Ни Мирон, ни его современники не ставили перед собой задач создания скульптурного портрета в таких статуях. Это были скорее памятники, прославляющие героя и город, пославший его на состязания. Напрасно искать в лице Дискобола индивидуальные портретные черты. Это идеально правильное лицо совмещает «олимпийское» спокойствие с величайшим напряжением сил.
Капитолийская волчица
(начало V века до н. э.)
Как это ни удивительно, но первый храм римлян и главную их святыню — храм Юпитера, Юноны и Минервы на Капитолии — создали этруски. Правда, сделанный из недолговечных материалов, он должен был постоянно ремонтироваться и перестраиваться. Но как бы то ни было, храм капитолийской триады просуществовал до конца античности, до V века нашей эры, когда ворвавшийся в Рим предводитель вандалов Гензерих сорвал с него половину позолоченной крыши.
Этруски создали не только главный храм, но и эмблему Рима — статую Капитолийской волчицы.
Этрурия была мощной морской державой. «Народы моря», как называли этрусков древние писатели, наводили страх на средиземноморских торговцев и моряков. Не случайно оба моря, омывающие Италию, названы этрусскими названиями — одно Адриатическим, по городу Адрия, другое Тирренским (тиррены — ещё одно название этрусков). Этрусские цари на первых порах сидели на римском троне. Даже река, на которой стоит Рим, ещё во времена империи сохраняла этрусское название: предполагают, что «Рим» и есть этрусское название Тибра — «Рума».
Но политическая гегемония этрусков держалась сравнительно недолго. Постепенно римляне оттеснили их на второй план. Но вплоть до конца Республики, когда этруски исчезли с исторической арены, растворившись в римлянах, их культура оставалась на большой высоте.
Чтобы понять, как именно этрусское искусство отразилось на развитии римского, нужно охватить его целиком. Однако здесь возникают большие трудности. Известно много этрусских памятников, но не известно содержание мифов, которые в них воплощены. Имеется много этрусских надписей, но далеко не все они прочитаны, хотя алфавит у этрусков греческий. Этрусские боги похожи на греческих, их имена перекликаются с римскими: Уни — Юнона, Менрва — Минерва. Но функции этих богов совершенно особые. Главное, никто не знает точно, как появились в Италии этруски и к какой расе они принадлежали. Греческий писатель Дионисий говорил, что «этруски не похожи своим языком и обычаями ни на какой другой народ». Большинство ученых сейчас считает, что этруски переселились на Апеннинский полуостров из Малой Азии (возможно, из Лидии), поскольку многое в их культуре связано с традициями этого района и шире — с культурами Древнего Востока. Все же окончательно этрусская проблема ещё не решена, и они продолжают считаться «загадочным народом».
История этрусского искусства начинается и заканчивается гробницами. Археологи, склонные чаще раскапывать «города мертвых», чем «города живых», повинны в этом лишь отчасти. «Города мертвых» — некрополи — у этрусков действительно превратились в настоящие средоточия жизни (правда, потусторонней). Они сопутствовали всем этрусским городам: Цере, Кьюзи, Ветулонии, Популонии, Пренесте, Вейям, Вольсиниям, Вульчи. В гробницах этрусков, великолепно убранных, расписанных фресками, уставленных мебелью и богатой утварью, наполненных роскошными погребальными дарами, воплощена мысль, что жизнь не кончается с наступлением смерти, а продолжается в этих «вечных домах», но в иной форме.
Ни у одного народа древности культ мертвых не занимал такого места, кроме египтян. Этот факт сам по себе заставляет задуматься о судьбе этрусков, идеалы которых оказались в сфере потусторонности. Возможно, они, переселяясь со своей древней родины, оказались выпавшими из ритма жизни других народов Средиземноморья, и в их сознании законсервировались какие-то стародавние мысли о посмертной судьбе души.
Статуя Капитолийской волчицы, спасшей согласно легенде основателей Рима — близнецов Ромула и Рема, создана неизвестным этрусским мастером в начале V века до нашей эры.
О происхождении Ромула и его брата-близнеца Рема существовали различные версии. Первая: они — сыновья или внуки Энея. Вторая: они сыновья дочери или рабыни альбанского царя Тархетия и духа домашнего очага Лара. И, наконец, третья и основная. Близнецы-сыновья Реи Сильвии и Марса. Близнецов, брошенных по приказанию царя Амулия — дяди Реи Сильвии — в Тибр, вынесло на берег под смоковницей, посвященной Румине, богине вскармливания новорожденных. Но близнецам повезло — корзину, где они находились, подобрала волчица. Она не только не причинила им вреда, но наоборот, вместе с дятлом охраняла и кормила близнецов. Позднее дети были найдены пастухом Фаустулом, который вместе со своей женой Аккой Ларентией воспитал их.
Став взрослыми и узнав о своем происхождении, близнецы собрали отряд беглецов и разбойников, убили Амулия, вернули власть в Альба-Лонге деду Нумитору, а сами решили основать новый город. Братьям, ожидавшим необходимого для начала всякого дела знака воли богов — авгурия, явились коршуны: шесть — Рему на Авентине и двенадцать — Ромулу на Палатине, что предвещало двенадцать веков существования города. С этим связывалось установление в Риме авгурий — гаданий по полету и поведению птиц. Первым авгуром считался Ромул. Его авгуральный жезл, которым авгуры отмечали на небе зоны будущего полета птиц, хранился как особая святыня в курии салиев и якобы не сгорел при ее пожаре. Рем, завидуя предпочтению, оказанному богами брату, стал над ним насмехаться и в разгоревшейся ссоре был убит. Городу, основанному согласно этрусским правилам, Ромул дал свое имя и стал его первым царем, учредителем его основных институтов: сената, всадничества, деления народа на патрициев и плебеев, патроната первых над вторыми, легионов.
Фигура волчицы отлита в бронзе с большим искусством. Свирепый хищник с оскаленной пастью — волчица и вместе с тем милосердная мать детенышей человека. Она застыла, тревожно прислушиваясь к таинственным шорохам, доносящимся из леса. Ее образ суров, чеканен и жесток. Этрусскому мастеру удалось показать в нем главное — духовную силу дикой природы, воспитательницы воинственных и твердых сердцем римлян.
Время, когда этруски строили храм на Капитолии и отливали легендарную волчицу, было концом их золотого века. Греция тогда вела неравную, но героическую борьбу с персидской державой, открывшую эллинам невиданные доселе духовные горизонты. Римляне, мужая, набирались сил и все энергичнее стали вступать на арену италийской истории. А этруски, напротив, утратив былое могущество, шли к своему закату.
Венера Милосская
(V–IV век до н. э.)
8 апреля 1820 года греческий крестьянин с острова Мелос по имени Иоргос, копая землю, почувствовал, что его лопата, глухо звякнув, натолкнулась на что-то твердое. Иоргос копнул рядом — тот же результат. Он отступил на шаг, но и здесь заступ не желал входить в землю.
Сначала Иоргос увидел каменную нишу. Она была примерно в четыре-пять метров шириной. В каменном склепе он, к своему удивлению, нашел статую из мрамора. Это и была Венера.
О знаменитой находке рассказывает в своих дневниках французский мореплаватель Дюмон Дюрвилль, тот самый, что открыл землю Адели в Антарктиде. В 1820 году он плавал на гидрографическом судне, совершавшем рейс в районе греческих островов. Дюмон Дюрвилль побывал в гостях у Иоргоса и видел статую тогда, когда она ещё стояла в сарае крестьянина.
«В левой поднятой кверху руке она держала яблоко, — писал Дюмон Дюрвилль, — а правой придерживала ниспадавшее от бедер одеяние. Впоследствии руки были повреждены и в настоящее время отделены от туловища».
Дело было так. Дюрвилль, хотя ему этого очень хотелось, не сумел приобрести статую у Иоргоса, она оказалась ему не по средствам. Но несколько дней спустя судно, на котором он совершал плавание, прибыло в Стамбул. Здесь офицеров пригласили во французское посольство, где Дюрвилль рассказал о находке послу, маркизу де Ривьер.
Тот, заинтересовавшись, отдал соответствующее распоряжение секретарю посольства Марцеллюсу. Было снаряжено специальное судно, и Марцеллюс, возглавив небольшой отряд моряков, отправился на остров Мелос. Три дня спустя Венера оказалась у посла. Рук у нее не было.
«Насколько можно судить, — пишет Дюмон Дюрвилль, — крестьянин, которому надоело ждать покупателей, сбавил цену и продал статую местному священнику. Последний хотел преподнести ее в дар переводчику константинопольского паши. Г-н Марцеллюс прибыл в тот самый момент, когда статую уже собрались грузить на судно для отправки в Константинополь. Видя, что эта великолепная находка ускользает у него из рук, Марцеллюс принял меры, чтобы получить ее, и священник, в конце концов, не без сопротивления, согласился уступить ее».
На самом деле священник категорически отказался продать статую. И тогда Марцеллюс приказал своим матросам взять ее силой. Завязалась драка. Моряки победили, но дорогой ценой. Во время драки у втоптанной в грязь статуи были отбиты руки. Как бы там ни было, задание выполнено: «Л'Эстафетт» распускает паруса и 25 мая 1820 года покидает Мелос.
Первого марта 1821 года специально прибывший в Париж маркиз де Ривьер преподносит дивную статую в дар королю Людовику XVIII.
После реставрации она заняла свое место в Лувре под названием «Венера Милосская». Автором этого замечательного шедевра считается Александр, или Агесандр, из Антиохии, города в Малой Азии. Несколько утраченных букв из авторской подписи на цоколе не позволяют с определенной точностью установить его имя. Очень долго «Венера Милосская» датировалась V–IV веками до нашей эры, что объяснялось манерой исполнения образа богини, несвойственной эллинистической эпохе. По своему этическому содержанию и нравственной силе статуя несет на себе отпечаток искусства высокой классики и невольно заставляет вспомнить произведения великого греческого скульптора Фидия. Выполненная, как сейчас установлено, во II веке до нашей эры, она восходит к поре расцвета эллинизма и не является прямым подражанием прошлому. Скульптор эпохи эллинизма, а в этот период в статуях, изображающих женщин, прежде всего, подчеркивались красота и чувственное начало, сумел совместить в этом творении большой нравственный идеал высокой классики с лучшими достижениями эллинизма, создав единство красоты и гармонии. Статуя изображает древнегреческую богиню любви и красоты Афродиту (в древнеримской мифологии — Венера).
Богиня изображена полуобнаженной, драпировка, покрывающая ее ноги, создает впечатление массивности в нижней ее части, что придает статуе большую монументальность. Винтообразный поворот фигуры с легким наклоном туловища создает эффект живости и движения. Однако выразительный силуэт статуи воспринимается зрителем с разных точек зрения по-разному. Фигура богини то кажется полной покоя, монументальности, то гибкой и подвижной, чему способствует также контраст между обнаженным телом и тканью. Даже без рук, которые так и не были найдены, фигура богини поражает своей красотой и идеальностью форм. Постановка головы одновременно и величественная и естественная, с легким наклоном вправо. Лицо со строгими и несколько крупными чертами светится задумчивостью и спокойной торжественностью, что подчеркивается тонкой моделировкой мраморной поверхности и мягкой игрой светотени. Статуя представляет собою выдающееся произведение искусства.
«Греция ещё не давала нам лучшего свидетельства своего величия», — воскликнул писатель Шатобриан, когда ее впервые выставили для всеобщего обозрения. Строки, полные восторга, посвящают новоявленному чуду и другие поэты и писатели — Ламартин и Альфред де Мюссе, Виктор Гюго и Теофиль Готье. Голоса восхищения сливаются в единый хор.
«Если только красота не чужое твоему природному чувству, если ты видел и заметил ее в жизни, ступай прямо безо всякого ухищрения к этому прекрасному образу, — писал в „Отечественных записках“ один из русских почитателей статуи, подписавший свою корреспонденцию инициалами А. Н. — Я не знаю лучшего положения для женского тела… Опирая тяжесть корпуса на правую ногу, левую она отставила несколько вперед, поставив ее на маленький приступок, так что колено, наклоненное вправо, делает под драпировкой превосходнейший изгиб, между тем как верхняя, обнаженная часть тела свободно разливается до головы. Я говорю разливается, потому что не умею иначе выразить этого свободного движения всего тела, что видится во всех линиях. Разлив эту свободу во всех членах тела, художник удивительно как умел победить, уничтожить ее неприятную и, по-видимому, неизбежную неподвижность фигуры, представленной в спокойном положении. Какую превосходную линию образует этот легкий, чуть заметный изгиб спины. Какая роскошная линия плеч. Как величаво красив, наконец, весь рисунок тела, без мелочности превосходно драпированный внизу, начиная от бедра… И какая удивительная по своему благородству и вместе с тем в высшей степени грациозности манера постановки головы Она не закинута гордо назад, не вытянута героически кверху, но поставлена в прямом, естественном положении, сколько это возможно, не роняя ни на волос благородства».
У этой дивной статуи был только один крупный изъян: левая рука отсутствовала вовсе, а правая безжизненным обрубком едва-едва доходила до нижней линии груди.
Впрочем, не придавало ли это статуе особую прелесть? И даже, если позволительно употребить это слово, своеобразие? И разве не была статуя столь вдохновенна и поэтична, столь величава и благородна, что, как ни странно, отсутствие рук даже не замечалось? Воспринималось чуть ли не как само собой разумеющееся?
Насколько сильное впечатление произвела эта статуя на русского писателя Г. И. Успенского, можно судить по его словам из письма к жене, присланного из Парижа, куда он ездил в 1872 году:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73