– Мне пока поводить их, милорд? Не годится им тут стоять. – Голос Эрика заглушался платком, которым он зажимал нос и рот.
– Ты, верно, хотел сказать, тебе не годится, – поправил его Гарри, криво усмехаясь.
– Что до этого, милорд, то ведь здесь сплошь зараза, – отвечал Эрик. – Тиф, скарлатина и бог знает что еще. – Он укоризненно вздохнул.
– Тебе не придется ждать более десяти минут, – пообещал Гарри и вошел в смрадные пределы гостиницы. – Эй, хозяин! – крикнул он, постучав хлыстом по грязной стойке.
Откуда-то из недр заведения шаркающей походкой к нему вышел человек со сломанным носом и вялым, рыхлым телом бывшего боксера.
– У вас, кажется, проживает один джентльмен? – в конце концов потерял терпение Гарри, когда ему стало казаться, что молчание будет длиться вечно.
– Уже не проживает, – ответил мужчина. – Сделал ноги. Снялся с якоря среди ночи, не заплатив за постой. Ни фартинга. Надо было бы на него сторожа напустить.
– Безусловно, – сказал Гарри. – Хотя что-то сомневаюсь, приятель, чтобы сторож часто появлялся в здешних краях.
Он нетерпеливо застучал по стойке хлыстом в нарастающем темпе.
– Покажите мне его комнату.
– Вверх по лестнице.
Поднявшись по шатким ступеням, Гарри увидел перед собой просевшую дверь. Он отворил ее и вошел в опустевший номер.
– Вот дуралей, – пробормотал Гарри, озираясь по сторонам. Пнув ногой пустую бутылку из-под бренди, он поморщился. Парень, должно быть, порядком набрался, если пил это. Повезло, если жив остался.
Гарри осмотрел немногочисленную мебель, стянул с кровати рваное лоскутное одеяло и перевернул матрас. Он не упускал из внимания ни одной детали, но не обнаружил ни единого намека на то, куда мог податься Дагенем. И никакого намека на то, почему он бежал.
Гарри вернулся в пивную. Он снова пробарабанил по стойке свою мелодию, и мужчина появился опять.
– Пока он здесь жил, к нему кто-нибудь наведывался?
– Может, да, а может, нет, – ответил хозяин, взгляд у которого тут же сделался хитрым.
Гарри положил на стойку соверен и, дождавшись, пока мужчина заметит монетку, накрыл ее рукой.
– Отчего бы нам не потолковать об этом «может»?
Глаза хозяина заметались по сторонам, по темным углам всей пустынной пивной, затем остановились на руке в перчатке, прикрывавшей монету.
– Вчера. Приходил тут к нему один. И еще один. – Хозяин пожал плечами. – Я их как следует не разглядел, милорд, Они ушли минут через пять.
– Ваш постоялец не пошел с ними?
Мужчина отрицательно покачал головой.
– Во всяком случае, я этого не видел, милорд. Я слыхал, как он какое-то время копошился у себя наверху. А наутро сделал ноги.
– Вы не заметили ничего необычного в тех, кто к нему приходил?
– Говорили чудно, – пожал плечами мужчина.
Судя по всему, больше из него ничего нельзя было вытянуть. Гарри поднял руку, прикрывавшую соверен, и, развернувшись на каблуках, вышел на улицу. Эрик, передавая ему поводья, облегченно вздохнул.
– Уезжаем отсюда, милорд?
Гарри коротко, отрывисто кивнул и вскочил на Персея. Агенты выследили Дагенема вчера вечером. Этот олух не мог их заметить. По-видимому, в тот же день, до того как его обнаружили, к нему пришли, если верить хозяину пивной, иностранцы. Они либо запугали его так, что он решился бежать, либо угрозами принуждали к чему-то.
К чему?
А это возвращает нас туда, откуда все и началось – на Кавендиш-сквер. О безопасности женщин Гарри более не тревожился. Несколько дней назад шпионы противника исчезли. Наперсток был возвращен, и министерство сняло наблюдение, но Лестер на всякий случай оставался в доме. Теперь беспокойство вызывал только Найджел Дагенем, поэтому Лестер без труда справится со своей задачей. Как, впрочем, справился бы и сам Гарри. Он твердо был намерен, когда это возможно, находиться поблизости от дома на Кавендиш-сквер.
Как, например, и нынче вечером.
Вчера, возле конюшен, Корнелия отказала ему – явно против своей воли, – чем очень рассердила его, и он не стал настаивать. Пусть, сказал он себе, она спокойно поразмыслит обо всем ночью, в одиночестве, и тогда, быть может, пожалеет о своем отказе. Но, думая, что обрекает Корнелию на мучительную ночь без любви, Гарри, однако, понимал – в нем говорило задетое самолюбие. На самом деле это он страдал той ночью от неудовлетворенного желания. Дошло до того, что он уже подумывал, не пойти ли ему в один тайный дом на Халф-Мун-стрит, который он иногда навещал в случае крайней нужды.
Но он туда не пошел. Ожидавшее его там удовольствие впервые показалась ему дешевым и фальшивым. Нынче же ночью он выяснит отношения с виконтессой Дагенем. Желая досадить ему, она причиняет боль не только ему, но и себе самой. Но сперва нужно снова пустить ищеек по следу ее кузена.
Корнелия ушла к себе рано, сославшись на головную боль. Она почти не лукавила, хотя это была не обычная головная боль – очень давило в висках. Она не знала покоя, маялась бессонницей и ни на чем не могла сосредоточиться. И прекрасно знала отчего.
Заслышав легкий стук в окно, она не вздрогнула. Она ждала его. Но, закрыв окно, она, однако, не задернула шторы. Противоречивые действия Корнелии соответствовали ее чувствам: она откинула одеяло и медленно встала с постели. Тело рвалось вперед, к окну, но разум заставлял медлить.
Стук повторился, на этот раз более настойчивый, и Корнелия представила себе Гарри, который, уцепившись за сточную трубу, рискуя упасть, висел над землей. Она живо подошла к окну и подняла раму, затем, отвернувшись, взяла брошенный халат и накинула его на плечи.
Гарри перемахнул через подоконник и бесшумно закрыл окно.
– Благодарю, что впустили, мэм, – сказал он, глядя ей в спину под толстым халатом.
– А я ведь могла уже спать, – заметила Корнелия.
– Я был к этому готов. – На бледном лице ярко светились его зеленые глаза. – У нас с вами осталось незаконченным одно дельце. – Он стянул перчатки и бросил их на стул у камина. Туда же последовали шарф и сюртук. – Глоток коньяку, мне кажется, был бы нелишним.
– Сейчас принесу.
Корнелия спустилась вниз и принесла графин и пару бокалов. Гарри стоял спиной к огню.
Разлив коньяк в бокалы и заняв место на сундуке, Корнелия вопросительно уставилась на Гарри.
Гарри пригубил коньяк и повел бровями.
– Хорошо, начну я. Вы, как помнится, сказали, будто рискуете всем, тогда как я ничем. Поразмыслив над этим, я понял, что и мне есть что терять, Нелл.
– Что же?
Гарри усмехнулся:
– То, что я всегда для себя считал главным… чувство собственного достоинства, свое лицо. Власть над происходящим. – Он посмотрел на Корнелию поверх своего бокала. – Я одержим тобой, Нелл. Ты меня околдовала, я хочу быть с тобой. Меня преследуют твой запах, ощущение твоей кожи, твоих роскошных волос. Ни одна женщина не вызывала во мне таких чувств. Твое тело навсегда оставило на моем свой отпечаток.
Корнелию бросило в жар. Такого ей не говорил никто, и она знала, что Гарри не произносит пустых речей. Это не в его натуре. И его темно-зеленые, горевшие огнем, глаза подтверждали его слова.
– Я ведь тебя почти совсем не знаю. – Она поставила бокал рядом с собой на сундук. – Мне знакомо лишь твое тело, так же как тебе – мое, но кто ты есть по сути, Гарри? Речь не о фактической стороне твоей жизни, ты говорил о своей семье, о своем браке… но этого мало. Это не позволяет увидеть твое истинное лицо. Я не видела тебя в твоем естественном окружении, хотя, надеюсь, теперь, когда мы станем появляться в свете, это случится, и довольно скоро. Однако в тебе есть что-то еще… ты раз обмолвился о каких-то делах, что иногда вынуждают тебя отсутствовать в городе по нескольку дней кряду. Мне кажется, ты вовсе не тот человек, каким стараешься казаться.
Корнелия говорила очень тихо, но в ее голосе слышалась твердая уверенность.
– Я не глупа… и не какая-то молодая простушка, которая могла бы прельститься вниманием искушенного светского мужчины. Я вдова, мать двоих детей, и я несу за них ответственность. Я не могу позволить себе легкомысленно пренебречь своим долгом лишь ради удовлетворения плотской страсти.
Она прерывисто вдохнула, взволнованная близостью Гарри, его страстным взглядом, искрящимся в воздухе напряжением от предчувствия того, что может произойти.
Гарри не шелохнулся. Он смотрел в глубь бокала, раскачивая его в руке. Впервые он почувствовал ненависть к своей покойной жене. Анна сделала для него невозможным любые другие отношения с женщинами, помимо легкомысленных и мимолетных связей. Как бы ни стремился он к чему-то настоящему, что могло бы вырасти из эфемерных наслаждений страсти, – это оставалось ему недоступно. Он не мог сказать женщине, неподвижно сидевшей перед ним на сундуке – такой откровенной и правдивой, что хочет остаться с ней навеки, что им более нет нужды таиться по ночам. Он не мог ей сказать, что в один прекрасный день они смогут жить в законном браке, и он сможет стать отцом ее детям.
Скорее всего двоюродная бабка права, и где-то есть такая женщина, которая могла бы, бросив вызов всему обществу, выйти замуж за Гарри Бонема, но из слов Корнелии ясно, что эта женщина не она. Старый скандал ее уничтожит. Она потеряет детей. Он знал, ей противно таиться, но ему нечего предложить ей, кроме этих ночей и обещания хранить тайну. Гарри поставил бокал и с трудом проговорил:
– Прости, любимая, но я не могу дать тебе то, что ты хочешь. – Он развел руками в беспомощном жесте. Глаза на его вмиг осунувшемся лице потухли.
– Но почему? – спросила Корнелия. Ей хотелось бы выкрикнуть эти слова, но они вырвались из ее груди жарким шепотом. – Скажи мне, Гарри! Почему? – повторила она, хотя знала, что спрашивать его об этом бессмысленно. Он не ответит.
Он отрицательно покачал головой.
– Мне надо уходить.
Но Корнелия не могла отпустить его. Ее разум молчал, и сейчас она подчинялась лишь голосу сердца и страсти. Пусть только он останется… а там будь что будет!
Она остановила его, выбросив вперед руку.
– Нет! – прозвучал ее голос, полный силы и решимости. Она медленно поднялась и устремилась в его объятия.
Дрожь, казалось, не оставляла Найджела с того самого момента, как он сбежал из «Георгия и дракона». Его нынешнее пристанище оказалось даже хуже предыдущего, и в довершение всех бед Найджел понимал, что придется отвыкать от бренди, который помогал ему забыться.
Он никак не мог взять в толк, чего это им далась такая до нелепости обычная вещь, как наперсток. Он как-то видел этот наперсток у Корнелии на пальце. Раз даже почувствовал его, когда Корнелия сжала его руку, но как его теперь достать?
Однако последствия неисполнения задания были представлены ему во всех омерзительных подробностях. Побег от мучителей, как это ни прискорбно, не удался, а посему делать нечего, придется как-то справляться с тем, что ему велят.
Но как? Возвратиться в дом Колтрейна он не мог. Он просто исчез, оставив после себя в качестве объяснения лишь небрежно составленную записку. Денег на приличное жилье в городе он не имел. У него не было ничего ценного, даже одежда и та была заложена. От долгов он, правда, избавился, но показаться в обществе в таком виде было немыслимо. У него не осталось ни одного сколько-нибудь пристойного платья. Появиться перед кузиной в таком виде он тоже не мог. Его, конечно, не выставят за дверь, но если родственники узнают, в какую беду он попал, то отрекутся от него. И винить их за это нельзя.
В порыве отчаяния Найджел вышел из своего мрачного, убогого пристанища в грязных меблированных комнатах Биллингсгейта и двинулся по направлению к Грейз-Инн-роуд. Там он должен найти таверну «Грейхаунд». Полученные им указания были предельно ясны. Выполнив задание, он должен оставить выданный ему маленький кусочек сургуча в цветочном горшке на окне и ровно через три часа вернуться. Все это казалось таким абсурдом, что временами Найджел готов был поверить, будто спит и видит сон, но зловещий антураж тут же напоминал ему, что кошмар происходит наяву.
Он долго стоял на зловонной улочке напротив Грейз-Инн-роуд, глядя на гостиницу и на потрескавшийся цветочный горшок на просевшем подоконнике. На его глазах в трактир входили и выходили оттуда, нетвердо держась на ногах, клиенты – в основном грязные, неопрятные гуртовщики, извозчики, тележечники. Найджел с горечью подумал, что он в своем нынешнем одеянии ничем не будет от них отличаться. У него было несколько монет, которых хватит на пинту джина. Быть может, после того как он выпьет, что-нибудь стоящее придет ему в голову.
Когда через час Найджел вышел из трактира, охмелев настолько, что уже не чувствовал боли, в голове у него забрезжила идея.
– Ну что, мэм, как вам здесь нравится?
Гарри приблизился к Корнелии, сидевшей в нише оконного проема. Она медленно повернула голову. На ее губах играла улыбка. Вдалеке, в бальном зале «Олмака», оркестр играл котильон.
– Не могу сказать, чтобы очень, – ответила она, но ее улыбка при виде его стала шире. – Может, теперь будет лучше. – Гарри был неотразим во фраке, как, впрочем, и в любой другой одежде, а также без нее, подумала Корнелия, чувствуя где-то внизу живота предательский толчок неожиданного возбуждения.
Его глаза засияли, словно он услышал ее мысли и сам почувствовал этот толчок.
– Я сделаю все от меня зависящее, чтобы стало лучше, – сказал он, шаловливо скользнув ладонью вниз по ее бедру. – Ну что, так лучше?
– Да успокойтесь же! – прошипела Корнелия, закусив губу, чтобы не рассмеяться. – И не стойте так близко.
– Но ведь в этом проеме так тесно, – пробормотал Гарри. – Мне просто некуда деться. – Его пальцы заплясали по голубому шелку ее платья, пытаясь нащупать под ним ее тело.
Корнелия торопливо вышла из ниши, и Гарри со смехом развернулся за ней, встав спиной к окну.
– Я ожидал увидеть вас с бальной книжкой, в которой не осталось свободного места, – заметил он, соглашаясь закончить эту маленькую игру.
– Я протанцевала два часа, – отозвалась Корнелия тоном, отличавшимся отсутствием энтузиазма.
– Вы не любите танцевать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40