- Увы, я не знал, что именно сегодня вы осчастливите мой дом своим приходом... Горе мне! Видите, как тут неприбрано, пыльно, пахнет мокрой кожей, а вот вон в той чайхане - совсем другое дело... Как они готовят плов! А шурпу повар варит по специальному монгольскому рецепту, и говорят, что странники со всех земель спешат туда, дабы вкусить...
- Минуточку, - дошло до Льва. - Ходжа, чего он хочет?
- Если мы осчастливили его дом своим приходом, то своим уходом - просто вознесём его в райские кущи, - сурово подсказал Насреддин, пристально глядя в пристыженные глазки башмачника.
- Ахмед, ты непрозрачно намекаешь, что мы должны отвалить?
- Кто? Я?! Да разрази меня шайтан огромным чирием на поясницу! Да отсохни мой язык, как осенний лист чинары! Да поглотят мою печень муравьи, растаскивая её по кусочку! Да ниспошлет Аллах паршу на мою бритую голову! Да иссякнет животворящий сок в моих... Просто я сегодня такой больной, такой усталый - где уж мне принимать дорогих гостей? Может, всё-таки в чайхану, а, ребята? И без меня... желательно.
Друзья переглянулись. Ослик, сунув морду, обозрел диспозицию и коротко всхрапнул, как бы говоря: "Мочите его, братаны. На улице никого нет, ежели чё - я посемафорю". Видимо, и сам башмачник прочёл приговор в обоюдном молчании Льва и Ходжи. Он невольно попятился, запнулся о брошенные тапки, опрокинувшись на старый коврик:
- А-а-а-а! Ну, бейте меня! Убивайте меня! Режьте меня живьём, раз так вам всем хочется-а-а!!!
- Пойдём, Лёва-джан... - тихо повернулся Насреддин. - Если прямое дерево изогнуло под лёгким ветром свой ствол, представь, как оно будет гнуться под настоящей бурей? Нам лучше уйти до урагана...
- Эх, Ахмед, Ахмед... - Оболенский горько вздохнул, сплюнув себе под ноги. - Был мужиком, а сейчас орёшь, как стыдливая старуха на приёме у рентгенолога. Деньги-то наши ещё не все в расход пустил? И не верещи... Аллах тебе судья, мы рук марать не будем...
- Какие деньги?! - взвился уязвленный в самое сердце башмачник. - Кому нужны ваши деньги?! Вон они, в углу, в мешочке, забирайте к иблису!
- Тогда какого ты тут...
- Не выражайся в доме мусульманина! Пришёл, нашумел, нагрубил... Я вам не подряжался всю жизнь за кебабом на палочках бегать! У меня, может... дела свои. Я, может... ко мне тут... прийти должна... должны... а тут вы со своей пьянкой! У, злостные нарушители законов Шариата...
- Ба-а... - ошалело вытаращился Оболенский, - так у тебя тут вовсю кипит личная жизнь?! Что ж ты сразу не сказал, харя твоя немытая... Ходжа, но это же в корне меняет дело! За это надо выпить!
Домулло солидно кивнул, башмачник уронил лицо в ладони и глухо зарычал, но в эту минуту в лавку кубарем влетел перепуганный Рабинович, и раскатистый женский бас оповестил:
- Тьфу, зараза, понаставили тут... Ахмед, ты уже дома?
* * *
Лучше прогневить Аллаха, чем женщину.
Из стенаний вынужденных евнухов.
То, что вошло в лавку следом, - трудно назвать одним словом. Одной фразой? Попробуем... Тогда это примерно звучало бы так: "В дом вошла Женщина с Большой Буквы!" Причём с самой большой. В Оболенском было под два метра, да с метр в плечах. Так вот, вошедшая красавица вряд ли была намного ниже и уж никак не уже в груди. Даже наоборот, за счет впечатляющего бюста, более напоминающего два четырёхлитровых кувшина, девушка казалась куда крупнее Багдадского вора. Лицо округлое, нос крупный, губы пухлые, щёки румяные, брови чернёные; одета в свободное зелёное платье, синие шаровары и ярко-красные туфли без задников. Но самое удивительное, что на ней не было чадры! Так, лёгкая серебристая вуаль на расшитой тюбетейке, и всё...
- Салам алейкум, уважаемые! Ахмед, тебя что здесь, обижают?!
- Нет, нет! - поспешил встать с пола влюблённый башмачник. - Ты... я... о! Позволь представить тебе двух моих, самых любимых, друзей!
- Не поняла-а... - В голосе девушки зазвучала явная смесь ревности и недоверия. - Ты не говорил, что у тебя есть другие любимые друзья... кроме меня!
- О свет моих очей! Как ты могла подумать?! Они... любимые, но не в этом смысле... Ты для меня - единственная и неизменная любовь, вот уже второй день сжигающая пожаром страсти моё бедное сердце!
Оболенский и Ходжа молчали как рыбы, прижавшись к стене и не делая ничего, что могло бы быть истолковано как непредумышленная угроза. Впечатляющий объём бицепсов у девицы читался даже через свободного покроя одежду. Пока она не проявляла особой агрессии, но возражать ей почему-то не хотелось. Как, собственно, и вообще раскрывать рот без разрешения...
- О мой нежный персик!
- О моя спелая дынька!
Вслед за этим последовали бурные восхищения друг другом, тихие поцелуи и довольно откровенные объ ятия. Пользуясь тем, что влюблённые несколько от влеклись, Лев подпихнул в зад распластанного на полу
Рабиновича, делая ему знак сваливать побыстрее. Ос лик кивнул и уполз по-пластунски, прижав уши к спине и заметая след кисточкой хвоста.
- О хрустальная звезда моих снов! Обними меня-я-а-а-а...
- О бесценный алмаз моей души! Я не сильно тебя прижала?
- Лёва-джан... Т-с-с! Тебе не кажется, что мы лишние... - одними губами прошелестел Насреддин.
- Линяем... - не разжимая зубов, подтвердил Лев. - Тут сейчас такая эротика начнется - сам шайтан покраснеет! Уходим, пока она и нас не включила в список...
Оба свидетеля постарались не дышать и стать предельно плоскими, надеясь незамеченными выскользнуть за дверь, но не успели... Рослая девушка на миг оторвалась от расцеловывания своего щуплого любимого и обратила к ним огненный взгляд:
- Не убегайте, почтеннейшие! - В одном этом предложении было всё - и просьба, и угроза, и уговоры, и наезд.
Лев с Ходжой сделали удивлённые глаза, изо всех сил демонстрируя, что просто чешут спины о косяк. Измученный любовью башмачник рухнул в угол, на прикупленные подушки, а его подруга уволилась следом. Она расположилась легко и вольготно, подмяв под себя счастливого Ахмеда так, чтобы её спине было удобно...
- Ваши имена, аксакалы!
- M-м... Аллах не сподобил нас столь высоким званием... - начал было домулло, - Аксакалы - это многомудрые старцы, а мы с другом ещё даже не шагнули на путь постижения Истины, ибо...
- Имена! - ещё раз, без нажима, повторила гостья. Ахмед за её спиной улыбался так, словно ему вырезают аппендикс. Или, вернее, выдавливают, без наркоза...
- Лев Оболенский!
- Ходжа Насреддин!
- Ой... не может быть... Врёте, почтеннейшие?!
- Мы похожи на самоубийц? - глухо буркнул Оболенский.
- Нет, правда... Вы - те самые нарушителя порядка, злодеи, воры, обманщики и ослушники Шариата, которых днём с огнём ищет весь город?!
- Вай мэ... Вот уж не думал, что буду знаменит превыше самых учёных мужей Багдада... - скорбно покачал головой Насреддин, сегодня его вело на философский лад.
- Ахмед!
- Уп... оу-у!... Да, дорогая?
- Не будь неженкой, я и не собиралась делать тебе больно... богатырствующая девица пару раз "щекотнула" возлюбленного локотком по рёбрам. - Но не могу же я сама представляться малознакомым мужчинам...
- Так, может, и не стоит? - с надеждой вскинулся Лев.
- Стоит! - обрубила подруга владельца лавки. - Во-первых, вы ведь уже видели моё лицо...
- Мы забудем это! - вдохновенно поддержал Ходжа, но все усилия были тщетны.
- А во-вторых, я давно хотела познакомиться с отчаянными хитрецами, покрывшими вечным позором саму старую Далилу с её уродиной дочерью. Ахмед, представь меня!
- Благороднейшая и достойнейшая, скромнейшая и учтивейшая, мудрейшая и утончённейшая госпожа Ирида аль-Дюбина! - дрожащим от страсти и вожделения тенором пропел сияющий башмачник. Увы, ни Ходжа, ни Оболенский никак не разделяли его восторга, но безоговорочно предпочитали оставаться очень вежливыми. То есть - первый низко поклонился, приложив ладонь ко лбу, а второй почувствовал странное желание присесть в реверансе.
- Ну?! - новопредставленная (упаси аллах сказать - преставившаяся!) требовательно взглянула на друзей, так лихо изогнув правую бровь, что та приобрела форму разящего ятагана.
- M-м... мы это... Щас...счастливы лицезреть, так сказать! - постучав себя кулаком в грудь, выдавил Оболенский.
- А также, если не оскорбим вас излишним любопытством, очень хотели бы знать, а чем это мы, собственно, обязаны счастью лицезрения?! - осторожно уточнил Ходжа.
Аль-Дюбина утробно расхохоталась, встала и, шагнув вперёд, ласково приобняла друзей за плечи:
- Да просто так... Зашла в гости к своему любимому, тут - вы, грех было бы не свести знакомство с самым великим вором Багдада и самым ловким хитрецом Востока!
На секунду Льву показалось, что над ними издеваются, но в волооких глазах девушки горело такое неподдельное восхищение, что он... улыбнулся. Насреддин хмыкнул. Рабинович вновь сунул морду в дверь и примиряюще фыркнул, обнажив в ухмылке неровные жёлтые зубы; возревновавший было башмачник радостно захихикал, присвистывая сквозь недавние дырки... Мгновением позже все буквально плюхнулись на пол от невыносимого хохота! Абсолютно беспричинного, пустопорожнего, но такого искреннего и счастливого... Мосты взаимопонимания порой очень труднонаводимы, а смех является самой короткой дорогой от сердца к сердцу. Ну и что из того, что новая любовь Ахмеда кардинально отличалась от всех девушек Багдада? Да и только Багдада ли?! Ходить по улицам без чадры, на равных разговаривать с мужчинами, гоготать во весь голос, не опускать глаз, и вообще вести себя так, словно весь мир должен отвернуться, если его что-то не устраивает, - способен не каждый... Ирида аль-Дюбина - внебрачная дочь самого визиря и скромной декханки из высокогорного улуса - могла позволить себе многое...
- А отец никогда и не отказывался от меня, - непринуждённо развалившись на подушках и частично (пардон!) на дорогом башмачнике, первая феминистка Востока вкушала краденое вино и купленные персики, продолжая светскую беседу. - Когда может, помогает мне и маме. Но женщины в наших краях совсем не похожи на ваших. Мы - свободны, сильны и уверены в завтрашнем дне!
- Поэтому в нарушение Шариата не носите паранджу? - подковырнул домулло.
- А ты сам пробовал ходить в этой душегубке?!
- О, если, конечно, мой мужской опыт может хоть что-нибудь значить в вопросах законов, данных свыше всем истинно верующим мусульманам, то я бы...
- Вот и молчи! - добросердечно посоветовала девица. - Под этой сеткой на жаре все румяна, белила и сурьма сплавляются в такую маску, что, сняв паранджу, я могу шайтанов распугивать одной улыбкой. Нет уж! Носила пару раз, избави аллах от такой прелести...
- Но разве взгляды мужчин, бесстыже пялящихся на ваше лицо, не наводят достойную дочь правоверного на грешные мысли? - продолжал домогаться Ходжа, Оболенский лишь молча прихлёбывал вино, явно наслаждаясь их спором. Ахмед, тот вообще молчал, изредка восхищённо похрипывая, когда возлюбленная слишком сильно вжимала его плечиком в стену.
- Меня? Грешные мысли?! Отродясь не посещали! - уверенно парировала могучая Ирида. - Да и мужчин, таращащихся на меня, - тоже! Они, скорее, в стороны шарахаются, а если и успевают о чем-либо подумать, так только о бегстве. Словно я - слон... или кого-то задела нарочно!
- А... вы случайно?
- О аллах, конечно, случайно! Сбила двух стражников на базаре, стукнулась бедром о некрепкую лавку пряностей, смахнула локтем какие-то тюки с тканями, да мало ли... - В небрежном жесте рассказчицы сквозила такая простодушная нега, что уточнять количество разрушений не хотелось.
- Да, было бы из-за чего шум поднимать, - раздумчиво согласился Насреддин. - Тем более что ваш высокопоставленный отец наверняка сумел успокоить пустых злопыхателей...
- Папа?! Вот уж нет! Он за меня никогда не заступается, хочет, чтоб я училась самостоятельности. Приличной девушке трудно пробить себе дорогу, но мы с сестрой не сдаемся!
- Упс... - На этот раз Оболенский от удивления едва не поперхнулся вином. Представить на багдадском базаре двух таких богатырш - было выше его сил! Прошу прощения, так у вас ещё и сестричка есть?
- Есть, хвала аллаху! - довольно потянулась аль-Дюбина. - Сводная, не родная... Но я её очень люблю! Если кто только попробует обидеть - в порошок сотру! И кое-кого уже стёрла, между прочим... О! А вот, кажется, и она, моя милая Епифенди...
В стену лавки легонько постучали. Лев и Ходжа махом отпрянули в угол, понимая, что если сейчас сюда войдет сводный дубликат... Увы, их надежды жестоко обманулись. Что их, кстати, несказанно обрадовало! Такой вот житейский парадокс...
* * *
Бога любить легко, религию - трудно.
Крамольная мысль.
Вы спрашиваете себя, а почему, собственно, этому русскому парню всё так легко удавалось? Ну, хорошо - не вы спрашиваете, вам это, возможно, до фени, я сам неоднократно задавал себе подобные вопросы. Лев был (и есть!) белокож, голубоглаз и лицом, и телосложением явный представитель славянского типа. Каким образом черноволосые и узкоглазые азиаты принимали его за своего?! Почему он сам, в конце концов, не чувствовал себя "белой вороной" на фоне коренных жителей Востока? Ведь против него было всё: религия, культура, речь, общественное устройство, даже сама генетика! Или, правильнее, генотип? Короче, он ведь был слишком не как все! Слишком. И всё-таки... Думаю, основная причина в том, что сам Лев об этом попросту не задумывался. В зеркала себя не разглядывал, на палящем солнце загорел быстро, голубыми глазами его пока никто всерьёз не попрекал - чего ж было пузыриться раньше времени? То, как конкретно выглядели окружающие (то есть их массовая принадлежность к монголоидной расе), лично Оболенского нисколько не волновало. Как и большинство русских, он отличался необъяснимой широтой души, понятий и взглядов. Главное, внутренняя сущность человека, а не его внешняя оболочка. Нет, ну внешность тоже-большое дело, просто если бы вы в то время попытались доказать Льву, что все окружающие люди не такие, как он... Полагаю, для вас бы это плохо кончилось. Багдадский вор - Лев Оболенский не признавал никаких различий (расовых, религиозных, политических и т.д.), исключение - разве что различие полов. Вот тут уж он был болезненно традиционен, и, как окажется в дальнейшем, не зря!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48