Не подскажешь, Гриша?
Анисим теперь шел впереди, обходя завал.
– Кажется, здесь и займем позицию на ночь, – потоптался он на взбугренной от снега валежине. И сушняк подходящий. – Анисим лыжей, как лопатой, разгреб снег, оголил колодину. – Ну чем не постой? – Анисим помог снять Грише горбовик. – И самовар приставим, и белок накормим. Но с белками потом. А сейчас, Гриша, давай пилу.
Гриша отвязал от отцовского мешка пилу, пока нес, Анисим уже подрубил сухостоину.
– Ты чего, папань, так низко? Придется гнуть спину.
– По всем правилам, сын, пол-аршина пенек…
– А кто тут видит?
– Для души, Григорий. Срам-то льнет не только к глазу…
Свалили, раскрежевали сушину на посильные чурки и уже в потемках сносили их к валежине. Еще минутку назад было светло, а уже на ощупь ищи растопку.
Сколько помнит Анисим, в тайге – всегда так, особенно зимой не бывает вечера. Еще солнце закатное светится, а уже сиреневый сумрак прилип к земле – топор не сразу увидишь.
– К слову, сын, кому разводить костер? Сам или мне доверишь? Хотя у тебя и пальцы посноровистее, посообразительнее…

Анисим скинул измочаленные, латаные-перелатаные рукавицы, подержал руки под мышками, погрел, тогда вынул из нагрудного кармана коробок со спичками. Гриша тем временем раздобыл трухлявый пень, надергал с березы ветренки, собрал с веток сухой кабарожий мох, отмершие веточки сложил шалашиком, как он делал не однажды. И коробок из рук отца взял лишь после того, как дыханием согрел пальцы, размял мох. Взяв коробок, Гриша припал на колени перед шалашиком из растопки. Анисим замер на месте, сотворяя молитву. Ему показалось, слишком долго Гриша не справляется с костром. Может, головка спички обкрошилась или шипнула из непослушных рук и завяла.
Анисим опустился рядом с Гришей на колени, не чувствуя обжигающего холода. И вдруг едкая, ни с чем не сравнимая струйка дыма защемила в носу. Анисим жадно втягивал ее носом.
Гриша привстал, потряс коробком, и коробок отозвался одинокой спичкой. Анисим взял коробок из его рук, как самую дорогую и ломкую вещь.
Костер набирал силу, Анисим набил котелок снегом, пристроил его на огонь.
Гриша занялся своим хозяйством, кормил белок, сделал из лапника садок и поставил в него клетку, прикрыл ветками сверху. Анисим готовил ужин. Он сколол с чурки корину и, как на подносе, разложил с одного краю куски отварного глухаря, с другого – взявшегося студнем ленка. Лепешку разломил и положил посередине.
– Стол готов! – позвал он Гришу.
– Папань, белки не едят – отказались. Снег хватают…
– Им бы лыжи, нагуляли бы аппетит… Давай иди, Григорий.
Гриша пришел, подсел к столу и сразу руки греть о кружку.
– Ты чего такой?
– Какой?
– Вроде потерял вчерашний день.
– Была же екала «Три брата»… Вот тут стояла, – неопределенно кивнул Гриша.
– Была и есть, – утвердил Анисим. – С рассветом объявится.
– Они что, живые?
– Вся природа живая, – выплеснул Анисим оденки из кружки и еще налил. – Вот дым мне не нравится. Стелется к земле.
– Ну и пусть себе, все равно в небо уйдет…
– По приметам, так снегу быть. А к чему он нам?
– Ни к чему, – вскинул голову Гриша.
– Ни к чему, – утвердил Анисим. – Это летом охотника каждый кустик пустит переночевать, а зимой кресало держи сухим…

Анисим выпил кружку и опять налил.
– И куда в меня столько вливается… Выкачало потом, вот и жадничаю.
Гриша, как молодой волчонок, рвал глухаря. Съел с розовой прослойкой и кусок ленка. А когда Анисим подал на крышке от котелка каленых орешков, с большим удовольствием загреб горсть.
– Григорий, стельки не собираешься сушить? – напомнил Анисим. – Ноги-то как?
– Нормально. – Гриша покончил с орехами, стянул бродень, вынул травяную стельку. Помял в руке.
– Отсырела, нет?
– Волглая. Но не так чтобы.
– Посуши, посуши. Раскинь на чурбан.
Гриша перевесил через чурку стельку, а голую ступню вытянул к огню, шевеля пальцами. Стелька слегка дымила. Пахнуло слежалым сеном.
– Мотри, Григорий, не вспыхнула бы.
Анисим встал с колодины, наворотил на костер толстые чурки, поплотнее сбил их обухом топора и сел разуваться.
Костер унялся, затаился. И сразу прихлынула тьма и стало холодить Грише пятку. Анисим разулся, не торопясь, раскинул на приготовленные чурки портянки, и, когда костер снова разгорелся, вынул стельки из бродней, и, перебирая в руках, подсушивал.
– Если спроворить еще костер с другого боку валежины? Что ты на это скажешь, Григорий?
– Дров не занимать, вон сколько наполосовали, – посмотрел на кучу чурок Гриша.
– Белок я твоих перенесу вот под эту елку. Костер им без надобности.
– Перенеси. Надо было сразу нам сообразить, – взялся Гриша за бродень.
– Сиди, Григорий, не мочи ноги.
Анисим обулся, повозился с лыжей за колодиной, разгреб снег, пришел, взял две головешки и ими, как пригоршней, захватил угли и понес, головешки во все стороны брызгали красными искрами. Скоро и со спины стало пригревать.
– Папань, я тоже думаю – снег будет.
– Кости подсказывают, что ли?
– Кедровки… Помнишь, сюда шли – как они надрывались. Теперь не слыхать.
– Серьезная примета, – согласился Анисим.
– Интересно, папань, наши чувствуют, что мы возвращаемся? Знаешь, папань, давай договоримся, сразу не показывать белок.
– Только не пойму, к чему это. Чего таиться-то?
– А так. Поманежим.
– Давай, если вытерпишь.
– А вот дед Витоха прибежит, наверное, и скажет: «Ты пошто такой-то разудалый, Анисим Шмолянинов… Пошто лыж-то не несешь?..» – скопировал Гриша деда Витоху.
Анисим захохотал.
– Ну, вылитый дед Витоха, и голос его…
Анисима точила досада. По наметке завтра они должны быть дома, ну, в худшем случае, еще ночь под небом перекоротать, а уж напослезавтра, кровь из носа, а дома надо. Однако выходит, что можно и на пороге очага околеть… Как оно поворачивает. Да и осталась одна спичка. Как получилось, что он так прошляпил.
Он хорошо помнил, как вчера утром достал из-под матицы мешочек, вынул из него заветный коробок со спичками, собираясь отложить из него в свой походный коробок, а походный положил на стол. Он бы вспомнил о спичках, если бы собирались на капкан с дневкой, а то ведь и котелок не брали. И задумка была туда и обратно по-быстрому. Анисим хорошо помнил, как он из полного коробка поджег в печке растопку, а коробок пихнул с краю на каменку. И закрутился: сходил на речку по воду, вскипятил котелок. И перекусывали наскоро, и под руку на столе не попал дежурный коробок с четырьмя спичками. И уж хватился когда… Когда вернулись к зимовью. А ведь могло быть гораздо хуже. Упади горящий коробок на пол…
– Господь милостивый, – перекрестился Анисим и посмотрел на Гришу. – Да ты, сын, никак клюешь? Приваливайся на мешок, – поставил Анисим свой горбовик на колодину под бок Грише.
– Да не сплю я, думаю… Папань, будущим летом свои затески наметим на Шанталык. С собакой пойдем, да, папань?! Если и снег выбухает, ну и что здесь такого, можно и понести собаку, если щенок, верно, папань? И лыжи запасные сработаем, и нарту…
Анисим поднялся с валежины, поправил откатившуюся чурку с огня, накатил новую и подсел к Грише:
– Что-то я, сын, не упомню, чтобы охотники на руках носили своих собак. Если, конечно, собака на своих ногах. Нет, постой, – перебил себя Анисим, – дед Аверьян приносил за пазухой с заимки…
– Ну вот, видишь, – обрадовался Гриша авторитетной поддержке деда Аверьяна, – и я понесу…
Гриша закрыл глаза.
Анисим вспомнил себя на передовой: пушки грохочут, можно сказать, под ухом, а он спит как убитый, и все нипочем. А чем испытывается дух? Да опять человеческой порядочностью. Ослаб духом, кинул весла, пустил на авось и угодил волку в пасть.
Только подумал о волке, как из распадка донесся тоскующий голос волка. «Легок на помине». И кажется, мотив знаком. Анисим вспомнил, когда сегодня выходили из зимовья, волчий след тянулся с реки. Анисим еще хотел поглядеть, да жаль было терять время.
Ветер колыхнул пламя костра, зыбко колыхнулись и тени. И по снегу красным всполоснуло бровку снега. Глянцево засверкал подтаявший снег. Вместе с ветерком прихлынул и тоскующий голос волка. И казалось, что теперь зверь совсем рядом, за темной кромкой от костра. Анисим привстал, переложил поближе ружье и наладился слушать… И не помнил, как сморил его сон.
Проснулся от тревоги. Костер горит. Гриша спокойно посапывает, привалившись на горбовик. За спиной тоже потрескивают дрова. И снег мелкий, редкий, крупенистый сечет дробно чурки. Анисим послушал шум леса. Щемящая беспричинная тревога нарастала.
Анисим осторожно поднялся, чтобы не потревожить Гришу, без всякой надобности поправил костры и никак не мог определить время. Если судить по костру, то, выходит, и задремал всего ничего. Мелкая внутренняя дрожь медленно уходила через руки. Сейчас Анисим походил на большую хищную птицу с растопыренными сильными пальцами над костром. Словно намеревался схватить точившую сине-розовым пламенем чурку.
«Старею, – подумал Анисим, – кровь плохо греет. А ведь как бывало, шинелькой примерзнешь в окопе и спишь за милую душу, а на охоте или на рыбалке костер истлеет, тебя снегом припорошит, только нос живой, а ты и не думал пробуждаться. А вскочил, отряхнулся, прискакнул раз, другой – и опять воспарил… Вон Григорий пускает пузыри», – жгучей нежностью к сыну зашлось сердце. Потрогал ноги у Гриши, теплые, главная забота – не отскочил бы уголек, а то и так фуфайчонки еле на плечах держатся.
Снежная крупа то сыпнет, прокинет солью и перестанет, замрет ненадолго, опять сыпнет – и застит своей непроглядностью и без того смурное небо. Только бы не разошелся снег, постояло бы…
Голос волка настойчиво повторился. Анисим открыл глаза. Ветерок колебал воздух, и уже не один голос подступал. При лунном зыбком свете Анисим увидел, как шел скрадом волк. «А это волчица, – догадался Анисим, – крупная, чувствует запах своего вожака». Она стояла поодаль с поднятой мордой и нюхала воздух. Анисим до боли в пальцах сжал ружье. «К костру не подойдут. Успею выстрелить и перезарядить»… Анисим увидел еще два серых движущихся комка, кажется, на их лыжне стоят. Но от волчицы он не мог отвести глаз. Что-то вдруг заставило волчицу резким прыжком броситься за деревья. Кто мог ее напугать? Анисим приподнялся и недалеко за валежиной глаза в глаза встретился с волком, готовым к стремительному прыжку. Анисим взял волка на прицел. И спустил курок. Перезаряжая ружье, пнул на присмиревшем костре чурку. Сноп искр взметнулся в воздух. И за ними Анисим не видел ничего. Край тучи подрезал бледно-яркий свет луны, тени косо сбежали, и прихлынула со всех сторон вязкая темнота.
– Ты в кого, папань? – запоздало спросил Гриша. Он открыл глаза, посмотрел на отца и тут же снова закрыл, опустив голову на грудь.
Свирепый тоскующий голос послышался теперь уже в отдалении от уступа горы. Луна вывернулась из-за тучи и заполоскала, отбеливая иссиня-бледный снег. Анисим всмотрелся в то место, куда он стрелял. Волк лежал, уткнувшись мордой в снег. Анисим сдвинул на одно ухо шапку, послушал пугающую тишину, подживил костры. Он воткнул топор, встал на лыжи и за хвост приволок волка к костру.
Анисим легко справился с ним, теплым, податливым. Обезжирил шкуру, раскинул на колодину, но тут снова кинуло снежком, и, чтобы не намокала шкура, Анисим убрал ее в мешок, потом только осознал свой выстрел: шкура еще добавит веса к его неподъемной ноше.
Потрескивание костра, неясный тихий шум леса, успокаивая, навевал чуткую сонливость. Тупо и назойливо ныли надерганные за день суставы. Анисим сквозь дрему слышал приближающийся шум дождя, всплеск весел, и вдруг из снежного сумета показался струг, рассекая пенистый снег, подрастал, приближаясь… Анисим до боли в глазах всматривался, кто же это может быть в такую пору? Струг разгребает носом снег и буровит снежную волну. Вот и вышел на прямую и держит курс прямо на костер, где стоит Анисим. На корме маячит знакомая фигура, а не разобрать кто.
Анисим привстал на цыпочки, за стругом хвост тянулся и шевелился. И сам струг припал хищно в снег… И не струг это вовсе… Анисим пытался осенить себя крестным знамением, но не в состоянии поднять руки. Отяжелела, будто гирю стопудовую подвесили. Кто кого одолеет, кто вперед… Анисим успел перекреститься, прежде чем струг коснулся его. И струг, оскалив зубы, стал проваливаться сквозь снег. А потом прохохотал человеческим голосом.
Анисим содрогнулся от хохота, как от раската грома, и проснулся. Ему показалось, кто-то завозился во тьме. Костер увял. Зябко тянуло спину. Анисим поднялся, посмотрел на Гришу, кинул в костер сухих сучьев, сучья потрещали маслом, как на раскаленной сковородке, вспыхнули, откинув темноту за стволы деревьев. Анисим постоял, все еще переживая и разгадывая сон. Гриша спал, отсвет костра плясал на его лице, а он безмятежно и радостно улыбался. Анисим накатил на один костер чурку, на другой и все никак не мог отделаться от предчувствия, что они не одни тут. Кто-то еще есть, невидимый и непрошеный. Ни звезд, ни луны, но по тому, как ложился отсвет на снег от костра, Анисим определил, что скоро рассвет. Да и по дровам было видно, сколько их ушло, дотлевала ночь. Анисим еще постоял над Гришей, не решаясь его будить. Навесил на таганок котелок на чай. Котелок нагрелся и тоненько запел, Анисим заглянул в него, добавил кусок пухлого чистого снега, и котелок заскворчал.
– На чужое урчит, – поднявшись с валежины, сказал Гриша. – С добрым утром, папань…
– Неплохое утро и тебя с тем же, с добрым, – ответил Анисим, отлил из котелка в кружку на умывание, заправил котелок травкой.
– Папань, ты кого промышлял? – осматривая колодину, спросил Гриша. – Похоже, волка… Чего ж не разбудил?
– Не хотел сон тебе ломать.
Гриша нагреб из мешка в карман орехов и пошел по опорошенному следу под ель кормить белок, раздвинул ветки, но белки и не шелохнулись. Гриша подумал – выпустил отец, но поднял клетку на свет костра, увидел: зверьки, сунув головы в мох, укрылись пушистыми хвостами, как одеялами, и не подавали признаков жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24