Она схватила его за руку как раз в тот момент, когда он собирался выйти на веранду.
– Корд, ну как ты можешь вот так ее расстроить и запросто уйти?
Он внимательно посмотрел на ее ладонь, сжавшую в кулачок ткань рукава его рубашки. Она держала его очень крепко, но отпустила под этим взглядом.
– Ты обидел эту милую женщину без всякой на то причины, – сказала Селин.
– Я только задал несколько вопросов и высказал свое мнение. Если она предпочла обидеться на это – ее дело.
– Как плохо, что никто так и не научил тебя: все, что ты даешь другим, к тебе же и возвращается, Кордеро.
– Неужели для тебя действительно все так просто, Селин?
– Да, потому что я в это верю. Для тебя могло бы быть точно так же, если бы ты иногда позволил себе чувствовать что-нибудь, кроме гнева.
Он пошел дальше.
– Куда ты идешь? – поинтересовалась она.
– А какое тебе дело, если я не заставляю тебя делать для меня то, чего ты не хочешь?
Его вопрос возымел желаемое действие: он шокировал ее. Селин сразу забыла о своем гневе.
Она стояла слишком близко. Он мог даже уловить цветочный запах ее волос, видел каждую точечку в зрачках огромных глаз и не мог ни приблизиться, ни отойти от нее. Ему показалось, что он стоит на краю пропасти и любое движение, даже всего один шаг, приведет к гибели. Но угроза смерти всегда действовала на него странным образом.
Он рванулся к ней с быстротой молнии и, прежде чем успел передумать, обхватил одной рукой ее талию, а другой обвил шею. Грубо и решительно Корд притянул девушку к себе и накрыл ее губы своими.
Ощущение близости ее тела, вкус ее сладких губ потрясли его и еще больше обострили желание. По ее легкой дрожи он почувствовал, что она потрясена и удивлена, хотя и пытается сдержать его. Он обнимал ее, заставляя открыться себе навстречу. Язык Корда проскользнул между зубами Селин, и она застонала, то ли протестуя, то ли от неожиданного наслаждения, он не мог бы сказать с уверенностью. Проникая все глубже, Корд пытался раздразнить ее движениями языка. Она источала сладость манго и меда, сулила наслаждение, которого он никогда не испытывал прежде. Одна грудь Селин как раз уместилась в его ладони, и он принялся ласкать пальцами напрягшийся холмик, едва прикрытый тонкой тканью. Корд услышал, как Селин часто задышала, сама прижимая грудь к его ладони.
Наконец он оторвал губы от ее рта. Положив руки на плечи девушки, он стоял перед ней и тяжело дышал, заглядывая в ее расширившиеся от неожиданности, бездонно-фиалковые глаза. Он должен уйти, иначе попытается овладеть ею здесь же, в дверях гостиной.
Неожиданно раздалось радостное ржание привязанного к столбу жеребца. Этого звука оказалось достаточно, чтобы прервать прекрасное мгновение. Корд отпустил девушку и, не говоря ни слова, бросился прочь.
Селин смотрела, как Корд быстро удаляется от нее. Его шаги звучали настолько тяжело, что она испугалась, как бы не проломились прогнившие доски веранды. Одним махом преодолев лестницу, он сорвал со столба поводья. Даже не остановившись и не оглянувшись назад, Корд вскочил в седло и умчался вниз по узкой дорожке.
Все еще дрожа от неожиданно нахлынувших на нее чувств, Селин подняла руку и провела пальцами по губам, а потом прижала ладонь к бешено стучащему сердцу. Казалось, что кожа ее горит там, где ее касались его руки. Она поняла, что за странный и пугающий голод пронизывает ее тело, наполняет теплой истомой. Но ведь он не любит ее! Если она отдастся ему, сама придет, чтобы разделить с ним ложе, не откроет ли она тем самым ящик Пандоры? Тогда вожделению уже не будет конца. Не разбудит ли он в ней ту страсть, что заставляла ее мать снова и снова выходить на панель?
Корд не произнес ни слова, но его поцелуй сказал обо всем: он хотел куда большего, чем просто впиться губами в ее рот, он стремился не только дотронуться до ее груди… Он жаждал большего.
Она закрыла глаза и попыталась вообразить, что ничего не знает о соитии мужчины и женщины, постаралась выбросить из головы отвратительные воспоминания о матери и ее любовниках. Селин делала все возможное, чтобы не вспоминать, как распутно Корд ее только что поцеловал, но это было все равно что перестать дышать. Его прикосновение, его запах, его вкус остались с ней. Не говоря уже о его чарах.
Она не могла пошевелиться, ни о чем не могла больше думать. Дорога, ведущая в густые заросли леса, давно уже опустела, но глаза девушки все еще видели уносящегося прочь Кордеро. Она закрыла глаза, вспоминая, как он стоял, возвышаясь над ней, самоуверенный и совершенно голый, в крохотной каюте на борту «Аделаиды». Потом она познала его заботу – когда он держал ее в объятиях во время шторма, познала и дерзость, с которой он однажды ее поцеловал, страстно, но без настоящего чувства.
Ей очень хотелось принадлежать ему, стать ему настоящей женой. Но, размышляя о Корде, для которого теперь не секрет, как легко ее тело отвечает на его прикосновения, она впервые поняла: отдаться ему – значит подвергнуть себя опасности подарить сердце мужчине, который, может быть, так никогда и не научится отвечать любовью на любовь.
12
Корд стоял в тени банановых деревьев и наблюдал за деревушкой и населяющими ее рабами, которые занимались повседневными делами. Хотя ни один из них даже не замедлил шаг, чтобы посмотреть на него открыто, молодой человек чувствовал, что за ним следят десятки глаз – глаз тех, чьим хозяином он был по простому стечению жизненных обстоятельств.
Над его головой шелестели от легкого ветра широкие банановые листья. Совершенно голые смуглые детишки играли в грязи среди отходов, сваленных прямо возле сахарного заводика. Детишки разговаривали на смешном языке, который когда-то образовался из африканских наречий, соединившихся с английскими словами и словами карибских аборигенов. Корд легко вспомнил некоторые слова, которые выдавали происхождение этих рабов: ашанти, фанти, дагоман – названия языков и племен, давно перемешавшиеся и теперь употребляемые рабами для обозначения людей, которых привозили на острова, закованными в цепи.
С того места, где он стоял, Корд видел женщин, копошащихся на огородиках перед домами, где росли кукуруза, сладкий картофель и маниока. Неподалеку, на травяной подстилке под навесом сидели три женщины и плели корзины, а мужчина рядом с ними отмерял веревку нужной длины.
Корд был уверен, что его дед никогда не понял бы этого обычая карибских плантаторов – выделять рабам маленькие участки перед домом, где они могли бы выращивать собственный урожай и держать немного мелкого скота и домашней птицы. По воскресеньям рабам разрешалось свободно передвигаться по острову, вывозить излишки собственных продуктов на рынок, продавать их за деньги или обменивать на одежду и ром. Генри никогда бы не понял также стремление Корда поскорее привести в порядок все бумаги, чтобы предоставить рабам свободу. Это он намеревался сделать, как только приказчик отца вернется на остров.
Корд вышел из тени и пересек площадку перед заводом. Большой дом, стоящий прямо на вершине холма, был прекрасно отсюда виден, но, поскольку это было необходимо, он приказал себе на некоторое время выбросить из головы и поместье, и Селин. Несколько детишек прервали игру и подбежали к нему поближе, остальные застенчиво наблюдали издалека. Через несколько мгновений Корд заметил высокого, стройного мужчину лет тридцати, появившегося в дверном проеме хижины и направившегося прямо ему навстречу.
На мужчине были надеты голубые штаны из грубой ткани, обрезанные у колен. Хотя некоторые рабы по воскресным дням носили рубашки, этот был раздет по пояс. У негра была крепкая шея, мощные плечи и сильные руки. Лицо раба выражало сдержанное любопытство, но он даже не улыбнулся в знак приветствия.
– Вы Моро, хозяин Данстан-плейс. – Это прозвучало как утверждение, а не вопрос.
– Да, – подтвердил Корд.
– Я – Бобо. Старший бригадир, работаю на выпаривании тростникового сока.
– Моя тетя сказала, что с тех пор как уехал управляющий, вы следили за плантацией. – Корд внимательно наблюдал за Бобо. Ему хотелось произвести благоприятное впечатление на тех, кто здесь работает. И успех во многом зависел от того, как он поладит с этим человеком.
– За поместьем следила мисс Ада.
Корд не мог себе такого даже представить, но предпочел пока согласиться.
– А сколько здесь осталось рабов?
Бобо задрал голову и посмотрел на белое облако, плывущее по лазурному небу.
– Примерно сто двадцать. Разделенные на три бригады. Часть работает на сахаре, часть – на табаке и кукурузе, часть выращивает скот. Одна работает для мисс Ады в доме. Ее зовут Ганни. – Бобо снова окинул взглядом черных как уголь глаз фигуру Кордеро, внимательно изучая недавно прибывшего хозяина.
– Ты говоришь: табак и кукуруза?
Бобо кивнул:
– И крупный скот. И несколько лошадей. Корд скрестил руки на груди и оглянулся на возвышающийся на холме дом.
– Ты хочешь сказать, что моя тетушка настолько разнообразила виды работ?
– Я в этом ничего не понимаю. Но я говорю правду, вот и все.
– И вы ни от кого не получали помощи?
Бобо, не колеблясь ни секунды, отрицательно затряс головой:
– Никто не помогал.
– А я в Бэйтауне слышал, что все рабы разбежались.
– Может несколько. Примерно шесть. Очень давно, – добавил Бобо, пожимая плечами. – Большинству нравится жить в том месте, где они родились, где похоронены предки. Это ведь только остров. Куда же они пойдут?
– Мне хотелось бы, чтобы ты показал мне все хозяйство. Я хочу посмотреть, что… сделала… моя тетя.
Бобо начал с того, что повел Корда на сахарный завод, где прямо между тремя огромными зубчатыми валами пропускали тростник. Все было точно так, как помнил Корд, вплоть до глубоких борозд в земле, вытоптанных волами, которые приводили в движение мельницу.
В процессе производства темно-коричневый тростниковый сок стекал вниз между валами. По трубам его перекачивали в баки для перегонки, где очищали и выпаривали, превращая в сахар. Задача Бобо, отвечающего за перегонку, состояла в том, чтобы перекачивать только что отжатый сок из цистерны в первый медный котел, снять примеси, которые всплывают на поверхность, и оставшуюся жидкость разлить по медным емкостям.
Переходя во все меньший по объему, но более горячий сосуд, при непрекращающемся отделении примесей и выпаривании, сок становился густым и тягучим, приобретая темно-коричневый цвет. Четыре литра сока, запущенного в производство, превращались в полкилограмма неочищенного сахара «мусковадо», который потом еще предстояло очистить.
Процесс отделения примесей и переливания густеющей жидкости из одной емкости в другую, продолжающийся до тех пор, пока не останутся только кристаллы сахара, настолько сложен и даже опасен, что требует от работника не только огромного опыта, но, можно сказать, виртуозности. Человеку приходится терпеть удушающую жару и зловоние жженого сахара, да к тому же следить, чтобы не поджариться самому. Кипящий сахар стоил здоровья и даже жизни не одному рабу.
Богатство плантатора зависит не только от того, как рабы работают в поле, но и от того, кто и как трудится на мельнице и на выпаривании сахара. Корд догадывался, что Бобо должен был заслужить свою должность, власть и авторитет. Молодому человеку было также известно, что полученный сахар необходимо где-то хранить, а потом продавать. Он понимал и то, что хотя прошло и немало времени, но все-таки не столько, чтобы все полностью изменилось и оптовые покупатели с радостью стали бы заключать сделки и вообще иметь дело с рабом.
– А продажей сахара и рома занимается моя тетя?
У Корда складывалось ощущение, что он ходит кругами и пока никак не доберется до правды. Раб, напротив, прекрасно знал ответы на все вопросы.
Бобо нахмурился. Почесав затылок, он пожал плечами:
– Сосед, человек из соседнего поместья. Он складирует и продает для нее сахар.
– А кто этот сосед? Ты знаешь его имя? Бобо потер пальцем переносицу:
– Рейнольдс.
– Рейнольдс…
– Его зовут Роджер Рейнольдс. Но он никогда здесь не бывает, – быстро добавил он.
Хотя Корд терпеть не мог чувствовать, что кому-либо чем-то обязан, он был благодарен, что нашелся человек, который присмотрел за его собственностью. Большая часть земель на острове была истощена из-за того, что из года в год на выработанных уже полях выращивался сахарный тростник. Плантации Данстан-плейс могли похвастаться все еще плодородными почвами, не выжженными солнцем, не изрытыми эрозией. Здесь отлично росли табак и сахарный тростник, пасся скот.
– Так делами на самом деле занимается не тетя?
Бобо не знал точно, как ответить, но наконец кивнул:
– Все эти годы она считала, что управляет она. Но теперь вы хозяин.
– Не уверен, что окажусь намного лучше, чем Ада Данстан.
Тем не менее он собирался попытаться. Бог свидетель, он очень хотел преуспеть! И не ради себя и не назло деду. Корд дал слово посвятить все свои усилия памяти Алекса, и главным образом ради Алекса он хотел добиться успеха.
* * *
Не прошло и часа, как Селин уже влюбилась в этот особняк. Благодаря ветерку, шелестящему в кронах деревьев, на втором этаже было еще прохладнее, чем на первом. В длинный коридор выходили двери почти дюжины спален. Они соединялись также балконом, идущим вдоль всего дома.
Комната, которую она для себя облюбовала, конечно, нуждалась в свежей краске, новых шторах и обивке для мебели, но по размерам была почти такой же, что и весь дом, где они жили вместе с Персой. Двустворчатые двери открывались на галерею с видом на море, и этот вид настолько очаровал Селин, что она то и дело возвращалась к открытым дверям и снова и снова смотрела на плещущиеся волны.
– Мисс?
Она узнала голос Фостера и увидела, что слуга стоит в дверях. За спиной у него с нетерпеливым видом топтался Эдвард.
– Входите, – пригласила она, отворачиваясь от окна.
Слуги внесли тяжелый сундук и поставили его посреди комнаты.
– Что это такое? – Она обошла вокруг старого сундука с крышкой, украшенной накладным золотом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46