Анни ни за что не заплачет перед ними. Боль становилось невыносимой. Лицо ее исказилось. Она чувствовала себя беспомощным маленьким ребенком в присутствии двух жестоких подростков. Она должна бежать, бежать, пока они не причинили ей еще более сильную боль. Анни попыталась двинуться с места.
– Я ухожу, – тихо сказала она. – Ничего не говорите. Я ненавижу вас обоих. Вы оба ненормальные. Я ухожу.
Сделав шаг, Анни чуть не упала – у нее закружилась голова. Но она смогла удержаться, схватившись за первый предмет, который попался ей под руку. Кажется, это был стул. Дрожа всем телом, Анни пошла к двери. Ноги налились свинцом, будто приросли к полу. Казалось, потребуется вечность, чтобы пройти через эту комнату. Взявшись за ручку двери, Анни обернулась:
– Да, между прочим. Может, я и живу в прошлом, как вы говорите. Но Аарон действительно переспал со мной в Бостоне. Прошлое в данном случае – меньше чем неделя назад. Он переспал со мной – в прямом и переносном смысле слова.
Она открыла дверь и со всем достоинством, на которое только была способна, вышла, оставив Аарона и Лесли в номере отеля.
11
ЭЛИЗ НЕ ДО СМЕХА
Билл пригласил Элиз на ленч. Это было странно, в последнее время сам факт обеда или ужина с Биллом вызывал удивление. Летом Элиз проводила много времени одна – в Гринвиче или в Ист-Хэмптоне. Манхэттен действовал на нее угнетающе. «Ну что, Элиз, встретимся с Нью-Йорком лицом к лицу. Он принадлежит всем женщинам, которые трудятся по-настоящему. Таким, как Линда Робинсон, Тина Браун, Эллис Мейсон и как эта дрянная Мэри Бирмингем, которая отняла Джила Гриффина у Синтии. Даже эта «вешалка» Мэри Мак-Фадден умудряется делать деньги. Да, Нью-Йорк – для тех, кто работает, и работает хорошо». У Элиз были лучшие столики у «Мортимера», в «Ле Сирк» и других престижных местах, где собирались «сливки общества». Там она чувствовала себя свободно, словно перед кинокамерой; этаким украшением витрины – перед теми, кто интересовался.
Элиз вдруг вспомнила комнату 705 и свою неосмотрительность. «О Боже! Нет, я не буду думать об этом. Но у него была видеокамера. Я отчетливо помню камеру. – Элиз оттолкнула мысли об этом случае. – Сначала я забегу к «Марте», посмотрю, что там у них есть, потом у меня ленч с Биллом». Она чувствовала себя комфортно у «Марты», в одном из самых шикарных магазинов города. Там она сможет собраться, взять себя в руки и не думать о том, что кто-то за ней наблюдает.
Подъезжая к Манхэттену, Элиз вдруг ощутила, как неудобно, физически неудобно ей было в собственной коже. Она подавила желание налить себе водки из бутылки, которая стояла у нее в салоне автомобиля, и одернула край юбки. Потом поправила прическу и снова подтянула юбку. «Я одета как матрона из Гринвича, направляющаяся в Манхэттен на ленч. В такой одежде я не могу даже поехать за покупками!» Элиз нажала кнопку селектора и сказала водителю:
– Сначала едем домой. – «Я должна переодеться», – подумала она.
В лифте Элиз размышляла о том, как было бы хорошо, если бы Чесси поехала с ней в город. Она ценила ее вежливое и скромное обслуживание и безупречный вкус. Но в этом доме они держали только дворецкого, повара и уборщицу. Элиз, подобно Оскару Уайльду, устраивало только самое лучшее, но становилось все труднее и труднее его отыскать. Что будет, если Чесси вдруг решит уехать? Она смотрела за ее гардеробом, прической, распорядком дня. «Нет, Чесси никогда не бросит меня, можно не беспокоиться, – думала Элиз, – и вообще, перестань дергаться».
Беспокойство отравляло ее жизнь, постоянно увеличивало дозу принимаемого спиртного, сказывалось на внешности. Элиз посмотрела на себя в зеркало и попыталась улыбнуться. Она оденется и сделает макияж тщательнее, чем обычно. Она ошеломит их всех, когда придет с Биллом на ленч.
Войдя в дом, Элиз сразу же направилась в спальню. Спальня была просторная, с высоким потолком и австрийской хрустальной люстрой, которую Элиз никогда не включала. Верхний свет был для нее сущим наказанием. Ее личные комнаты освещались только настольными лампами в шестьдесят ватт, абажуры которых были затянуты розовым шелком. Стены мягко отражали этот свет. Потолок украшала лепнина «Адамс». В комнате были две укромные ниши с арочным верхом, стилизованные под морские раковины. В каждой нише стояла бесценная фарфоровая ваза – часть наследства Элиз, оставшаяся от огромной коллекции ее матери, хранящейся теперь в отдельном крыле Метрополитен-музея.
Несмотря на отдельные предметы, комната была на удивление простоватой и обставлена слегка старомодной мебелью.
Элиз быстро сбросила с себя одежду, размышляя, что бы ей выбрать. Может, что-нибудь от Бласса или Армани? Долгое время эти костюмы были самыми что ни на есть модными. Пожалуй, слишком долгое время. Элиз передумала. «Я не хочу выглядеть, как Нэнси во время визита в «Большое Яблоко». Один джазовый пианист, с которым Элиз познакомилась в Париже, как-то рассказал ей, что Нью-Йорк называют «Большим Яблоком», потому что в нем сосредоточены все искушения рода человеческого. Элиз опять вспомнила комнату 705 и вздохнула. Нет, она наденет что-нибудь в европейском стиле. Может, то бледно-лиловое кожаное платье от Клода Монтана с большими плечами? Оно было слегка вызывающее, но очень подходило к ее статной фигуре и цвету волос. И уж в нем ее никак нельзя было бы назвать «почтенной дамой» из Гринвича. Элиз надевала это платье всего один раз и оставила его где-то здесь. Кроме того, оно стоило бешеных денег, и хорошо бы показаться в нем еще раз.
Элиз выросла с верой в то, что нужно иметь лишь самое лучшее и делать так, чтобы вещи служили как можно дольше. У нее все еще хранились костюмы от Шанель пятидесятых годов, шляпы от Хэлстона шестидесятых, Маки и Лакруа семидесятых и восьмидесятых. Ее комнаты отделывал Мак Миллан, но выглядели они немного обшарпанными, мебель и драпировка – немного потертыми. И Элиз никогда и ничего не обновляла. Она росла в огромном доме в Нью-Йорке, потом в особняке на Палм-Бич, в совершенно непомерных размеров «коттедже» в Ист-Хэмптоне, и везде ковры были протерты чуть не до дыр, шелк на абажурах висел почти что лохмотьями. Но все объяснялось тем, что ковры были абиссинскими, а шелк – итальянским. Долгие годы ее семья жила в роскоши и богатстве, поэтому они не считали необходимым доказывать это посторонним.
Оставшись в нижнем белье и чулках, Элиз прошла в гардеробную и принялась искать платье. Оно могло быть где угодно. Гардеробная Элиз была размерами с небольшую гостиную, но вещи ее необъяснимым образом оказывались то в шкафах комнат для гостей, то в холле и даже в гардеробной Билла, хотя та была значительно меньше. Вот и теперь Элиз никак не могла найти свою «экипировку», заглядывая во все уголки гардеробной.
Она опять прошла через спальню, открыла дверь в ванную комнату Билла. И застыла на пороге. Комната была пуста. С туалетных полочек исчезли флаконы и бутылочки, в ящиках не было ни одной сорочки; белье, носки, блузы и свитера – все испарилось; опустела и подставка для обуви, сделанная по спецзаказу для Билла, носившего десятый номер.
У Элиз перехватило дыхание. Он ушел. Элиз давно подозревала, что Билл собирается бросить ее. И вот это случилось.
Элиз тяжело опустилась на край ванны. «Думай. Думай. Что он сказал по телефону? Он предложил вместе сходить на ленч и настоял на том, чтобы встретиться с ней в ресторане…» Билл явно не хотел, чтобы она узнала об этом. Не может быть. Не может быть. А впрочем, что же еще? У Билла было полно одежды во всех трех домах, и даже в лондонской квартире. Он редко когда брал с собой вещей больше чем на одну ночь. А теперь все исчезло. Билл бросил ее, а она даже сразу этого не поняла.
Элиз встала и в отчаянии открыла дверь платяного шкафа. Может быть… Дверь мягко подалась. В темной пустоте одиноко раскачивалось на вешалке кожаное светло-лиловое платье от Клода Монтана.
* * *
– Вниз по Пятой авеню! – приказала Элиз шоферу и подумала: «А куда? Что мне делать? Куда идти?»
– И к «Марте», – добавила она, назвав первое место, пришедшее ей в голову.
Элиз откинулась назад. Ее лимузин медленно прокладывал себе дорогу сквозь плотный поток машин. Элиз все еще была в шоке и не чувствовала нужного эффекта от двойной порции водки, выпитой перед выходом из дома. Она закрыла глаза. Пустота. Кончиками пальцев Элиз потрогала шею и ощутила частые удары пульса, которые подтверждали, что она еще жива. Из-за этого легкого прикосновения к себе самой Элиз издала длинный, низкий, почти первобытный стон. Чувствуя, как слезы собираются в уголках глаз и уже готовы вылиться, она быстро нажала на кнопку, и между ней и водителем поднялась матовая перегородка. Элиз медленно прошептала: «Пустота». И она не знала, о чем это слово: о шкафах и гардеробной или о ней самой. Хотя чувство пустоты было знакомо для нее. Сбылись самые страшные опасения. Элиз теперь одинока. И неважно, что она уже сделала, чтобы убедить себя не чувствовать одиночества; неважно, на какие жертвы в жизни она шла, чтобы избежать его. Элиз была одна. Деньги, связи, талант, внешность – ничто не могло сдержать натиск подступившего все ближе и ближе чувства отчаяния. Элиз вытащила носовой платок из сумочки. «Что делать? Что мне делать?» – думала она, пытаясь остановить слезы. Потом начала вспоминать гардеробную Билла, мысленно заглядывая в каждый ящик, на каждую полку. Везде пусто. Все, все пропало. И незачем обманывать себя. Элиз резко тряхнула головой, отгоняя терзающую душу картину пустых, распахнутых настежь шкафов, выдвинутых ящиков. Не осталось и следа от человека, с которым Элиз прожила почти двадцать лет. Она сложила руки на коленях и сильно сжала их, словно пытаясь выжать напряжение из тела.
Когда слезы кончились и улеглись молчаливые рыдания, Элиз осознала, что даже не задалась классическим вопросом, вопросом номер один всех брошенных женщин: «Что я не так сделала?» Это немного подбодрило ее. «Моей вины здесь нет», – подумала она, жалобно всхлипывая. Да, эта мысль была спасением. Без тени сомнения Элиз была уверена, что сделала все от нее зависящее для сохранения их брака. Именно Билл постоянно предавал ее, заводил интрижки на стороне, пользуясь всеми благами ее достатка и общественного положения.
Элиз высоко вздернула голову и выпрямилась. Потом еще раз промокнула глаза и посмотрелась в зеркало. Она механически поправила макияж, подкрасила губы. Билл не знает о том, что Элиз заходила домой, и думает, что та направляется прямо на ленч. «Он собирается сказать мне все за ленчем, в ресторане, где полно народу…» Да, Билл пригласил ее, чтобы известить о своем уходе. И рассчитывает он на естественное отвращение Элиз к публичным скандалам. Это позволило бы Биллу сказать ей все, что он хочет, и удалиться, нисколько не беспокоясь о переживаниях Элиз.
Она безразлично посмотрела в окно и увидела здание Музея Гугенхейма, которое вдруг осветилось жутким сверхъестественным сиянием из-за серого цвета стекол машины. Элиз вновь закрыла и открыла глаза. Теперь они проезжали мимо громады Метрополитен-музея, и его размеры подавляли сознание. Лишь увидев спокойную зелень и мягкие линии парка Фрик, Элиз вновь обрела способность мыслить. Она вспомнила тот прекрасный майский день, когда вместе с Анни они бродили из комнаты в комнату, а потом сели на скамеечку в саду, сделанную из камня. Кругом цвели большие розовые азалии. Как тогда сказала Анни? «У мужчин все очень просто».
Элиз поняла, что не вынесет толкотню в «Марте» и пчелиный рой туристов в Рокфеллер-Центре.
– Мозли, я передумала. Едем вверх по Мэдисон-авеню.
«Может быть, мне зайти в тот букинистический на Девяносто третьей улице? Я смогу посидеть там одна возле сложенных в стопки книг. Подумать, что мне делать дальше».
Анни, разумеется, права. Мужчины просто собирают вещи и уходят. И как они только не понимают, что бросить женщину – это, по сути, трусость! Элиз, как и большинство женщин ее поколения, росла с верой в то, что настоящие мужчины смелы и ответственны. Хотя факты утверждали обратное. Теперь Элиз пришлось признать, что Билл не обладал ни тем, ни другим качеством. Как и многие другие «пустышки», компаньоны умных и сильных женщин, восхищавших Элиз. Как Аарон для Анни.
Элиз сняла трубку телефона и набрала номер Анни, умоляя Господа, чтобы та была дома. И для нее было большим облегчением, когда Анни ответила после второго звонка.
– Анни, это Элиз. Ты мне очень нужна. – Элиз прокашлялась.
– Элиз, что случилось?
– Анни, я… Билл ушел от меня. – Голос Элиз задрожал.
– Где ты? Хочешь, я к тебе приеду? – Голос Анни звучал мягко, лаская слух.
– Спасибо, Анни. – Элиз заставила себя засмеяться. Смех был отвратительным. – Я из машины, минут десять езды до тебя. Так я подъеду? Встретишь меня внизу или напротив?
– Я жду, – ответила Анни и повесила трубку. «Хорошо. Теперь мне есть куда идти» – подумала Элиз.
Она возьмет Анни с собой.
– Мозли, в Грейси-сквер.
Элиз глубоко и спокойно вздохнула – первый раз за этот день.
* * *
Шофер открыл дверь, и Анни села в машину к Элиз, заняв сиденье напротив.
– Куда мы едем?
– Я не знаю. Так, катаюсь туда-сюда. Мозли, – Элиз нажала кнопку селектора, – в Саттон-Плейс. – Потом обратилась к Анни: – Мы там сможем выйти и погулять в небольшом парке. Он всегда почти пустой.
Машина развернулась к центру на Йорк-авеню. Элиз распахнула дверцу бара и достала бутылку «Столичной».
– Хочешь выпить, Анни?
Она бросила два кубика льда в хрустальный бокал и налила двойную порцию. Потом быстро помешала в стакане указательным пальцем и проглотила содержимое бокала одним духом.
– Я буду только содовую, – сказала Анни. Она наполнила свой стакан и взглянула на Элиз.
– А теперь расскажи мне, что произошло.
Элиз отвернулась и посмотрела в окно. В одной руке она сжимала бокал, в другой комкала носовой платок.
– Билл бросил меня. Собрал свои вещи и ушел.
– Ну, и о чем ты плачешь? Самое время.
– Что-что? Ты не поняла, Анни? Я одна, совсем одна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65