Что ты на это скажешь, Григорий?
– Послушаем, может, ключ отзовется. – Гриша сдвинул на затылок шапку.
Постояли, послушали, сочилась тревожная тишина. В этой стороне Анисиму не доводилось бывать, а если человек в тайге не уверен, тем более к ночи день клонит, и начинает метаться, доброго не жди.
– А чего метаться? – ответил на свои мысли Анисим. – Мы и не предполагали на Шанталык. Тайга во-он какая, – окинул он взглядом вокруг, – где приглянется, там и бросим якорь. Так я говорю, сын?
– А солнце-то где? – показал Гриша на багровый закат.
– Вижу, – сказал Анисим, – свалилось. Пора вить гнездо. Но без воды, как говорится, нет огня, а какая ночевка без костра? Сухоть стоит, такой осени не помнят старожили, – как бы убеждал себя Анисим. – В такую пору с огнем в лесу… полыхнет – и сам никуда не денешься – сгоришь.
Где-то в распадке заныла пищуха.
– Ну вот еще, занюнила, ворожит ненастье, – упрекнул пищуху Анисим. – А надо бы снежку. Давай-ка, Гриша, поищем затески, а заодно и воду приглядывай, ты по этой части везучий.
Пока искали затески, придавили сумерки, деревья стали растворяться, а тайга глохнуть. Грише хотелось присесть на валежину. Он видел, что и отец через силу тянет горбовик. Анисим перекинул ногу через колодину и сел, как в седло, в прохладный мягкий мох.
– Ну чем не кавалерист, только шпор и не хватает, – засмеялся он.
Гриша, вытянув утенком шею из-под котомки, подтянулся к Анисиму и привалился рядом.
– Кто нас гонит? – бодрился Анисим. – Распрягать коней. – И снял с плеча котомку, помог развьючиться Грише. От зыбкого закатного отсвета распадок распирало лесом и давило безбрежным спокойствием.
– Кажется, просвечивает. Не вода ли? – показал Анисим в наметившийся просвет сквозь деревья. – Ты посиди, а я обегу, осмотрю, не может того быть, чтобы не было воды.
Гриша слышал, как шумно и напористо продирался отец сквозь кустарник, отдаляясь, а скоро и совсем затих, словно под воду ушел.
Если бы не поползни, шуршавшие цепкими лапками по стволам деревьев, да не вертлявые пичужки на ветках, Гриша подумал бы, что один остался на всю неоглядную тайгу. Тянуло холодной сыростью. Его пробирал озноб. Гриша решил влезть на кедр, сбить шишек да заодно и поглядеть округу, может, увидит речку. Он присмотрел дерево, подошел и лягушонком подпрыгнул, обхватив руками и ногами дерево, достал первый сук, подтянулся, а дальше пошло, как по лестнице, чем выше, тем больше дух захватывало. Гриша топнул по суку, от содрогания шишки оборвались и глухо застучали о землю у рядом стоящих кедров. Гриша поднялся почти до самой макушки. Перед глазами, насколько можно было видеть, стоял лес, затонув по самые макушки в сиреневый дрожащий сумрак. Сколько Гриша не приглядывался, так воду он и не увидел. Не увидел и Байкала. «Может, смотрю в другую сторону», – подумал Гриша. И прислушался, не идет ли отец. Внизу лес пугал своей черной глубиной. Но Гриша превозмог себя, спустился и стал собирать шишки. Нащупает дырку во мху, сунет руку – а там увесистая, смолевая, холодная шишка.
Анисим ломил напропалую через колодины и чапыжник, и казалось ему – вот-вот он настигнет воду. Ветки больно хлестали по лицу, шуршали по стволам деревьев, и он заламывал их на тот случай, если собьется с пути и придется искать обратную дорогу. «Уж если нет ручья, хотя бы болотина». И вдруг взяло сомнение, в такую сушь какая болотина, он хотел уже повернуть назад, да за деревьями рядом увидел просвет, Анисим выскочил на небольшую поляну, вернее, редколесье. «Что за наваждение, который раз обмишуриваюсь». Анисим получше пригляделся, послышалось, что за кустами взбулькнуло. Продрался сквозь кустарник: повалены деревья, вывороты, как приведения, маячат, а дальше опять стена темного леса. «Тьфу ты!.. Нечистая сила водит, – сплюнул с досады Анисим, – убиться можно». И тут охватила Анисима тревога. Оставил парня. Кажется, уже и обратной дороги не разглядеть. Сколько уж упорол?..
Гриша сидел на колодине, разгоряченный лазаньем на кедр. Сырость студила его плечи, колковатый озноб доставал до костей. Холодный и сырой туман белесо полз из распадка и топил колодину. Гриша встал на колодину, приподнялся на цыпочках, словно хотел заглянуть в завтрашний день. С неба все еще проникал слабый отсвет на землю, и там, куда не достал туман, хромовой кожей блестели листья бадана, а черные вывороты деревьев, казалось, ожили и шевелились. Гриша, затаив дыхание, вслушивался. «Может, заблудился папаня?» – пронзительно саданула мысль. Гриша спрыгнул с валежины и бросился собирать сучья, сшибать трухлявые пеньки и носить их к валежине. И никак не мог унять слезы.
– Папань! – крикнул он, а получился писк – горло село. Гриша набрал побольше воздуха и снова крикнул: – Папань!
«Ань», – откликнулось над головой в отрогах гор. Густая липкая темень настолько сгустилась, что и небо потухло, и листья бадана, и кустарники, и деревья стали слитно черной стеной.
Гриша прижался теснее к колодине, как будто хотел в нее втиснуться, и превратился в слух. Пугая тишину, скрипуче прокричала ночная птица. Гриша через силу давил подступившее рыдание.
Анисим в сотый раз приказывал себе не дергаться, не пороть горячку. Бывало, и рядом в двух шагах от зимовья ночевали люди. В тайге ведь как? Не заготовил вовремя дров – топором грейся, нет воды – и так ладно…
«Напугается сын – вот беда». Анисим отдышался, постоял, послушал и опять на ощупь пошел по заломам держать направление. И спотыкался, и падал, обдирал в кровь лицо. «Так тебе и надо, старый мерин», – ругал себя Анисим и, не чувствуя ни боли, ни усталости, не шел, а бежал и только удивлялся – куда упорол, упорол так упорол.
Гриша вдруг услышал потрескивание сучьев и, сглатывая слезы, вскочил с валежины. И когда осторожный треск прошел мимо, Гриша, перестав дышать, снова услышал, как ломаются и потрескивают сучья, но уже в другой стороне. Так осторожно и быстро мог идти только зверь. «Может, папаню задрал медведь», – резануло по сердцу Гришу. Он лихорадочно нашарил у колодины ружье, взвел курок и замер. Сколько простоял Гриша, не чувствуя тяжести ружья, неизвестно. Наконец, он положил к ногам ружье и, сложив онемевшие ладони у рта, крикнул:
– Папань, а папань?!
«Ань, ань», – отозвалось эхо за спиной. «Заблудился папаня», – пронзила Гришу догадка. Он схватил ружье, поднял и нажал на пусковой крючок. Курок сухо треснул, словно переломился карандаш. Осечка. Гриша отжал откидную планку, переломил ствол и сунул палец в патронник. Он был холодный и пустой. Гриша неверной рукой достал спички, припал на колено к куче хвороста и уже собрался чиркнуть, но тут какая-то невидимая сила отвела руку Гриши. Гриша выронил из рук спички и опустился на землю. Сел на мох и никак не мог протолкнуть в груди воздух. «Боженька, сделай так, чтобы нашелся папаня!» Гриша вспомнил молитву, которой учила его мать, и не услышал, как за деревьями, совсем рядом, спросил нетерпеливый чужой голос:
– Ты где, сын?!.
– Да здесь я, – крикнул шепотом Гриша.
Анисим, тяжело дыша, подошел.
– Можно и без воды, – наконец сказал он.
– Чего же не отзывался? – сглотнул слезы Гриша.
Анисим молчал. Он устал, и ноги не держали его.
– Пожуем сухарика, – из темноты сказал Анисим, – да посидим спина к спине, подремлем. Скоро уже будет светать. – Гриша слышал, как отец нашарил мешок. – На охоте ведь как? – опять подал голос Анисим. – Бывало, и на березе охотник ночь просидит, чтобы волки не съели. А тут вон какая перина, – похлопал по колодине Анисим.
– Папань, заряди ружье, а? – шепотом попросил Гриша.
– Только между нами, – взялся за ружье Анисим, – а то подслушает медведь.
Как хорошо, что отец нашелся.
– Господи, – вздохнул, подражая матери, Гриша. – Пулю вгоняй, папань, – окрепшим уже голосом попросил он. Радуясь, что темно и отец не видит его слез. А то подумал бы, что испугался как маленький.
– Пулю, говоришь, – клацнул Анисим ружьем.
– Папань, выйдем из тайги, сговорю деда Витоху, чтобы уступил щенка от Дамки. Ты не против?
– Не против, – теплым и родным голосом соглашается Анисим.
– Он, кажется, лагушок под рыжики заказывал, не помнишь, папань?
– Заикался как-то, но ничего определенного не сказал.
– Можно напомнить, чо здесь такого, договориться.
– Как-то не принято набиваться мастеру, – рассудил Анисим, – разве по такому случаю…
– Доплатить можно, – горячо подхватил Гриша, – постараюсь отфуговать, не нахвалится.
Анисим хмыкнул.
– Что-то не упомню, чтобы в нашем роду хвастуны были.
Гришу от этих слов обдало жаром. Он и не хотел, а так вышло, слово есть слово, вылетело… Гриша и сам не любит хвастунов, как теперь выходить из положения? Как доказать, что он и совсем не хвастун?
– Давай-ка, сын, под крыло, – позвал Анисим Гришу, – теплее будет. А чего мы как вербованные? – Анисим вынул из мешка носки. – Надевай, сын. – На ощупь пихнул он Грише носки. – Переобувайся. Пусть ноги отдыхают. – Анисим влез в валенки и сразу почувствовал блаженное тепло. – Ну вот, другой коленкор, – притопнул Анисим, – вспомнишь добрым словом мать.
Анисим с одного бока поставил ружье, так, чтобы протянул руку – и достал, с другого усадил Гришу, прикрыл его куцей полой фуфайки. И почувствовал, как вместе с теплом от Гриши передается и щемящая, и успокаивающая благодать. Усталость пошла на убыль, они пригрелись, и сон их сморил.
Словно прибой, шумел лес, должно быть, наверху гулял ветер, а может быть, этот шум доносился с Байкала. Анисим и Байкал увидел: черный с фиолетовым гребнем над поверхностью воды. Рядом кто-то захлопал крыльями.
То ли глухарь, то ли еще какая птица упала с дерева. Анисим закрыл глаза и сквозь дрему услышал, как филин просит шубу. «И нам бы не помешала шубенка», – поежился Анисим. И снова сон властно захватил его. И увидел Анисим Байкал, а сквозь дрему услышал трубный зов изюбря, песню в четыре колена.
Тайга то затихала, то шум ее усиливался, вырастал из распадка, тяжело вздымался на перевал и, перевалившись, замирал с другой стороны хребта. И Анисим увидел себя на высоком носу Селенгинки. Он плыл и высматривал затески, по ним и плыть ему дальше.
Проснулся Анисим от озноба. Рассвет шел по макушкам, стволам деревьев, но еще не коснулся ни кустарников, ни папоротников. Они были густо заштрихованы инеем и тускло отсвечивали.
Анисим попробовал встать, но ноги не слушались – залубенели. Сидя на колодине, он тихо поворочался с боку на бок, чтобы не разбудить сына, размял спину. Гриша почмокал губами. «Собаку зовет, – с нежностью подумал Анисим, – надо сговорить деда Витоху». Анисим накрыл своей фуфайкой Гришу, встал с валежины, через силу присел раз, другой. Суставы, словно заржавевшие дверные петли, со скрипом отжались, стало легче.
– Вот и смазал шарниры, – негромко подбодрил себя Анисим.
Он взял ружье, постоял какое-то время, соображая, в какой стороне упал глухарь. «Как бы не так, с ночи меня ждет», – подсмеялся над собой Анисим. Поставил на место ружье и пошел посмотреть затески.
Под ногой ломко оседал мох, оставляя глубокий след. Анисим от скорой ходьбы в гору разогрелся. Лес стоял, не шелохнувшись, и ждал восхода солнца. Не вспомнить, какой по счету встречает он восход солнца, и каждый раз волнуется. Сердце замирает и переполняется радостью, как бывает лишь при желанной встрече с любимой. Весь мир с тобой, и ты со всем миром. И нет, и не может быть в эту минуту душевного разлада. Единение. Анисим не мог оторвать взгляда от восходящего солнца. Тьма и свет, как они друг с другом ладят! Возможно, сколько света, столько и тьмы. Сколько добра, столько и зла. Анисим привалился к стволу дерева и позабыл о затесках. Выходит – Бог свое, а черт свое, вот и уравновешивают природу. «Если свет создан Богом, то и тьма божественна?» – задает себе вопрос Анисим.
– В Бога веруешь, значит, и черта признаешь. – Анисим любил с собой поговорить – тайга приучила. Бывало, и дома начнет сам с собой рассуждать. Евдокия пугалась, а он ее успокаивает: «Приятно поговорить с умным человеком», – и погладит себя по голове. Евдокия засмеется, как в девках, – заливисто, беззаботно.
Солнце брызнуло в глаза ярким золотым лучом, и Анисим услышал ликование леса, щебетание птиц, засверкала тайга, как белозубая улыбка Евдокии.
Анисим спохватился. Гриша проснулся… Он поспешно своим следом вернулся на стоянку. Гриши на месте не оказалось. Котомки тут, фуфайка на колодине, а сына нет. Анисим переобулся в настывшие за ночь и холодящие ноги бродни и негромко позвал:
– Гриша! Сын! В прятки играть будем?! – Но увидел, что на месте нет ружья, и направился по Гришиному следу. Не прошел он и ста метров, как обнаружил след росомахи. Анисим скрадом двинулся по нему. С макушек деревьев уже сошла позолота, черная крона леса по всему распадку светилась и сверкала радужными всполохами. Совсем рядом грохнул выстрел. Гулко разорвало густой, настоянный на смоле воздух, эхо прокатилось по гребню горы и, застревая в распадке, еще долго урчало. Анисим кинулся на выстрел.
– Ты кого, сын?
– Медведя, кого еще, – не сразу отозвался Гриша. – Вон за тем кустом был. – Анисим осмотрел куст.
– Убежала шуба, – с сожалением сказал он.
– Зацепил я его, папань. Надо идти по следу, – готово предложил Гриша.
– Не угнаться за росомахой.
– Росомаха? – переспросил Гриша. – А я думал, медведь. Лапа во! Смотри.
– Серьезный зверь. Похитрее медведя. – И, скосив глаза на ружье, спросил сына: – Бьет-то как?
– В ухе зазвенело. Садануло…
– Неплохое ружье.
– Давай выстрелим в затеску, проверим, как ляжет пуля.
– Подвернется случай, пристреляем, а так чего палить… Как еще эта росомаха наши котомки ночью не распотрошила, – с запозданием забеспокоился Анисим. – Пакостливая животина, спасу нет. – Анисим взял ружье из рук Гриши, ствол еще теплым был, перезарядил, ружье вернул. – Поднимемся на взгорок да вернемся, – предложил Анисим. И они пошли рядом.
– Ты, папань, начал про росомаху, доскажи.
– А, пакость, она и есть пакость. Помню, на лесосеке дело было, повадилась к нам росомаха, так хватили мы с ней мурцовки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24