Они остановились при виде трех лежащих на полу тел, а потом бросились к нам. Я отпрянул назад, думая, что сейчас наши мучения возобновятся. На лицах стражников при виде нас появилось облегченное выражение. Мне это показалось непонятным. Один из сержантов взял ключи со скамейки, куда их бросила доктор, и сказал, что нам нужно торопиться, потому что король умирает.
22. ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ
Сын протектора все еще цеплялся за жизнь. Припадки и отсутствие аппетита привели к тому, что он ослабел и едва мог поднять голову, чтобы напиться. Сколько-то дней казалось, что ему становится лучше, но потом болезнь снова взяла свое, и он опять оказался на волосок от смерти.
УрЛейн пребывал в отчаянии. Слуги говорили, что он впал в неистовство в своих покоях, разодрал простыни, сорвал со стен гобелены, разбил украшения и мебель, располосовал ножом древние портреты. Слуги начали наводить порядок, когда протектор отправился навестить Латтенса у его ложа, но, вернувшись, УрЛейн разогнал слуг и с того дня никого не пускал в свои комнаты.
Дворец превратился в жуткое, мрачное место, вся его атмосфера была заражена бессильной яростью и глубоким отчаянием. В это время УрЛейн оставался в своих разгромленных покоях, покидая их утром и днем, чтобы посетить своего сына, а по вечерам он удалялся в гарем, где ложился обычно на грудь или на колени Перрунд, и она начинала гладить его голову, пока он не засыпал. Но покой всегда был недолгим: УрЛейн скоро начинал конвульсивно дергаться во сне, кричать, а потом просыпался, после чего вставал и уходил в свои комнаты, старый, измученный, охваченный отчаянием.
Телохранитель ДеВар спал на кушетке в коридоре неподалеку от дверей в комнаты УрЛейна. Большую часть дня он мерил этот коридор шагами, нервничал, дожидаясь УрЛейна, который появлялся очень редко.
Поговорить с протектором пытался его брат РуЛойн. Он терпеливо ждал в коридоре вместе с ДеВаром, и когда УрЛейн появился из своих покоев и быстро пошел к комнате сына, РуЛойн присоединился к ДеВару, шедшему бок о бок с УрЛейном, и попытался заговорить с братом, но тот словно не заметил его, только приказал ДеВару не допускать к нему РуЛойна, вообще никого, пока он сам не отдаст каких-либо распоряжений на сей счет. Телохранитель сообщил об этом ЙетАмидусу, Зе-Спиоле и даже доктору БреДеллу.
ЙетАмидус не поверил услышанному. Он решил, что ДеВар просто пытается не допустить их к генералу.
Он тоже как-то раз остался ждать в коридоре, не обращая внимания на требования ДеВара уйти. Когда дверь в покои УрЛейна открылась, ЙетАмидус, проскользнув мимо ДеВара, распростер руки и устремился навстречу протектору со словами:
– Генерал, я должен поговорить с вами.
Но УрЛейн посмотрел на него, потом, не говоря ни слова, захлопнул дверь и повернул ключ в скважине, оставив на пороге возмущенного ЙетАмидуса, который развернулся и пошел прочь, не замечая ДеВара.
– Вы действительно никого не хотите видеть, государь? – спросил его ДеВар, когда они шли в комнату Латтенса.
Он не рассчитывал на ответ УрЛейна, но тот все же сказал:
– Не хочу.
– Им нужно поговорить с вами о войне, государь.
– Правда?
– Да, государь.
– И как идет война?
– Неважно, государь.
– Ну, неважно, так неважно. Какая разница? Скажи им, пусть делают то, что надо. Меня это больше не интересует.
– При всем моем уважении, государь…
– Твое уважение ко мне с этого момента выражается в том, что ты будешь говорить, только если я к тебе обращусь, ДеВар.
– Государь…
– Ты слышал? – сказал УрЛейн. Он повернулся к ДеВару и пошел на него, тот стал пятиться, пока не уперся спиной в стену. – Ты будешь молчать, пока я не попрошу тебя говорить, иначе тебя удалят отсюда. Ты меня понял? Можешь ответить «да» или «нет».
– Да, государь.
– Отлично. Ты мой телохранитель. Можешь охранять мое тело. Не больше. Идем.
Война и в самом деле шла плохо. Все во дворце знали, что ни одного города больше не взято, напротив, бароны смогли вернуть себе некоторые из оставленных ими прежде. Если требование захватывать баронов в плен и дошло до адресата, то оно не выполнялось или было невыполнимо. Солдаты исчезали на землях Ладенсиона, возвращались только ходячие раненые. Возвращались и рассказывали о том, какие ужасы и неразбериха там творятся. Граждане Круфа стали спрашивать, когда вернутся солдаты, посланные в зону конфликта, и начинали жаловаться на непомерные налоги, поднятые для того, чтобы оплачивать войну.
Генералы, воевавшие на фронте, требовали новых пополнений, но войск для отправки туда практически не осталось. Дворцовая стража была сокращена вдвое, и из одной половины составили роту копейщиков, тут же отправленную на театр военных действий. Даже евнухи из стражи гарема были зачислены в армию. Генералы и все остальные, кто пытался править страной и вести войну, пока УрЛейн пребывал в своем затворничестве, не знали, что им делать. Ходили слухи, что начальник стражи ЗеСпиоле предлагал вернуть все войска домой, сжечь в Ладенсионе все, что удастся, и оставить его этим треклятым баронам. Ходили также слухи, что, когда ЗеСпиоле предложил это за тем же столом, где за поллуны до этого состоялся последний военный совет с УрЛейном, генерал ЙетАмидус издал страшный рык, вскочил на ноги и, обнажив меч, поклялся, что отрежет язык любому, кто посмеет идти против УрЛейна, проявив подобную трусость.
Однажды утром ДеВар подошел к внешним покоям гарема и попросил прислать к нему госпожу Перрунд.
– Рада тебя видеть, господин ДеВар, – сказала она, садясь на диван. Он сел на диван напротив, отделенный от Перрунд столом.
ДеВар показал на деревянную коробку и доску для игры «Спор монархов», лежащие на столе.
– Я подумал, может, мы сыграем. Не хочешь доставить мне удовольствие?
– Охотно, – сказала Перрунд.
Они раскрыли доску и расставили фигуры.
– Какие новости? – спросила она, когда были сделаны первые ходы.
– Что касается мальчика – без перемен, – со вздохом ответил ДеВар. – Нянька говорит, что прошлой ночью он спал чуть лучше, но он почти не узнает отца, а если говорит, то всякую бессмыслицу. С войны приходят известия о переменах, но не в лучшую сторону. Боюсь, все это плохо кончится. Последние сообщения были очень путаными, но похоже, что оба – Сималг и Ралбут – отступают. Если это всего лишь отступление, то надежда еще остается, но тон сообщений таков, что на самом деле это больше напоминает бегство. Или скоро станет таковым.
Перрунд уставилась на ДеВара широко раскрытыми глазами.
– Спаси нас Провидение. Неужели дела и в самом деле так плохи?
– Боюсь, что да.
– И опасность грозит самому Тассасену?
– Надеюсь, что нет. У баронов, судя по всему, нет необходимых средств для вторжения в наши пределы, к тому же им нужно держать достаточное число свежих войск, чтобы обеспечить прочную оборону, если они все-таки решатся, но…
– Ах, ДеВар, похоже, все это безнадежно. – Перрунд заглянула в его глаза. – УрЛейн знает?
ДеВар отрицательно покачал головой.
– Он ничего не хочет знать. Но ЙетАмидус и РуЛойн собираются дождаться его у дверей комнаты Латтенса сегодня днем и потребовать, чтобы он их выслушал.
– Думаешь, он их выслушает?
– Может быть. Но он может убежать от них, приказать стражникам вышвырнуть их прочь или сам на них наброситься. – ДеВар снял с доски фигуру протектора, повертел в пальцах, вернул на место. – Я не знаю, что он сделает. Надеюсь, он их выслушает. Надеюсь, он снова поведет себя нормально и будет править, как и должен. Долго так продолжаться не может, иначе члены военного кабинета начнут думать, что лучше бы обойтись вообще без него. – Он заглянул в широко раскрытые глаза Перрунд. – Он не разрешает мне говорить с ним, – сказал он. Ей показалось, что в голосе ДеВара прозвучала обида, как у маленького мальчика. – Он прямо запретил мне говорить с ним. Если бы я знал, что смогу его убедить в чем-нибудь, то попытался бы, но он пригрозил, что, если я заговорю с ним без разрешения, он прогонит меня, и я знаю – он это сделает. А потому, чтобы и дальше защищать его, я должен помалкивать. И тем не менее он должен знать, в каком трудном положении мы оказались. Если ЙетАмидус и РуЛойн ничего не добьются сегодня днем, то…
– Тогда попробую я сегодня вечером, – сказала Перрунд резким голосом.
ДеВар несколько мгновений не поднимал глаз, потом встретился с ней взглядом.
– Извини, что приходится просить тебя, Перрунд. Я могу только просить. Мне бы и мысли такой не пришло в голову, не будь положение критическим. А оно и в самом деле критическое.
– Возможно, он не захочет слушать калеку-наложницу, ДеВар.
– Сейчас никого другого нет, Перрунд. Ты попытаешься?
– Конечно. Что я должна ему сказать?
– То, что услышала от меня. Что война грозит закончиться поражением. Ралбут и Сималг отступают, а нам остается только надеяться, что это не паническое бегство, но есть все признаки того, что это все-таки бегство. Скажи ему, что в военном кабинете нет согласия, что его члены не могут прийти ни к какому решению, и единственное, в чем они согласны, так это в том, что вождь, который никуда не ведет, бесполезен. Он должен вернуть их доверие, пока еще не поздно. Город, вся страна начинают обращаться против него. В народе поговаривают о неминуемой катастрофе, зреет недовольство, растет опасная ностальгия по так называемым «прежним временам». Говори ему об этом, пока он будет слушать или пока тебе достанет мужества, но только будь осторожна. Он уже поднимал руку на слуг, а меня там не будет, чтобы защитить от него тебя – или его самого. Перрунд спокойно взглянула на него.
– Это тяжелая обязанность, ДеВар.
– Да. И я сожалею, что мне приходится возлагать ее на твои плечи, но положение критическое. Если я чем-нибудь могу помочь тебе, ты только скажи, и я сделаю все возможное.
Перрунд глубоко вздохнула и посмотрела на доску. С неуверенной улыбкой она показала рукой на фигуры между игроками и сказала:
– Ну, твой ход.
Его скупая, печальная улыбка хорошо сочеталась с ее собственной.
23. ДОКТОР
Мы с доктором стояли на пристани. Вокруг царила всегдашняя портовая суета, к которой добавилась сутолока, обычно сопутствующая отплытию в дальнее плавание большого корабля. Галион «Плуг морей» отплывал с ближайшим высоким приливом, менее чем через полколокола, и теперь на борт поднимали последние грузы, а вокруг нас среди бухт канатов, бочек со смолой, наваленных друг на дружку плетенных из ивняка кранцев и пустых тачек разыгрывались слезливые сцены прощания.
– Госпожа, пожалуйста, останьтесь, – молил я ее.
По моим щекам катились жалкие слезы, которые я не пытался скрыть от других.
Лицо доктора было усталым, покорным и спокойным. В ее глазах застыло какое-то надломленное, нездешнее выражение, словно в черном зеве отдаленной комнаты мелькнул кусок льда или разбитое стекло. Шапка была низко натянута на неровно выстриженный скальп. Мне казалось, что она никогда не была так красива. День стоял погожий, дул теплый ветерок, и два солнца светили с двух сторон неба – противостоящие и неравные точки зрения. Я был Зигеном против ее Ксамиса, и отчаянный свет моего желания сохранить ее полностью заглушался подавляющим сиянием ее воли к отъезду.
Она взяла мои руки в свои. Ее глаза с надломленным взглядом в последний раз нежно смотрели на меня. Я постарался смахнуть слезы: если уж мне никогда больше не суждено увидеть ее, то пусть хоть в последний раз увижу четко и ясно.
– Не могу, Элф, прости.
– А я не могу отправиться вместе с вами, хозяйка? – сказал я с еще большим отчаянием в голосе.
Это было мое последнее и самое жалкое представление. Я давал себе зарок ни за что не произносить этих слов, потому что их глупость и ненужность была очевидна. Я уже около половины луны знал, что она уезжает, и за эти несколько дней я испробовал все, зная, что ее отъезд неизбежен, что ни один из моих доводов не окажет никакого действия и будет несоизмерим с тем событием, которое она считала своим поражением. Все это время я хотел сказать ей: «Ну, уж если вы должны уехать, то, пожалуйста, возьмите меня с собой».
Но эти слова были слишком грустны, слишком предсказуемы. Конечно, я должен был их произнести, и, конечно же, я знал, что она мне откажет. Я все еще был мальчишкой, а она – зрелой и умной женщиной. Если бы я отправился с ней, то стал бы для нее вечным напоминанием о том, что она потеряла, какое поражение потерпела. Она будет смотреть на меня, а видеть короля, и никогда не простит меня за то, что я – не он, за то, что я напоминаю ей, как она не добилась его любви, пусть и сумела спасти ему жизнь.
Я знал, что она откажет, если я попрошу, а потому и решил, совершенно твердо, не просить. Ведь должен же я сохранить хотя бы малую частицу самоуважения. Но какая-то воспаленная часть моего мозга твердила: она может ответить «да»! Что, если она ждет твоей просьбы?! Что, если (нашептывал мне соблазнительный, безумный, обманывающийся, сладкий голос) она все же любит тебя и горит желанием взять тебя в Дрезен? Что, если она считает неприличным просить тебя об этом, так как ты порвешь со всем, что знаешь, со всеми, кого помнишь, порвешь, возможно, навсегда, на всю жизнь.
И вот я, как идиот, попросил ее, а она в ответ только сильнее сжимала мои руки и качала головой.
– Я бы взяла тебя, если бы могла, Элф, – тихо сказала она. – Это так мило с твоей стороны, что ты хочешь сопровождать меня. Я всегда буду помнить о твоей доброте. Но я не могу просить тебя последовать за мной.
– С вами я пойду хоть на край света, хозяйка! – воскликнул я, и мои глаза наполнились слезами. Если бы я мог ясно видеть, то бросился бы ей в ноги, обхватил бы ее колени. Но я только повесил голову и гнусавил как ребенок: – Пожалуйста, хозяйка, пожалуйста, хозяйка. – Я рыдал и уже не мог даже сказать ей то, что хотел, – чтобы она осталась или взяла меня с собой.
– Ах, Элф, я так крепилась, чтобы не расплакаться, – сказала она, обняла меня и прижала к себе.
Наконец-то ее руки держали меня, прижимали к груди, наконец-то мне было дозволено обнять ее, почувствовать ее тепло и силу, обхватить эту твердую мягкость, вдохнуть свежий запах ее тела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47