– Джо, а может, хватит триста? – предлагал он. – Это все, что есть в корабельной кассе. А, Джо? Не выворачивать же нам карманы пассажиров?
Минд наглел:
– Почему бы и нет? Пусть потрясут мошной. Если жить хотят. Короче – шестьсот наличными. Пятьдесят скидываю. И это последнее мое слово.
– А может, организуем трансферт? Какая тебе…
– Нет! Наличными.
– Собираешься свалить к тморпам? – поинтересовался переговорщик. И, похоже, попал в точку. Минд дернулся, будто его щелкнули по носу, и закричал:
– А это не твое собачье дело! Гони хрусты!
– Я же говорю, Джо, есть только триста, – не меняя каменного выражения лица, продолжал переговорщик беседу, абсурдней которой свет не видел.
– Какого… вы так мало возите?!
– Не знаю. Так положено. Триста и не сантимом больше. Да и этими деньгами, честно говоря, капитан не вправе распоряжаться без утряски.
– По барабану! Пусть утрясает.
– Он как раз этим сейчас и занимается. Выходит на верхних людей. Поверь мне, Джо. Уже выходит. Просто у нас со связью проблема. Небольшая. Маленькая такая проблемка со связью…
– А мне по…
– Но мы, Джо, работаем. Ты не волнуйся. Небольшая техническая заминка. Не по нашей вине.
Харднетт понял, что, судя по всему, корабельный переговорщик не зря свой хлеб кушает. Хотя и не штатный, но работает по науке. Отработал первый этап переговоров – установление контакта с преступником, достиг максимально возможной стабилизации обстановки и перешел ко второму этапу – обсуждение приемлемости условий и нахождение вариантов взаимоприемлемых решений. Проще говоря, приступил к торгу и запудриванию мозгов. Все согласно «Указаниям переговорщику».
В принципе, затягивание переговоров всегда желательно. Естественно, в пределах разумного. Можно за это время необходимые силы и средства подтянуть, людей расставить, родственников преступника привлечь. Опять же – снизить затяжкой времени общую психологическую напряженность. Так что все правильно парень делает.
Правильно-то правильно, только, надо признать, в данном конкретном случае эта шаблонность малоэффективна. Поскольку времени нет – «линия смерти» вот она. А когда времени нет, то и смысла его тянуть тоже как-то…
Нет в этом никакого смысла.
И уговаривать – ни времени, ни смысла. На попятную явно не пойдет. Это более чем очевидно. Выпал из реальности. Потерял ощущение места и времени. Находится в истеричном состоянии. Слова не воспринимает. По виду – натуральный психопат: руки дрожат, левая щека дергается в нервном тике, глаза бегают и лихорадочно блестят. Ненормальный. И на появление новых людей отреагировал соответственно – ненормально. Врезал каблуком по стальному полотну двери и завопил:
– Отройте дверь! Слышите, уроды?!
Известно, артисту для игры нужна публика. Вот и тут. В зрительном зале случились свежие зрители, увидел и пошел куражиться:
– Я кому говорю?! Открывайте, гниды!
– Толку-то? – тяжело дыша и держась за грудь, вступил в игру Харднетт. – Все равно не сможешь… от корабля оторваться. – С трудом (один глубокий вдох, три резких выдоха) восстановил дыхание и объяснил: – У бота мощности ни хрена не хватит. Размажет тебя по борту корабля, как овсянку по тарелке.
– Ты кто? – спросил Минд. Каким-то шестьдесят шестым чувством он сообразил, что перед ним главный.
– Доктор, – хмыкнул Харднетт.
Он уже оценил сложившуюся обстановку, сориентировался и принял единственно возможное решение. Приступая к его реализации, приказал:
– Холлидей, обеспечьте мне прямую связь с капитаном и отводите людей.
– Но, сэр…
– Я все сказал! – гаркнул полковник. – Валите все отсюда!
Это подействовало. Маршал торопливо отцепил и сунул в руку Харднетта коммуникатор. После чего скомандовал:
– Смена! К персональным точкам подключения! Бегом! Марш! И да поможет вам, парни, Бог!
Долго бойцов упрашивать не пришлось. Они организованно, с военной четкостью, выполнили приказ – свернулись и рванули гуськом в коридор. Их кованые подошвы гулко и по-уставному вразнобой застучали по металлическим плитам. Маршал пристроился последним. Уже из коридора он крикнул:
– Сэр, у вас полторы минуты, чтобы взять у него автограф!
«Целая вечность», – подумал Харднетт.
Видя, как в секунду опустело помещение, и не понимая, что происходит, Минд истошно – будто дизентерийный страдалец у заколоченных дверей сортира – заорал:
– Куда, сволочи?! Бот мне! Немедленно!
– И деньги? – вытирая пот со лба, спросил Харднетт.
– Да, и деньги! – вспомнил Минд.
– И жизненный ресурс от Фонда Мафусаила?
– И ресурс!
– Майонез тебе по всей морде.
– Чего?
– И его же клизмой – в слив.
Не сразу, но сообразив, что над ним издеваются, причем в циничной форме, Минд, сорвался на фа-диез второй октавы:
– Я его пырну! Слышишь, ты?! Пырну!
– Давай, – спокойно разрешил Харднетт. – И сдохни.
Обнаружилось, что подыхать несостоявшийся «оскароносец» не желает. Напротив, он был не прочь, чтобы это шоу длилось вечно. Только шоу пошло не по его сценарию. Мало того, оно явно подходило к концу. И Минд это почувствовал. Всем своим подлым нутром.
– Ты что, не будешь меня уговаривать? – спросил он с тревогой.
Харднетт хмыкнул и покачал головой:
– Я?.. Нет. Я тебя не буду уговаривать. Пусть тебя «Глоззган» уговаривает. Он это дело любит.
– Кто такой Глоззган? – опрометчиво поинтересовался Минд.
– Коллега, ваш выход, – объявил Харднетт, выхватывая пистолет из кобуры. Вскинул, навел и с вылетевшей откуда-то из подсознания присказкой «не тварь я, лицензию имею» утопил спусковой крючок.
Звук выстрела в помещении, обшитом керамическими огнеупорными плитами, был подобен грому горного обвала.
Минда откинуло на бронированную дверь с такой силой, что внутри него что-то хрустнуло. Похоже, перебило позвоночник о штурвал ручного привода.
Мертвый артист вышел из образа и стек на пол как растопленный шмат пластилина.
Освобожденный от захвата Проводник крутанулся на полных триста шестьдесят и шлепнулся на задницу. Он был жив и невредим. Только слегка оглох. Хлопал испуганно глазами, собираясь заплакать. Полковник знал, что допустить этого нельзя. Никак нельзя. Мигом подбежал, присел рядом и стал, поглаживая ежик пепельных волос, уговаривать, крича прямо в ухо:
– Не плакать, Лелик! Все теперь будет хорошо. Только, братишка, не плакать. Нельзя тебе плакать. Никак нельзя. Не будешь? А, Лелик?
Даун разок только шмыгнул носом и кивнул: ладно, не буду.
– Вот и славно, Лелик, – похвалил его Харднетт. – Вот и молодчина! С днем рождения тебя, Лелик! И нас всех, идиотов, тоже. – Не переставая гладить парня по голове, полковник обратился к Донгу: – Кэп, Проводник готов к подключению. Где тут у вас дистанционный порт?
– Слева от входной двери, – бесстрастным голосом подсказал капитан. – Распределительный щит видите?
– Есть такое дело.
– Под ним блок…
– Небольшая серая коробка?
– Она.
– Отлично, – сказал Харднетт и распорядился: – Снимайте крышку с фиксаторов.
– Уже, – ответил капитан.
В ту же секунду хлопнули пиропатроны и крышка отлетела в сторону.
– Есть доступ! – крикнул Харднетт. – Работаю.
– Фидер Проводника красный, – подсказал Донг, после чего предупредил: – У вас двадцать пять секунд.
Полковник поднял и закинул Лелика на плечо. Подбежал к щиту и усадил Проводника на пол. Прислонил к стене. Размотал два из пяти имеющихся в наличии фидера. Красный в соответствии с указанием размотал для Лелика, зеленый – для себя. Зеленый – цвет что надо. Зеленый – цвет жизни. Цвет замзам-колы.
Лелика подключил с ходу, а вот в порт своей «сопелки» никак попасть не мог – отросшие волосы слиплись от пота и здорово мешали. Чертыхался-чертыхался, но никак. Ни в какую!
Зная, что время на пределе, он поторопился – сам сдохни, но гражданских спаси! – бодро доложить:
– Мы готовы, кэп. Врубайте программу.
Только после этого – видимо, от предельного отчаяния, – Успел воткнуть штырь и в себя. В ту же секунду пошел стандартный диагностический опрос, после которого мастер защиты перешел к специальной процедуре. Стал уточнять, кто подключен к порту – человек или компьютер. Важная проверка. Если человек – норма. Если кто-то умудрился пронести на борт и подключить компьютер – не норма. Какая может быть, к черту, норма при вероятности заражения вирусом или попытки программной атаки? Это никакая не норма. Это отбраковка контакта.
– Все ли то, что зримо мне или мнится, сон во сне? – спросил у Харднетта встроенный в программу мастера защиты генератор случайных вопросов.
Отвечать можно было что угодно. Суть ответа неважна. Тут важно не что отвечаешь, а как. Впрочем, о том как отвечать тоже не стоит задумываться. Все равно реакция на вопрос будет сугубо человеческой. Никакой нейрокомпьютер ее моделировать не умеет. Так же, как и человек не способен изобразить реакцию нейрокомпьютера. Компьютер есть компьютер. Человек есть человек. И никогда тот не станет этим, а этот – тем. Что бы они там о себе ни думали.
Для ответа Харднетт призвал на помощь библейского пророка Варуха и повторил вслед за ним:
– Завещал Бог, чтобы всякая гора высокая понизилась, а юдоль до земли поднялась, дабы шел человек твердо со славою Божьей.
– Норма, – определил анализатор.
После чего пошел для Харднетта персональный отсчет:
– Пять, четыре, три, два…
Уже на счете «три» полковник понял, что никакой он не Харднетт, что он – Лелик. Вернее, это уже Лелик понял про себя, что он Лелик. Еще вернее, ничего Лелик про Лелика не понимал. Он им был.
И он спускался по лестнице.


И он знал, что внизу, в холле стоят часы. Высокие напольные часы. Куранты. Очень старые. За последние восемьдесят лет часы ни разу не останавливались. Можно предположить, что и до этого они ни разу не останавливались. И не остановятся дальше. Главное – не сдвигать их с места.
Стена за курантами обшита дубовой панелью. А пол из плитняка так стерся от частого мытья, что кажется, будто куранты стоят на каменной платформе. А под ними, в самом низу дубовой панели, есть дырочка.
Эта дыра Лелика.
Ворота в его крепость.
Вход в его дом.
Нет, сам дом не рядом с часами. Вовсе нет. К нему ведут длинные, темные и пыльные переходы с деревянными дверцами между балками и металлическими воротцами.
Только Лелик знает дорогу к дыре под часами. Даже не дорогу, а настоящий лабиринт.
Только Лелик умеет открывать воротца. На них сложные задвижки-застежки, сделанные из заколок для волос и французских булавок, и только он знает их секрет.
А в кирпичной стене ниже уровня кухонного пола есть решетка. Сквозь нее виден сад – кусочек гравийной дорожки и клумба, где весной цветут крокусы и куда ветер приносит лепестки с цветущих деревьев.
Позднее там расцветет куст азалии, и однажды прилетят к нему огромные черные птицы. Они будут что-то клевать. Будут ухаживать друг за другом. И будут драться.
До тех пор будут драться, пока не вспугнет их проскакавший мимо забавный низкорослый конь…


Глава пятая


1

Забавный низкорослый конь, выделенный от щедрот, мистером Дахамо, настолько походил на осла-переростка, что у Влада, который ехал, чуть ли не касаясь ботинками грунта, возникло подозрение, а не осел ли это на самом деле. Но, впрочем, привередничать не приходилось. Дареному коню рост, как известно, не измеряют. А потом, пойди, разберись в местных аборигенных породах. Сказали – конь, значит, конь. Местным виднее.
Цвет шерсти у мерина был в основном гнедой. На голове темнее, на боках и спине – чуть светлее, а на животе так и вообще чисто-белый. По голове, шее и груди этой коренастой животины с грустной мордой списанного на берег матроса-пьяницы тянулись сероватые, с рыжим оттенком, полосы. А вдоль спины шла черно-бурая – одна, но зато широкая.
Удивительным (под стать тигриному окрасу) оказалось и имя коня. Звали его оригинально – Пыхмом. Оригинальность заключалась в том, что «пыхм» на муллватском означает «конь». Просто конь. Во всяком случае, именно так перевела Тыяхша. Влад поверил. Какой ей смысл врать?
Так что по-любому – все без обмана: обещали коня, выдали коня.
По характеру Пыхм оказался зверем спокойным, даже флегматичным. Тут Владу, который навыками верховой езды не обладал, повезло несказанно. Другой бы скакун его резких и неумелых движений, быть может, и не потерпел бы, а этот ничего. Признаков недовольства не выказывал, не пытался выбросить седока-неумеху из широкого, отделанного раймондием седла. Лишь мотал изумленно головой в ответ на неуместные понукания и потешно шевелил ушами.
Правда, не все было так безоблачно.
Специально скинуть седока конь не пытался – что да, то да, но только вскоре выяснилось, что ко всем своим экстерьерным «достоинствам» Пыхм еще и подслеповат. Старческий дефицит зрения он компенсировал повышенной пугливостью: натыкаясь на световые пятна, тени, камни, конь старался перепрыгнуть их или шарахался в сторону. Поэтому скучать Владу не приходилось – то и дело подскакивал в седле.
Когда землянин в очередной раз охнул и мертвой хваткой ухватился за переднюю луку, Тыяхша не выдержала:
– Ты раньше верхом когда-нибудь ездил?
– Ага, ездил, – ответил Влад. – Точней сказать, катался. На карусельных лошадках. Мама в парк водила. Сто жизней назад.
– Тогда все ясно.
Приняв более пристойную позу, Влад сказал:
– Знаешь, один мудрец утверждал, что земной рай можно найти на страницах книги, на спине лошади и в сердце женщины. Про книгу и женщину – понимаю, про лошадь – нет. Чувствую, мозоль на заду натру. Какой тут, к черту, рай?
– Может, поменяемся? – предложила Тыяхша. – На Тукше тебе гораздо легче будет.
– Нет, не надо.
– Гордый?
– Да нет. Тут дело принципа. Ведь я из рода вскормленных конской кровью.
– Этот как?
– Буквально. Мои далекие предки, а лучше сказать – очень далекие…
– Скажи для верности: «очень-очень далекие», – съязвила Тыяхша.
– Хорошо, – спокойно согласился Влад. – Так вот. Мои очень-очень-очень далекие предки, когда заканчивалась в походах вода и пища, утоляли голод и жажду лошадиной кровью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59