Так что отставить… И по своему следу возвратиться не успеем.
– Срежем кривун, – предложил Гриша.
– Я тоже так подумал. Давай пошустрее шевелить ногами…
– А завтра прямиком сюда…
– Пасти оленей, – досказал Анисим.
С горы налегке, где пробежкой, а где и юзом, спустились шустро, но когда врезались в заколоденный лес, помучились изрядно. Анисим топором прорубался и Гришу пересаживал через необхватные валежины. Со всех сторон им навстречу ощетинились вершины поваленных гигантских деревьев. Анисим достал по сухарю.
– Ах ты, промашку дали, – догрызая сухарь, посетовал Анисим. – С горы вроде просвет был, думал, к шалашу, а куда угодили?.. Давай-ка, сын, дрова готовить да чай варить. Утро вечера мудренее…
Байкальская тайга тяжела для промысловиков, а не то что для простого смертного. Кто попадал в бурелом, тот знает – ни верхом по дереву, ни низом под деревом не пролезть. Захлестнулись стволы да так сцепились ветвями – просвета не увидишь. Забрался на ствол, до вершины дошел, а она висит метров на пять от земли. Или под деревом лезешь, лезешь – на клин сошлось. Не клин, так шатер, не шатер, так слепой туннель…
Хоть и сказал кто-то когда-то: «Дров в лесу не занимать», – но в буреломе нет дров. Чай сварить – другое дело. А на ночевку для костра – нет. Старые валежины не горят. Промозглый, сырой, задубелый падучий лес тоже не горит, да и топору он не под силу. А подручный лес задавлен. Вот Анисим и выбирает сучья по топору, а Гриша, которые под силу, таскает к большому вывороту, похожему на причудливый замок, его они облюбовали для ночевки.
Вывороченные с корнем и землей карчи и лес пугали с наступлением темноты. Наконец, Анисиму удалось распалить костер, подросла и куча заготовленных у костра дров.
– Видал, сколько, папань!..
– Заботы делают человека человеком, и такой человек угоден Господу – ибо угоден ближнему.
Рядом с отцом Грише всегда было надежно и хорошо.
– Папань, а ты соболя добывал? – спросил Гриша, когда отец навесил на костер котелок, набитый снегом.
– Брал из-под собак, – присаживаясь к Грише на валежину, ответил Анисим. – Я уже тебе как-то говорил – позабыл?
– А видел, как сухие трескучие молнии ломают шпаги? А я видел летом.
– С чего ты? – полуобернулся Анисим.
– Да так. Смотрю на небо… В тайге звезды крупнее и ярче. Учительница говорила: звезда больше солнца.
– Непохоже что-то, – усомнился Анисим.
– И я тот раз спросил, не врет ли? А она меня из класса выставила.
– Нехорошо-о.
– Чего нехорошо? – переспросил Гриша.
– Правда, теперь все больше выкаются. А раньше и к царю, как к отцу, на «ты» обращался простой люд.
– Мы и песню разучивали про царя. Ну не про царя, все равно про старый мир.
– Что за песня? – поинтересовался Анисим. Гриша похэкал и затянул:
– Отречемся от старого мира… – Но не вытянул, сошел на писк.
– Ты хоть разумеешь, о чем ты поешь?
– Когда все поют, звучит, – по-своему понял Гриша, – мотив не нравится?
– И мотив тоже.
– Ты чего, папань?
– Чтобы от чего-то отрекаться – надо выстрадать, а то какое же это отречение?
– Военрук на линейке говорил, что нам выпало отрекаться, – сослался Гриша на авторитет учителя.
– Спешим отрекаться, – раздумчиво говорил Анисим. – Бодримся походя. Ну какое же отречение по указке – хоть и учителя?
Гриша уставился на отца. Не бывало, чтобы родитель супротив учителя. Анисим увидел растерянность сына.
– Отречение – это ведь в себе борение, – пояснил Анисим. – Два чувства насмерть бьются – два сознания. Не знаю, сын, доходят ли до тебя мои слова. Как тебе объяснить? Скажем так: и Бог в тебе, и черт, и тянут тебя – каждый в свою сторону, и тебе надо принять решение – кого ты выбираешь. Борение – это страдание, мука, а последняя черта и есть отречение. Сжигали себя, но не отрекались.
Анисим встал, не спеша поправил костер и опять заговорил:
– Отрекаться походя – недолго и оборотнем стать. Не спеши, сын. Душа-то у тебя не чужая. Человека нельзя неволить. Храни тебя твой ангел-спаситель… – Анисим широко и вольно перекрестил Гришу.
Кипяток пили вприкуску с сухарями. Гриша редко прихлебывал из кружки, больше хрумкал. Анисим наоборот: откусит маленький кусочек от сухаря и зычно схлебывает из своей кружки.
Унялся костер, и тайга притихла, и земля сжалась.
– Папань? А ангел-спаситель только у верующих бывает?
– У каждого свой. Знаю одно: если у человека вырвать веру, то делай с ним что хошь. На вере держится и жаждущая и смирная душа. Я верю в Бога и лучшее, что есть в человеке, тоже божественное. – Анисим помолчал, прокашлялся. – За тебя, сын, я в тревоге, какой пойдешь ты дорогой в этой всеобщей растерянности. Тебе выбирать: или мы одолеем выпавшие испытания и тяготы и станем достойными своего отечества Российского… или пропадем.
Гриша прижал руку отца к щеке. Она была жаркая, твердая и трепетно-нежная.

Разбудил его вой волков. Спал Гриша, обставленный лапником, полусидя, как птенец в гнезде. Ему показалось, что их обложили волки. Он открыл глаза. Анисим сидел у костра без фуфайки, сдвинув шапку на одно ухо. У ноги его лежал топор, у колодины, на которой он сидел, стояло ружье.
– Спи.
– Волки?
– Волки. Спи.
Гриша увидел, что отцовская фуфайка у него за спиной. Он встал и накинул ее отцу на плечи.
– Мне и так не холодно, – выбивая чечетку зубами, сказал Гриша.
Мороз крепчал. Слышно было, как щелкали тальники, подавали голоса и волки, будто сговаривались. Грише казалось: он и их возню слышит…
– Сюда не придут, – успокоил Анисим.
– Похоже, они кого-то зарезали.
– Похоже, – согласился отец. – Погрейся, садись поближе к огню, – уступил место Анисим.
– Может, они на стадо напали, – садясь рядом с отцом на колодину, предположил Гриша.
– Может. Утром осмотримся, видно будет, что к чему…
– Холодрыга, – признался Гриша.
– Рекостав. На восходе еще добавит…
– Ты не спал, папань?
– Подремал. И ты еще поспи.
– А давно гуляют? – кивнул Гриша в сторону речки.
– С вечера запели. Один голос выделяется, похоже, командует.
– Волк?
– Нет, Григорий, у волков, насколько я знаю, волчица правит. Хоть и говорят – волк, а я сколько наблюдал – волчица.
– А предводитель стаи?
– Она и предводитель. Она и выбирает вожака, самого сильного из стаи волка. Она и смещает. И детей растит волчица, и пока не подрастут, никого не подпускает.
– И отца?
– И отца. Принесет он добычу, положит у входа в нору и опять пошел на охоту.
Спокойствие отца передалось Грише.
– А когда волчата подрастут, узнают своего отца?
– Как же не знать. Все хозяина знают.
– Сам же говоришь, волк не хозяин.
– Он хозяин и есть. В каждом доме свой хозяин.
– А если он не захочет подчиниться волчице?
– Ну что ж, тогда волчица набросится на вожака и стая пойдет за ней и накажет… бывает, и разрывают вожака… Тогда волчица другого вожака выберет. У них, брат, по этой части строго, – рассмеялся Анисим. – Давай-ка еще маленько подремлем.
Анисим встал, подложил в костер сучья.
Отец и сын сидели рядом. Грише казалось, что весь мир здесь, с его отцом, и ничего больше не надо. С отцом они владеют тайной, как должен жить человек. И эта тайна Гришу делала сопричастным судьбе отца, их роду. И даже волки теперь не пугали его. Они жили сами по себе, своей звериной жизнью, как бы в другом лесу, а он жил своей, окрыленной, неведомой до сих пор жизнью.
Нагретый лапник отражал тепло, пригревал. Неясный шум леса убаюкивал…
– Просыпайся. Похрумкаем да побежим. – Над ним с котелком в руках стоял отец.
– Рассвело уже, – пооглядывался Гриша, подставил ладошки, и отец полил ему теплой воды из котелка.
Чай пили, не торопясь, вприкуску с сухариком. Костер догорал, тихо мучнились угли.
– Так что, Григорий, к речке возьмем направление или будем ломить буреломы?.. – Анисим сложил кружки, у котелка вытер донышко о снег и тоже убрал, встряхнул мешок – не бряцает. Гриша закидал костер снегом. Он не знал, что ответить отцу: во все стороны одинаково торчали вывороты, громоздился валежник.
– К речке так к речке, – запоздало решил Гриша.
– Ясно. – Анисим сунул за опояску топор.
Они направились в сторону речки, валежник редел, перед ними словно поднимало с земли падучий многосаженный лес. Повеяло теплом, и лес все уплотнялся и уплотнялся, исчезли валежины. Стало сумеречно и парко. Крона была настолько сомкнутой, что на земле почти не было снега. Буйно росли зеленые хвощи. Под ногой вдруг захлюпало.
– Вот это да! – Поднимая высоко ноги, Анисим свернул с тропы. Просматривалась небольшая котловина, где вся земля была исхожена, исптоптана копытом, как в хорошем загоне. Здесь было тепло.
– Папаня, вот бы где ночевать. Там зима, тут лето, чудеса. – Гриша снял рукавицы и сунул их за пазуху.
– Вполне можно жить под этой крышей, – поддержал Анисим. – Мороз не достанет, – кивнул он на окуржавевшие вокруг деревья. – Тут горячий источник. Прислушайся.
– Чавкает где-то, – сказал Гриша. – Будто конь идет…
– И я про то…
– Может, волки? – перешел на шепот Гриша.
– Да нет. Волку здесь делать нечего. Зверь ходит…
– А волк не зверь? Зверее еще…
– Я и сам попервости недоумевал, когда не стало слышно шагов по обочине проталины, – заговорил Анисим. – Здесь зверем зовут копытных, а волка так волком и кличут…
Лес начал редеть, прибавляя снег, и мороз снова прихлынул. А когда спустились к речке и ступили на лед, обожгло резким хиусом.
Из-под скалы восход солнца уже вытягивал хвост тени, освобождая излучину речки. Хвост этот светился, меняя окраску от бархатисто-темного до светло-оранжевого. А лес на противоположном склоне горы был седой и совершенно гладкий.
– А это что там? Да не туда смотришь, смотри, Гриша, в поворот реки, как раз напротив скал.
– Что-то чернеет или сереет, а так нет ничего… Пошли посмотрим, – потянул Гриша отца.
– Тогда ясно, – сказал Анисим. – Было побоище…
– Ну?! – навострился Гриша. – Побежали!..
Лед на плесе был крепким, но скользким. По-видимому, вода застыла еще до снега, и устоять на льду было нелегко, ноги разъезжались. Когда подошли к месту, увидели: снег был сбит и виднелись на реке темные пятна. На этом месте волки, как и предполагал Анисим, задрали оленя. Снег был затоптан, в темно-красных подтеках крови.
– Так и есть, – сказал Анисим. – Видишь, волки волокли куски от оленя. А в лесу дожрали оленя.
– Как же они догнали его?
– Загоном взяли… В том-то и дело, что этот бедолага кинулся на лед, ноги разъехались, тут они его и взяли… А вот и отстой через речку, – показал Анисим на противоположный скалистый берег. Гриша сразу признал скалу.
– Мы были вчера на ее макушке.
– Верно, – подтвердил Анисим. – И оленей видели.
– Они так всех могут…
– Всех да не всех. А капкан на что? – вспомнил Анисим.
– Правильно, папань. Давай насторожим! – загребая снегом окровавленный лед, с готовностью откликнулся Гриша.
– Пусть только набьют тропу… сходим-ка на отстой, посмотрим.
Через речку Анисим с Гришей подошли к отвесному скалистому берегу. И здесь был истоптан снег, на льду прочерки и ссадины копыт и волчьи лапы напечатаны, но крови не было.
Анисим позаглядывал на выступ скалы, но ничего не увидел.
– Была бы лестница, – он отошел, посмотрел с реки.
– Подсади меня, – вызвался Гриша.
– Тоже верно, – подставил Анисим спину.
Гриша забрался отцу на плечи. Анисим выпрямился и легонько подсадил Гришу на выступ скалы. Анисим услышал, как над головой заскрипел снег.
– Подальше от края, Григорий, не бегай так…
– Да тут, папаня, натоптано, как на танцевальной площадке у нас на лужке.
– Ты смотри, есть ли выход с площадки. С другого края посмотри… Не сорвись, – опять предупредил Анисим.
Гриша вернулся, свесил со скалы голову.
– Нет, папаня, выхода, кругом гладкий обрыв в речку. А с другой стороны отвесные скалы до самого неба.
– Так я и думал. Посмотри, – спохватился Анисим, – нет ли лап на отстое.
Гриша опять скрылся и уже из глубины крикнул:
– Нет, папань, не видно…
– Ну, иди, – подставил руки Анисим.
Он снял Гришу. Они еще походили по припаю речки, присматриваясь, где звери сигают на отстой и где снова сходят на лед.
– Если бы вот тут, – показал Анисим на берег, – в пазухе скалы, на подходе к отстою поставить лабаз – были бы с мясом.
– Давай сделаем, – сразу поддержал Гриша.
– В эту пору не усидишь на лабазе в нашей лопотине, – осмотрел с головы до ног Гришу Анисим. – Починки просит, – подергал он за ремни на Гришиной фуфайке.
– По этим корчам кожа не устоит, да и прутья, как волки, цепучие, – заоправдывался Гриша.
По речке хоть и далеко огибать, но зато надежно: в завал не попадешь. Так и пошли они с попутным ветерком – чирк-чирк по заснеженному припаю.
– Вдруг наша росомаха обнаружит наш шалаш?
Тревоги были напрасны: и шалаш стоял, и сухари висели в мешке, и настроение выправилось, будто в родной дом пришли, если не считать, что белки поозорничали – шишки разворошили.
– Чего они тут искали? – спросил Анисим. – Пулемет?
Гриша засмеялся.
– А зачем им?
– Как зачем? От нас отстреливаться.
– Папань, давай поймаем, а?.. Возьмем в плен… Обещали дома белку…
– Я не сулил. Но уж если выручить, – снял с плеча Анисим тощий кошель и вынул из-за опояски топор, – тогда по порядку, проверим лоток, сотворим уху, так, что ли? И тесать…

Место под застройку зимовки предложил Анисим. Походили по берегу, присматриваясь, приглядываясь, не так-то просто оказалось угодить Грише и себе.
– Ну куда ты его, папаня, задрал? Куда? – заспорил Гриша.
– Как куда? И чтобы видимость была со всех сторон, чтобы вода не смыла, – выставил Анисим доводы.
– Тут не смоет, это где отчеркнуто, – Гриша потоптался на границе, там, где вода отчеркнула свою высокую отметку паводка. – Вот здесь. И спуск хороший, – доказывал Гриша. – Из окна можно воду доставать…
– И удочку забрасывать, – дополнил Анисим.
– А что? Пойдет!.. Я так не подумал, – признался Гриша.
– А ты не учитываешь паводок? – заглянул Анисим за прибрежный кустарник. – Вон куда натаскало плавник, а где твоя черта?
– Может, кто его туда натаскал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24