А посему ощущал себя в атмосфере бурлящего Багдада как рыба в воде или слон в посудной лавке. Одной - всё по кайфу, другому - по барабану...
Что же касается местных, то первым подозревать нашего героя начал всё тот же Ходжа Насреддин. Он случайно обратил внимание на то, что Лёва не творит каждодневные намазы, не знает, как надо вести себя в мечети, и говорит порой такое и таким цветистым восточным языком... Намаз, между прочим, совершается минимум дважды в день. А особо праведные мусульмане вообще молятся по пять раз, ибо так установлено Кораном. Оболенский и в самом деле даже близко не представлял себе, что и как он должен делать. Подсмотрев пару раз, как совершал вечернюю и утреннюю молитвы старый дедушка Хайям, он запомнил примерный порядок действий. Но вот повторить тот же текст, да ещё на древне арабском, увы... Поэтому слова он добавлял свои, и мусульманский намаз по Оболенскому звучал примерно так: "Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое, да приидёт царствие Твое..." Насреддина по первому разу едва кондрашка не хватил! А как насчёт ритуального омовения? Да нигде на свете "тахарат" не делают с фырканьем, хрюканьем и мытьём себя под мышками... Потом, молодой Багдадский вор никак не мог уловить всех тонкостей религиозного этикета. Ну, например, что встреченному на пути мулле или муфтию надо низко кланяться, пытаясь поцеловать край его одежд, а не панибратски жать руку. И оборванных дервишей гнать в шею не положено, они святые люди, просят - дай, а не то Аллах накажет. (Оболенский давал... редко, когда уж очень доставали, но как давал! Многие дервиши уходили потом в горы практиковаться в боевых искусствах, чтобы когда-нибудь встретиться и отомстить...)
И в жестокий восточный ритуал шахсей-вахсей вмешиваться не надо. А то вот прямо сегодня, когда крал на базаре вино для аль-Дюбины, увидал человека, хлещущего себя плетью по обнаженной спине. Глаза безумные, камча уже мокрая от крови, сам шатается и всё бормочет что-то религиозное... Добрая душа, Оболенский подхватил мужичка, плеть отобрал и выбросил, а на исхлестанную спину вылил полбанки розового масла, стыренного тут же поблизости. Что началось!... Когда подоспели прочие самоистязающиеся, первый мазохист, рыдая от обиды, тыкал пальцем в сторону "избавителя" - Лёву едва не прибили! Он-то потом рассказывал друзьям об этом со смехом, но сомнения Ходжи только крепли его друг какой-то не такой, не сплошь мусульманский...
Однако вернёмся к описываемым нами событиям Мы остановились на том, что в дом-лавку-хибару-сарай-палатку башмачника Ахмеда вошла сводная сестра его возлюбленной - Ирида Епифенди.
- Есть Бог на свете, - глубокомысленно порешили соучастники, церемонно пожимая друг другу руки, а в их глазах вспыхнул здоровый охотничий азарт истинного мужчины. Стоящая перед ними девчушка лет восемнадцати была изумительно хороша: ярко-рыжие от хны волосы, изумрудно-зелёные глаза, точёный носик с горбинкой, чуть жеманные губки и стройная спортивная фигурка в ярком костюме уличной танцовщицы.
- Моя возлюбленная сестричка. - Аль-Дюбина встала с башмачника, покровительственно приобняв родственницу за плечи. - Подрабатывает на жизнь танцами и показывает фокусы, а я иногда слежу, чтоб ее не обижали. - Неужели бывали прецеденты? - деланно удивился Лев. Девушка была настолько мила, что её хотелось защищать здесь же и сейчас, причём не важно от чего.
- Претенденты?! - не поняла могучая Ирида, а её тезка, покраснев, опустила глазки. - Да какие там претенденты... О законном браке по Шариату никто и думать не хочет, а вот затащить к себе в шатёр уличную танцовщицу многие считают единственно правильным... Скоты!
- Невежи! - поддержал Ходжа.
- Хамьё! - уверенно добавил Оболенский, и все обернулись в сторону Ахмеда, ожидая его реакции.
Вопреки всеобщим чаяниям, башмачник вдруг предложил нужное и своевременное решение:
- Давайте лучше выпьем за двух самых прекрасных звёзд Востока, двух самых добродетельных и замечательных девиц из всех, когда-либо носивших гордое имя Ириды!
В результате весь вечер прошёл в непринужденной, праздничной обстановке. Аль-Дюбина целенаправленно целовала своего возлюбленного, а тот страшно ревновал её к Ходже. Сам Насреддин старательно крутился вокруг гораздо более скромной сестрицы, составляя постоянную конкуренцию ретивому Оболенскому. Рыженькая Ирида говорила мало, тихо, но охотно смеялась шуткам обоих друзей, а те просто блистали остроумием. Где-то после третьей пиалы внебрачная дочь визиря упросила сестру станцевать, и та, аккомпанируя себе маленьким бубном, шагнула в центр ковра. Удар босой пяткой об пол, звон монист и ножных браслетов, плавные изгибы бёдер, забившихся мелкой дрожью, и... яркое покрывало слетает с золотистых плеч, газовым облаком опустившись между Оболенским и Насреддином. Ах, что такое танец живота на Востоке...
Это поэзия в ее высшей духовной ипостаси! Это живой пламень всепоглощающей страсти, идущий из самых неизведанных глубин сокровенного таинства женщины! Это вода жизни, пробуждающая старцев, опьяняющая зрелых мужей и наполняющая упоённым светом души неопытных юношей... Каждое движение выверено веками и потому неповторимо! Каждый жест словно плавится от невыносимой любви и потому непереносим для взгляда! Каждый изгиб пахнущего мускусом тела поднимает вас к заоблачным высям и оттуда швыряет в пыль, потому что нет на свете таких слов, и таких чувств, и такой сладостной боли... Только блеск глаз, только звон бус, только оглушающий стук сердца! Сводные сестры ушли уже затемно. Поглощённый своей любовью Ахмед заторможенно прибирал лавку, вынося мусор и разбирая посуду. Лев и Ходжа неподвижно сидели всё в тех же позах, в каких их застал искрящийся танец, и не могли пошевелиться. В остекленевших глазах Багдадского вора отражались разноцветные танцовщицы, а вялые губы домулло бессвязно шевелились, пытаясь вслух произнести имя рыжеволосой пэри из недоступных райских кущ ближайшего базара. Они и уснули так же сидя, попросту прикрыв глаза и отдавшись сладострастным грёзам. Но самое удивительное вы отметили бы, заглянув в это время на задворки лавки башмачника. Там стоял совершенно остолбеневший осёл с переплетенными меж собой ушами, высунутым языком и блаженно окосевшим взглядом. Видимо, любопытный Рабинович имел глупость подсматривать за танцем в щёлочку... Утром все встали мрачные. Нет, не все: восхищённый влюблённый носился взад-вперед, как солнечный зайчик, приставая к товарищам с дурацкими вопросами типа: "Правда, она прелесть? А как вы думаете, она меня любит? Ну разве я достоин такого счастья?!" Лев, не разжимая зубов, послал счастливчика так далеко, что тот обратился за разъяснениями к домулло. Тот тоже добавил, для корректировки курса, и Ахмед, махнув рукой, начал взахлёб изливать душу флегматичному ослику. Потом они оба отправились на базар, а наши герои получили возможность наконец-то высказаться. Поначалу всё было пристойно и вежливо...
- Лёва-джан, прошу тебя как самого доброго друга - не надо стоять на пути нашего счастья.
- Вообще-то, братан, я и сам хотел тебя попросить примерно о том же самом...
- Увы, как мудрый муж, ты не мог не заметить тех многозначительных и многообещающих взглядов, которыми меня одарила прекрасная Ирида Епифенди!
- Вот и я говорю, если у тебя есть глаза, так ты их разуй и вспомни, как она на меня смотрела и на что намекала!
Обстановка чуть накалилась, и в тоне каждого деликатно посверкивали электрические разряды.
- Но, брат мой, разве бурная жизнь человека вне закона позволяет тебе калечить жизнь бедной девушки?! Поверь, она достойна лучшей доли!
- Хм, а разве быть замужем за тем, кто активно дурачит пол-Багдада, намного лучше? Жена мошенника! Звучит не очень...
- Вай мэ! Жена вора - звучит ещё хуже!
... Электрические разряды копятся, собираются в длинные ломаные молнии, глаза наливаются кровью, а голоса наполняются громокипящей медью.
- Но ты же вор! Просто грязный вор, что ты можешь ей дать?!
- Да ты на себя посмотри, мелкий уличный аферист! Только и умеешь, что лохов кидать... Брехло и бабник!
- От такого же и слышу! Безносый сын одногорбого аравийского верблюда с плешью на голове, кривыми ногами и мозгом, умещающимся в скорлупе ореха...
Когда парни, вскочив, взяли друг друга за грудки, полог заднего входа откинулся - и что-то грузное рухнуло на пол. Минутой позже оно было опознано как потерявшая сознание могучая Ирида аль-Дюбина. Под правым глазом бедной девушки красовался впечатляющий синяк...
* * *
Аллаха надо просить, а шайтану - только намекни...
Шутка с долей истины.
- Тащи её... ага, за ноги, за ноги бери-и...
- О аллах, ты смерти моей хочешь?! Я же и одну её ногу не подниму, чтоб не на-до-рва-а-ться!
- Скажите, какие мы нежные... А ну, бери обе сразу! Тащи!
- Лёва-а-а... я не могу! Она слишком крупная...
- Ну, знаешь... не можем же мы переть её по частям?! Хотя...
- Что ты задумал, убийца женщин? Не надо, я уже тащу-у...
- Брось, я всего лишь хотел припрячь к этому делу осла.
Увы, Рабинович разгуливал где-то в компании хозяина лавки, а потому двум спорщикам пришлось на своём горбу волочить бессознательную девицу с порога комнаты на ковёр. Задача была непростой, и спустя какое-то время они просто рухнули рядом без сил, пытаясь отдышаться. В эту роковую минуту через парадный вход вошёл насвистывающий Ахмед с бодреньким Рабиновичем. Дальше - как в кино... У ослика отпала нижняя челюсть, а впечатлительный башмачник, увидев свою пассию с побитой физой, в рваной одежде, ногами вверх (а что делать, так тащили), в окружении двух отдыхающих по бокам проходимцев, - взвыл дурным голосом! Откуда ни возьмись в его руках оказалась тяжёлая палка:
- Развратники! Насильники! Смерть вам, оскорбившим грязными домогательствами мою единственную, хрупкую любовь!
Прежде чем Лев или Ходжа успели сказать хоть слово в свою защиту, взбешённый Ахмед скоропалительно приступил к претворению угроз в жизнь. Бедолаги метались по лавке, как степные сайгаки, истошно вопя и прикрывая руками голову. В щуплого башмачника словно вселилась сила девяти пустынных дэвов - палка с визгом носилась взад-вперед, с каждым ударом достигая цели! Рабинович демоническим хохотом только поддавал жару. Об организованной обороне не было и речи, пылкий влюбленный просто не давал на это времени. Насреддин безуспешно пытался забиться под обрезки кож для чувяков, а Оболенский, подвывая и матерясь, уже готовился к переходу в лучший мир, когда голос аль-Дюбины привел всех в чувство:
- Ахмед, перестань их бить.
- А... что?! Ты жива, о бесценный алмаз моего истосковавшегося сердца?! Подожди ещё немного, я совсем убью этих злодеев и припаду к твоим ногам.
- Дурак. - Госпожа Ирида говорила тихо, но твёрдо. - Оставь их в покое, они ни в чём не виноваты. У меня... большое горе...
- Но... они же... кто же тогда... - не вовремя упёрся переувлёкшийся башмачник. - Давай я всё-таки сначала их прибью! Аллах не осудит...
- Дурак, - ещё раз подтвердила девушка и села, держась обеими руками за подбородок. Встревоженный Ахмед бросился к ней, на ходу роняя палку. Побитые соучастники, морщась и почесываясь, пристроились рядом.
- Что же всё-таки случилось?
Вместо ответа могучая Ирида аль-Дюбина разразилась бурным детским плачем! Слезы текли в три ручья, а рёв стоял такой, словно Сырдарья по весне, без предупреждения, вышла из берегов. Ни одного слова добиться было совершенно невозможно, хотя все трое мужчин утешали и успокаивали несчастную, как могли...
- Надо дать ей воды!
- Лучше вина.
- Воды! Много воды! Целый таз, и прямо на голову...
- Молчи, низкий растлитель и сын шайтана!
- А ещё можно её по щекам похлопать, женщинам это помогает.
- Э-э, а вдруг она сдачи даст?!
- Так надо быстро нахлестать, и по углам!
- Молчи, сын шайтана и низкий растлитель!
К сожалению, мужчины в действительности очень мало чего смыслят в деликатных вопросах приведения в норму особ слабого пола. Да и где она, эта норма, хотелось бы знать?! Женщины способны впасть в неуправляемую истерику по тысяче, зачастую абсолютно противоречащих друг другу, поводов и выбраться из этого состояния исключительно самостоятельно. Мы же, мужики, или опускаем руки перед бурными рыданиями, или сдаемся сразу, предлагая истекающей слезами возлюбленной всё, что угодно, - от мытья посуды до законной регистрации неформальных отношений! Хвала аллаху, в данном случае этого не потребовалось... Отревев своё, выпив две пиалы воды и полкумгана вина из горлышка (плюс осторожные похлопывания по щечкам), внебрачная дочь визиря изложила наконец суть проблемы. Оказывается, у неё всего лишь похитили сестру. Причём не кто-нибудь, а личная стража самого эмира. И не забавы ради, а для уплотнения гарема. Было бы, как говорится, ради чего огород городить! Рыженькой танцовщице несказанно повезло - её красоту отметили в самых верхах, а спорить с властью, установленной Шариатом, не только глупо, но и безнравственно. Маленькая Епифенди просто не сразу осознала глубину собственного счастья, как последняя дура зачем-то кричала и вырывалась. Свято блюдущая её безопасность старшая сестра немедленно полезла заступаться, за что и получила своё, хотя дралась как львица. Но... дело житейское, всё устроится, успокоится, и вообще есть веши, против которых по жизни не попрёшь, а значит... Вот где-то тут сладкие речи Ахмеда, мягко утешающего побитую воительницу, резко обрываются. Он вклинился в рассказ подруги ближе к финалу и не сумел донести до неё свою концепцию "невмешательства" в любовные дела эмира. Аль-Дюбина молча хряпнула его ладонью по макушке, и возлюбленный на время затих. Гневные глаза, словно пылающие угли, уставились на Оболенского...
- Помоги мне!
- В каком смысле? - Лев прекрасно понимал, чего от него ждут, но добровольно записываться в герои-смертники всё-таки не особенно жаждал. - Я не танкист и не командир ракетной установки. Дворец эмира нельзя взять штурмом... Честно говоря, я его сам-то толком не видел, но почему-то уверен, что нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48