– Кто? Тот бомж? Почему мне ничего не сказала? А я еще дал ему три фунта!
– Нет, ты не понял. Это действительно был бездомный бродяга, и ему требовалась помощь, Принс заставляет таких людей плясать под свою дудку.
– И тебя в том числе?
– Ну, я-то могу сама о себе позаботиться. А этот тип на улице наверняка и ручку с пером в жизни в руках не держал.
Лаверн отхлебнул вина.
– В стране полно бездомных. Не знаю, кто в этом виноват. Но раньше такого не было.
– Они лишены всего на свете, – продолжала Эдисон, – а будет еще хуже. Ни больниц, ни пособий, ни работы. Вновь грядут Темные Века, и Хьюго мечтает стать их властелином.
– Тоже мне властелин!.. Прохвост.
– Ну не скажи. Он настоящий черный кахуна.
– Черный кто? Кахуна?
– Именно. Но истинные кахуна не такие, как Хьюго. Испокон веков это были жрецы и целители. Святые люди.
Эдисон порылась в просторных карманах и извлекла откуда-то из-за подкладки порядком потрепанную книженцию в мягкой обложке.
– Как эта женщина, которая подписала мне ее на память.
Эдисон протянула книгу Лаверну. Тот взглянул на обложку. На ней красовалась пальма, а поверх крупными буквами заголовок – «Моя жизнь кахуны». Ниже значилось имя автора – Бабуля Мэй.
– Видишь, подпись самой Мэй, – с гордостью произнесла Эдисон, – она просто чудо. Исцеление жизни берет свое начало в древней гавайской религии хуна. Если хочешь избавить себя от всякой второстепенной дребедени и сразу докопаться до истины – прочти эту книгу!
– А если мне не хочется ее читать?
Эдисон явно обиделась. Лаверн осознал, что она только что предложила ему самое бесценное свое сокровище, а он так бесцеремонно отказался.
– Нет-нет, – поспешил он загладить вину, – мне, конечно, хочется ее прочитать. Спасибо.
С этими словами Лаверн сунул книженцию себе в карман.
– А Хьюго, как я уже сказала, – черный кахуна, потому что пользуется магией хуна во вред другим. Он просто наводит порчу, как злой чародей. Но даже черный кахуна бессилен против человека с чистой совестью.
– Ну, это не про меня, – усмехнулся в ответ Лаверн.
Эдисон опустила стакан и серьезно посмотрела на него.
– Как мне кажется, ты ошибаешься. Уверена, он уже пытался наслать на тебя смерть. Но не сумел. Вижу, ты улыбаешься. У тебя все шуточки на уме. Но я-то знаю, что такими вещами не шутят. Сама видела, на что он способен.
В ответ Лаверн лишь откусил огромный кусок пирога и задумчиво склонил голову.
– Прошлой ночью я разговаривала о тебе с Хьюго. Я сказала ему, что, по-моему, для своего возраста ты еще даже очень симпатичный.
Лаверн расхохотался такому откровенному комплименту, брызнув от смеха на рукав куртки вином и крошками пирога.
– Нет же, – не поняв его веселья, подтвердила Эдисон, – это действительно так. Для своего возраста ты еще очень даже ничего. По словам Хьюго, нам с тобой предначертано быть вместе и я должна прислушиваться к тому, что говорит мой внутренний голос, мое низшее "Я".
Лаверн презрительно хмыкнул.
– Низшее "Я" обитает вот здесь, – продолжала Эдисон, не обращая внимания на его ухмылку, и похлопала себя по солнечному сплетению. – Это вместилище наших эмоций. От твоего присутствия я ощущаю здесь нечто волнующее. И все потому, что мое низшее "Я" неравнодушно к тебе. Наверное, оно действует по велению Аумакуа, или высшего "Я".
– Пусть высшее достанется тебе. С меня достаточно низшего. Я хотел бы быть честен с тобой, Эдисон, дорогая моя. Для меня твои речи – сплошная абракадабра.
– А как же иначе, – спокойно отреагировала Эдисон. – Все потому, что твое среднее "Я", то есть твое рассудительное "Я", то, которым ты обращен к миру, развило в тебе предрассудки, передавшиеся твоему низшему "Я". А низшее "Я" ужасно упрямое, и если уж оно что-то вбило себе в голову, то изменить его мнение не так-то легко. Собственно говоря, невозможно, охренеть легче.
Лаверн не выносил сквернословия из уст женщин и поэтому брезгливо поморщился.
Музыканты запели а капелла. Это была заунывная песня на гэльском языке. Под сводами собора их голоса звучали во сто крат мощнее и выразительнее. Казалось, будто печальная мелодия то волной набегает на стену, то откатывается от нее к другой, словно так было всегда, из века в век. Зачарованные пением, Лаверн и Эдисон неподвижно замерли на месте.
Лаверн заглянул в удивительные фиолетовые глаза своей спутницы. «Дело не в том, милая, – подумал он, – что я не хочу прикоснуться к тебе, и даже не в том, что я не испытываю сакраментального томления ниже пояса. Просто я люблю свою жену. И знаю, что за желанием всегда приходит раскаяние. А главное, я люблю хорошенько выспаться, а не бражничать по ночам».
Эдисон подняла на него полный восхищения взгляд.
– В какой-то момент мне показалось, что ты вот-вот расплачешься.
– Я никогда не плачу, – буркнул Лаверн. – Уже забыл, что это такое.
Ой, о чем это он?
Вино уже затуманивало ему сознание. Понадобилось несколько мгновений, прежде чем Лаверн вспомнил.
– Ты говорила, что я тебе нравлюсь. Несмотря на то что я уже вышел из любовного возраста.
Эдисон шутливо пихнула его локтем.
– Ладно, не надо. Ну, в общем, когда я сказала Хьюго, что ты мне нравишься, он пришел в восторг. С ним такое редко случается. Он сказал, если я не отдамся тебе, то это будет предательством по отношению к собственной душе.
– Которой? – с издевкой в голосе поинтересовался Лаверн.
– Как я уже сказала, – продолжала Эдисон, ничуть не смутившись, – в тебе силен предрассудок. И он делает тебя глухим к увещеваниям. Я хочу, чтобы ты понял. Оказывается, Хьюго знал, что ты из полиции, еще когда ты только пришел к нам. Но ведь он мне и словом не обмолвился. Вместо этого, видя, как сильно ты мне нравишься, он как бы подтолкнул меня к тому, чтобы я отдалась тебе. Дело в том, что я должна была отдаться ему. А ведь он не из тех, кто готов поделиться возлюбленной. Так с какой стати он пошел на этот шаг? Для того чтобы ты раскаялся, чтобы ощутил вину и, стало быть, утратил то, что делает тебя неуязвимым перед отходной молитвой. Вот только откуда ему известно, что ты неуязвим? Ответ один: он уже пытался убить тебя, но не сумел.
На сей раз Лаверну было не до ухмылки. Он тотчас представил свой дом в рождественскую ночь, вспомнил синяки на теле внучки и стоны на лестнице. И хотя все, что он слышал о религии хуна, вступало в противоречие со здравым смыслом и вызывало несварение желудка, Лаверн знал, что девушка права. Принс действительно пытался его убить.
– Так. Значит, чувство вины. Вот оно что. Он сможет убить меня лишь тогда, когда меня гложет совесть.
– Именно.
– В этом есть что-то от гипноза. Он говорит людям, что собирается накликать на них смерть. А так как они верят в силу отходной молитвы, то шансы его возрастают. Что касается нечистой совести, то покажите мне, у кого она абсолютно чиста.
– Господи, вот уж не знала, что ты так глуп! – Эдисон одарила его укоризненным взглядом и отпустила руку. – Пойду куплю себе еще стаканчик.
Слегка изумившись, он дал ей пять фунтов, а сам остался доедать пироги, сыпля крошки себе на куртку. Эдисон вернулась с двумя стаканами, хотя он ее об этом и не просил. Свой первый, недопитый стакан Лаверн поставил на холодный каменный пол рядом с колонной.
– Почему я такой непробиваемый, ты это хотела сказать? Чему удивляться? У легавых в башке всего одна извилина.
Эдисон упрямо мотнула головой. Волосы ее взлетели вверх и опали вновь, распространяя в стылом воздухе аромат пачули.
– Нет, скорее наивный. Просто ты не понимаешь, с кем столкнулся. Принс – не гипнотизер из захудалого цирка, которому в один прекрасный день надоело усыплять людей, чтобы они затем лаяли как собаки, вот он и решил: «А может, ради разнообразия мне отправлять их прямиком на тот свет?» Нет, он мощнейший чародей, и на его совести не одна душа. Так что не советую тебе строить иллюзий. Отходная молитва – не дешевый фокус. Она срабатывает, потому что в его руках души усопших. Они впиваются в несчастную жертву и высасывают из нее жизненную силу.
– Ну, прямо как агенты по продаже недвижимости! – съязвил Лаверн.
– У тебя одни шуточки на уме. А между тем ничуть не смешно.
– Значит, ты веришь, что и на тебя он может наслать смерть.
Эдисон помрачнела.
– Верю.
– Почему? Какая на тебе вина?
– Полтора года назад у меня родился ребенок. Сын. Не от Хьюго, но он тогда помог мне. Одна я не могла справиться – ни с ребенком, ни со своей жизнью, буквально ни с чем. У меня был первый срыв. Хьюго же позволил мне остаться в аббатстве, а для ребенка нашел приемных родителей. И вот теперь я в этом раскаиваюсь.
– Но если он такой щедрый, то почему он не позволил тебе остаться в аббатстве вместе с ребенком?
Понимая, что у нее нет ответа на этот вопрос, Эдисон молча отвела глаза.
– И ты хотела бы вернуть ребенка, – осторожно поинтересовался Лаверн.
Эдисон только пожала плечами.
– Я, наверно, и сейчас с ним бы не справилась... Я хочу сказать, что вся моя жизнь пошла наперекосяк. Но по ночам я мечтаю о нем. Представляю, будто держу его на руках.
В словах Эдисон не было стремления разжалобить. Казалось, несчастья для нее – вещь заурядная, а ее страдания ничего не стоят.
Немного поразмыслив, Лаверн произнес:
– Не переживай. Вряд ли усыновление было законным. Такое не похоже на Принса. Я этим займусь.
– А что ты сможешь?
– Многое. Я ведь тоже волшебник, не правда ли?
– Тебе все равно не освободить меня от угрызений совести. Ведь я сама отказалась от ребенка.
Лаверн попытался ее успокоить:
– Неправда. Тебе было некуда деться. Кто отважится тебя в чем-то обвинить? Вот увидишь, мы сумеем помочь тебе.
Эдисон взяла Вернона за руку.
– Эх, папуля!..
– Но ты должна мне кое-что обещать.
– И что же, господин начальник, сэр?
– Помоги мне поймать Принса. Пусть я не верю в отходную молитву, но этот тип опасен. Я успокоюсь лишь тогда, когда увижу его за решеткой.
С этими словами Лаверн энергично затопал на одном месте. Эдисон с удивлением наблюдала эту импровизированную чечетку.
– В чем дело?
– В ногах покалывает, – объяснил Лаверн.
Лицо девушки омрачилось.
– Это он, – прошептала она.
Лаверн лишь рассмеялся.
– Да нет, просто ноги затекли.
В этот момент их прервала полная женщина в зеленом суконном пальто, раздававшая книжечки с гимнами.
– В полночь будем петь. Присоединяйтесь к нам.
Она улыбнулась во весь рот, демонстрируя пожелтевшие зубы, и пошла дальше, раздавая книжечки и повторяя одну и ту же фразу.
– Послушай, – продолжал Лаверн, – я хотел бы вернуться домой. Поедешь со мной? Места у нас достаточно. Пожила бы у нас пару дней, а там видно будет.
– А как же твоя жена?
– Ты не знаешь Донну. Стоит мне сказать ей, что ты бездомная, как она тут же уложит тебя в постель с кружкой какао и грелкой.
– А ей не покажется, что в этом есть что-то подозрительное?
– Нет. Она сама как-то раз привела домой пару бездомных парней. Они выдули все мое виски и утащили видео. Да, а еще у нас гостили какие-то пенсионеры-склеротики, слегка дебильный продавец щеток, бездомные собаки... Кого только не было! Одной заблудшей душой больше – какая разница!
Эдисон слегка оскорбилась.
– Ну извини. Я не хотел зачислять тебя в заблудшие души. Я не нарочно, просто с языка сорвалось. Что взять с полицейского? Вроде и человек хороший, но глуп.
Преподобный Боб не спускал глаз с часов, ожидая наступление полуночи.
– Сейчас, сейчас, еще секундочку. Осталось совсем чуть-чуть...
Все умолкли. И в следующее мгновение старинные фигурные часы начали гулко отбивать полночь.
Церковь наполнилась ликующими возгласами. Лаверн не сводил взгляда с Эдисон. Впервые в ее глазах читалась надежда.
– Обними меня, – попросила она.
Он исполнил ее просьбу, не ощутив при этом никакой неловкости. На ее месте могла быть и его собственная дочь, столь естественными, отцовскими были эти объятия. И опять их развела женщина в зеленом суконном пальто. Сначала она поцеловала Эдисон, затем Лаверна.
– Сегодня здесь начинается всеобщий мир, – вещал Боб. И хотя все уже порядком подустали, тем не менее его слова были восприняты как руководство к действию. Народ принялся обниматься и обмениваться поцелуями. Эдисон отошла, чтобы пожать руку мужчине в инвалидной коляске и его жене. Лаверн же опять пал жертвой словоохотливого Боба.
– Да пребудет с тобой Господь Бог! – произнес тот, схватив Лаверна за руку, и принялся энергично ее трясти.
– Господь Боб?
– Да нет же, я сказал Господь Бог!
Затем к Лаверну приблизилась невысокого роста особа с девочкой-подростком. Казалось, будто она выиграла первый приз в конкурсе на искренность. В отличие от мамаши дочка перекатывала во рту жевательную резинку, уставившись на него с немым упреком – будто Лаверн лично повинен во всех этих любвеобильных излияниях. Глядя ей поверх головы, суперинтендант углядел, что к Эдисон, чтобы похлопать ее по плечу, подошел какой-то старикашка, которого он раньше не заметил. Старик был облачен в серое монашеское одеяние до пят и был бел как лунь. Седые волосы доходили ему до плеч, от худого, изможденного лица веяло добротой и умудренностью. Эдисон тоже обернулась к нему, но в следующий момент между ней и Лаверном кто-то прошел, и девушка на несколько секунд пропала из виду.
Когда Лаверн вновь увидел ее, она стояла на коленях. Незнакомец в ниспадающих одеждах сделал шаг назад, словно любуясь содеянным. Уже в следующее мгновение, один за другим, послышались возгласы ужаса. В руке старик держал длинный изогнутый нож, а из головы Эдисон фонтаном била струя алой крови.
У Лаверна пересохло во рту. Он бросился к Эдисон. Оказалось, что кровь бьет не из головы, а из глубокой раны в груди. Машинальным движением девушка пыталась прикрыть рану ладонями, однако пронзенное сердце продолжало выплескивать фонтаны крови. В ужасе Лаверн попытался помочь ей, прижав свои руки поверх ее пальцев, но теперь алые струи только били ему в лицо, забрызгивая кровавыми пятнами одежду. Задыхаясь, Эдисон упала на пол. Он обхватил ее голову. Девушка посмотрела на него в немом изумлении, а затем испустила последний вздох.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34