Анисим пересек речку, посмотрел следы у прижима перед отстоем и не обнаружил этой ночью свежего побоища, свернул на Гришину лыжню и только поднялся на лесистый берег, как невдалеке, за еловой кромкой, прогремел выстрел.
– Ну дает сын. Похоже, в цель, – по выстрелу определил Анисим и убыстрил ход. Только поднырнул под ветви ели, с другой стороны шел ему навстречу Гриша и волок за шею глухаря.
– Ловко ты его…
– Па-апань, – заикался от волнения Гриша, – он ягоды ел…
– А шапка где?
Гриша дотронулся до головы.
– Ат ты, – Гриша бросил глухаря и развернулся на свой след.
Анисим поднял птицу, осмотрел от красных надбровий до черного хвоста с белой пелериной. Одна дробинка и попала в шею…
– Фартовый ты, однако… – навстречу Грише сказал Анисим.
– Я только вывернулся, иду тихонько, вот из-за этой ели, – показал Гриша, – смотрю, снег зашевелился, скинул ружье, а глухарь змеей голову показал и забил крыльями. На взлете я его и… С меня будет, – примерил к себе глухаря Гриша.
– На ягоднике был, – определил Анисим. – Ну вот и похлебка с глухариными потрохами, – взвесил на руке глухаря Анисим.
– Хвост унесем – маманя пусть посмотрит, какой нарядный…
– И хвост и крылышко. – Анисим спрятал в мешок добычу, подал Грише заряженный патрон. – На всякий случай…
Гриша зарядил ружье, и они пошли к зимовью. А Гриша который раз рассказывал Анисиму, как он подстрелил глухаря, каждый раз с новыми подробностями, добавлениями и уточнениями.
– Да, забыл сказать, – начинал Гриша, и Анисим с удовольствием слушал, не перебивая, сына.
Солнце спустилось за гору. Закат стеклил закроек неба прозрачной латунью, зенит туманило и рябило, как на песчаной отмели Байкала. И насколько хватал глаз, до самого поворота отражались огнистые всполохи, дымились над речкой.
Готовку глухаря взял на себя Анисим. По этому случаю он выставил и все свои запасы трав – разложил узелки, как в лавке.
Гореточку сухой черники сыпнул Грише и себе щепотку кинул, разжевал: кисло-сладкая, тонкий, едва уловимый аромат – сразу и не скажешь, чего напоминает. Настоится сухая черника. Настой темный, но не скажешь, что черный, прозрачная до свечения темнота. А вот, скажем, брусничный отвар, даже крутой-раскрутой – золотисто-прозрачен. Плохо одно, не набегаешься ночью, до ветра гонит. Но если этим отваром залить жимолость да дать постоять ночь, не только потливость снимет, но и головную боль. Тот же бадан, возьмешь лист в руки, как хром, и блестит – в пору хоть сапоги шей. Настой из него не красный и не желтый, а бурого свечения – будто свеча в нем горит. На вкус горьковатый, вяжущий – напился отвару, пропотел, по-другому себя чувствуешь, как на свет народился. О корне бадана и говорить не приходится – напиток темно-вишневый, прозрачный, будто золотинки плавают в нем. Хоть с какого жару холодный отвар пьешь – зубы ломит, а горло не сядет и никакая простуда не льнет. И как бы Анисим ни относился к травам, а каменный зверобой у него на особом счету. И жажду утоляет, и силы вливает. Другой раз с ног валит усталость, заварил в кружечку зверобоя, попил, будто подменили ноги – хода запросили. Анисим и держит про запас эту травку, наособицу, в узелке.
Ужинали отец с сыном довольные. Жаркое из глухаря запивали настоем из трав.
– Разговоры говорить или карниз строгать? – пересаживаясь с лавки на чурочку к печной топке, спросил Анисим.
– И разговоры говорить, и строгать, – прибирая со стола, откликнулся Гриша. – И когда же мы обналичку пришьем?
– Сей момент, подсветим костерком и приладим… – Анисим собрал обналичку, гвозди в карман, за топор – и в дверь. И Гриша за отцом следом поспешил.
Хоть льдина и смотрелась бельмом на глазу, а подогнали, окантовали обналичку, в кружевную оборку вставили, и ожил глаз.
– Папань, дома такую же на свое окно сработаем. Ладно? – Гриша и с одной стороны, и с другой забежит.
– Ладно-то, ладно… да обосабливаться нехорошо, что соседи скажут?
– Пусть завидуют.
– От зависти многие беды и проистекают, сын. Зависть, она, как ржа, подтачивает… не завидуй, сын, сердце надорвешь.
– Я никогда и не завидую, – заоправдывался Гриша.
– Ну вот и ладно, вот и хорошо, – собрал инструмент Анисим и, ссутулясь, вошел в зимовье.
Гриша убрал к трубе лесенку, затушил костер. Сквозь ветки месяц тронул карниз зимовья, и пала на снег тень, похожая на скворечник.
Гриша привалился на лесенку, постоял и вспомнил, что завидовал он Октябрину Глотову, когда тот прикатил к клубу на велосипеде. Не только он, весь поселок собрался – хоть за руль подержаться… Гриша вошел в зимовье. В потемках разулся и ощупью на нары, отец уже лежал. «Будет случай – скажу папане, что завидовал», – решил Гриша. И вскоре уснул. Открыл глаза: отец, как всегда, на чурбачке против топки сидит.
– Вставай, Григорий, умывайся да побежим.
– У меня, папань, предчувствие – волк сидит…
– Сон, что ли, видел?
– Не сон, а сидит. – Гриша через силу натянул ссохшиеся за ночь бродни, потоптался около нар, обмял обувку. Взял со стола приготовленную на умывание кружку с водой, горстью из мешка нагреб в карман орехов – заодно и белку покормить.
– Хорошего понемногу, сын… – Анисим стал разливать чай.
Гриша и без объяснения понял, к чему клонит отец. Собираться пора домой.
И радостно на душе, и тревожно, и не поймешь – чего больше.
– Да не суетись, ешь хорошенько, – придвинул жаркое Анисим.
– Да ты что, папаня, под нос… достану. Не у мачехи рос.
– Заждались нас, – протянул голосом Анисим. – Если смотреть с нашего бугра, так и не шибко загостились, а им-то показалось – знаю как. Мать, поди, все глаза проглядела.
Анисим допил свою кружку.
– Сегодня, однако, котелок с собой не понесем. Налегке туда и обратно – заберем капкан…
– А волки?
– За волка – баран, за волчицу – два… Придется брать, – посмеялся Анисим. Подождал, пока Гриша наденет фуфайку, и тогда задул коптилку. Анисим с топором за опояской, Гриша с ружьем за плечом – встали на лыжи и по небитой лыжне, как по барабану, пошли.
Все бы ничего, да рукавички выносились – руки у Гриши от холода заходят. Он и пальцы в кулак сжал и придерживает около бедра, чтобы не потерять рукавички.
– Какие-нибудь изменения замечаешь, Григорий?
Гриша окинул взглядом округу.
– Все на месте, горы не сдвинулись. Разве только ворон прибавилось – горланят.
– То-то и оно.
И снова добавил ход.
На свороте к капкану Анисим уже поджидал Гришу.
– Ну, так как насчет предчувствия?
– Говорил же, – не отступает от своего Гриша.
Как только вышли на прямую через речку, Анисим увидел, что вокруг колодины снег сбит.
Анисим остановился, передернул на пояске с поясницы на живот топор и протянул руку за ружьем, перезарядил его пулей. И пошел на изготовку.
– Папань?!
Анисим обернулся.
– Я-то с чем? – развел Гриша руки.
– Н-да. Обезоружил. Нечего сказать. Дак тебе что, топор или… – показал Анисим ружье с надеждой, что Гриша откажется.
– Ружье, – подошел Гриша, чтобы взять ружье.
– Тогда придется тебе вперед идти…
– Пойду, – согласился Гриша.
– Постой, Григорий, – как бы вспомнил Анисим, – осмотримся…
– А чего смотреть? Капкан вот здесь стоял – потаск тянется в лес, по следу и идти.
Анисиму и возразить нечего. И опять же, а ну как затаился волк, да, скажем, на волоске нога в капкане. Бросится на парня, а тот не успеет выстрелить или хуже того – промахнется…
– Слушай, Гриша…
– Папань, ты чего крутишь? Разогрелись, а теперь…
– В том-то и дело, что кручу, – признался Анисим. – Кто его знает, что у него на уме…
– Мы-то друг у дружки не все знаем, а ты захотел…
– Ладно, давай развернем наступление в цепь, – вышел из положения Анисим. – Не торопись только…
Буровил целик Гриша с одной стороны, Анисим – с другой, а след волка посередке. Втянулись с берега в лес – и все чаще останавливался, разметывая снег, волк, раскидывая со слюной кровь.
Грише стало жарко, захотелось сбросить рукавицы. Но след вдруг повернул и поднырнул под развесистую ель.
– Осторожнее, – сказал Анисим, подошел и, подняв ветви, заглянул под ель, но ничего не увидел, след уходил вглубь. «Легковатый волок привязал», – упрекнул себя Анисим, но, судя по всему, и волчина матерый. Гриша с Анисимом обошли ель и снова стали на след, но и десяти шагов не сделали, как Гриша вскинул ружье.
– Погоди, Григорий, – остановился Анисим.
Он все осматривал след, который тянулся за снежный бугор, но кинул взгляд, куда Гриша целился, и вдруг увидел окровавленную волчью пасть. Волк догадался, что за ним идут, вернулся по своему следу навстречу, увидел людей, затаился.
– Стреляй, – негромко скомандовал Анисим.
Грянул выстрел, всполошившись, заорали вороны. И волк потух, ткнувшись мордой в снег, только хвост еще выдавал судорогу.
К зимовью охотники возвращались на исходе дня. Мороз еще добавил, выжимая наледь, и она чадила грязным туманом, наполняя пойму реки. Небо освинцовело, и тяжелые темные тучи, словно на мели, лежали на лесистых склонах гор.
– Фу ты, думал, ошиблись. Не наше зимовье, – поднимаясь от реки, засмеялся Анисим.
– Смотрится, – остановился и Гриша.
– Не великая затея, а как красит… а?!
В закатном солнце резные наличники ярче оттеняли белизну бревен, и зимовье светилось.
– Не жалко покидать?
– Мы же не насовсем…
– Ну, тогда самовар поставить или костер оживлять?
– Костер-то, наш-то? – усомнился Гриша.
– Соберемся и с рассветом айда… или у тебя другое мнение?
– Я как ты, давай спички.
– Спички! – Анисим с лица даже сменился.
– Что с тобой, папань?
– Побудь здесь. – Анисим стремглав бросился в зимовье.
Гриша вошел за отцом.
– Так и есть. Остались ни с чем. Как еще зимовье не спалил…
– Ты чего, папань?..
– А то. Растоплял утром печку, спички положил вот сюда, на каменку, и забыл. Накалились и вспыхнули – вот и весь сказ.
– А на столе коробок был, – пошарил Гриша по столу. – Вот он, – жиденько побрякал коробком Гриша.
Анисим схватил у него из рук коробок.
– Это не те – остаток. Тот я достал утром.
Анисим высыпал на ладонь из коробка четыре спички.
– Не густо.
– Но и не пусто, – досказал Гриша, – чего паниковать?
Анисим хотел сказать, что без огня в такую пору в тайге – верная погибель, но промолчал. И то правда, теперь-то что руками махать.
– А я разве паникую? Одной спичкой можно миллион деревьев спалить, а из одного дерева, говорят, миллион спичек выходит, Гриша. – Он ссыпал снова в коробок спички. Пошарь, Гриша, в каменке, может, осталась какая искра, – попросил Анисим.
Гриша почти влез в каменку.
– Нет, папань. Живое тепло есть, а загнеты нету.
– Ну тогда – вот она спичка, на сегодня и на завтрашнее утро она же.
Гриша взял спичку, коробок – и в дверь. Анисим хотел остановить, дескать, растопляй каменку. Но осадил себя. «Каменку-то мы с собой в дорогу не возьмем».
Гриша расчистил старое огнище, собрал с обочины обгоревшие веточки, сучочки, уложил их шалашиком, содрал с краю сухой мох, накрыл шалашик. Надергал с березки ветренки, смял в пухлый комок, подсунул под шалашик и, мысленно перекрестившись, заслонив собой шалашик, чиркнул спичку. Сквозь мох потянулись белые струйки дыма, проглянул красный глазок и тут же прострелил мох стрельчатый огонек.
Анисим пришел с речки с полным котелком и попросил:
– Григорий Анисимович, не одолжите огонька на разжигу – взаимообразно?
– Бери, Анисим Федорович. Другой бы отказал, а я – душа нараспашку…
– Премного благодарствую, – сдержанно, с уважением ответствовал Анисим. Он перегнул вдвое сырую ветку, как щипцами подхватил пылающую головешку – и скорым шагом в зимовье. Гриша с котелком пошел следом за отцом. Анисим растопил печку, приставил к огню котелок, подождал, пока закипит. Заварил травкой, собирая на стол, поинтересовался:
– Ты замечал, Григорий, какое разное мясо у дичи? Хоть возьми того же глухаря, да и косача, и куропатку – мясо у них темное, а вот у рябчика, как у курицы на грудке, – белое… – Он положил перед Гришей попку глухаря.
– Ты не сказал, папаня, отчего рябчик наособицу.
– Лепешку пошто не берешь?
– А сам? В дорогу бережешь?
– До лепешек еще дойдет, – принялся Анисим за крылышко. Смачно обсосал студенистый бульон. – Про рябчика, признаться, я и сам в догадке. Птица как из яйца вылупилась, так и полетела… Ну ладно, – дохрустел косточками Анисим и встал из-за стола. – Дожевывай да приходи к костру. – Когда Гриша пришел, Анисим обезжиривал шкуру волка. Распластав ее на колодине, соскребал ножом сало, подрезанное мясо.
– Я такого инзимпляра еще не встречал, – то ли осудил, то ли похвастался Анисим, развешивая шкуру на жердь перед костром. – Пусть немного обыгает – проветрится…
Анисим принес мешок с рыбой и стал выкладывать на колодину, как на прилавок, мороженую, с побелевшими глазами рыбу, сортировать ленка, хариуса, тайменя. Гриша немало удивился: сколько добычи. Анисим пошел за орехами, а Гриша принес клетку с белками.
– Думаешь нести? Мотать будет. Подержи-ка мешок.
Гриша поставил клетку, взялся за мешок. Анисим сыпанул орехов, явно переборщил – отставил мешок к колодине. Сходил в зимовье, принес шмутье. Валенки он сразу отставил в сторонку. Одеяло суконное отрепанное долго вертел, будто приценивался, наконец, кинул на колодину. Узелок с мукой поставил к валенкам. Встряхнул соболиную шкурку и бросил на колодину, ворсистый мех ожил, заискрился, казалось, вот-вот одолеет колодину и уйдет под снег. Анисим сверху положил хрустящую легкую связку беличьих шкурок.
– В походе и пуговица имеет вес, – заметил он. Бутылку с рыбьим жиром на донушке поставил к узелку с мукой. Два топора, большой и маленький, большой сразу прислонил к колодине. Острие Гришиного топора он попробовал на палец, как будто от этого зависел его вес. «Можно было обойтись одним, опять без рук парня оставлю», – подумал Анисим и поставил рядом со своим топором. Взялся за стружок и так и эдак вертел в руках. И к валенкам ставил, и снова на колодину.
– Ах ты, пилу забыли, Григорий, сбегай, принеси пилу… Ружье, ружье захвати… Кружки, котелок не надо… – Когда весь товар был разложен и рассортирован по значимости, Анисим еще отступил на шаг, осмотрел все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24