». На ноги Гриша встал осторожно. «Ну теперь держись», – сказал он себе. Закинул удочку, и не успела мушка коснуться воды, как удилище подернуло. С потягом на себя Гриша подсек удилище, в воздухе, растопырив плавники, радужно сверкал хариус.
– Папань! – не удержался Гриша. – Смотри, морсовик! – потряс он над головой рыбиной.
И показывать не надо. Анисим знает – хариус-морсовик, темный с золотистыми заклепками, от маленькой головки с крутых боков до хвоста. Обычный речной хариус – с крапинками на боках, с зеленоватым маленьким плавником на спине. Морсовик, если свой руль поставит, то в ладонь, красные перепонки просвечивают на солнце. Анисим не раз видел, как морсовик идет на икромет и берет водопады, тогда плавник, словно парус, держит морсовика. И не свалить его никакому течению. Перед водопадом морсовик берет разгон. Плавник из воды стоит веером. Анисим не раз слышал, как трещоткой стрекочут плавники морсовика, когда он схватывает воздуха на самом водопаде.
Морсовик – рыба сильная, он поднимается на нерест под самые ледники, где берут начало речки. Анисим хотел пойти посмотреть Гришин улов, да в котелке закипела вода. Он бросил щепоть соли, сдвинул котелок с огня. Из кружки тоненькой струйкой ссыпал муку, помешивая ложкой. Мука загустела, еще две, три минуты попыхтел котелок – и заваруха готова. Анисим достал из мешка бутылку, выдернул зубами пробку и набулькал в ложку янтарного рыбьего жира. Заправил заваруху, и потек запах копченой рыбы.
– Гриша-а! К столу-у, – позвал Анисим.
– Счас, папань.
«Ну, теперь не дозовешься». – Анисим взял топор, срубил сушину, откряжевал чурку, расколол ее и вытесал две плахи – одну, на рогульках, приспособил для стола, из другой сделал лавку. Отставил от огня котелок.
– Гриша, похлебка стынет!
– Папань, начинай… Я счас…
– Да оставь ты этого тайменя на вечерний клев.
Анисим вышел на берег и увидел сына. Тот сидел на обледенелом камне, как полярник на дрейфующей льдине. Вокруг бурлила ломкая вода. «Как же он туда попал?.. Скользнут ноги, удернет под перекат».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24