Еще раз кота тронешь
– я тебе нос откушу.
– Да я тебя... – трепыхался толстячек, – а ну пусти... распустили вас... да я вас всех...
– Топай отсюда. Зас-сранец! – прошипел Егор и швырнул сволочь через открытую дверь в коридор.
Толстячок отскочил от стены, чудом устояв на ногах, отряхнулся и засеменил прочь, продолжая выкрикивать угрозы из коридора. Егор постоял немного, прислушиваясь к бубнежу, и с довольной улыбкой прошел к Стасу.
– Здорово!
– Привет, – ответил Стас, пожимая протянутую руку.
– Это ты правильно сделал, что пришел к профессору. Сдает старик. Ученики иногда еще приходят, но разве сравнишь нынешнюю молодежь с вами.
– Ну, ты скажешь тоже, – ответил Стас. – Просто все сейчас заняты добыванием средств к существованию. Сейчас не поразгружаешь вагоны, как мы в юности.
– Эт точно, время другое, – согласился Егор. Он поставил чайник на плиту и включил газ. Тут его окликнул женский голос, и Егор вышел из кухни.
Девочка сидела на корточках и гладила лакающего молоко котенка. Его тощенький хвостик торчал в потолок антеннкой. Стас в задумчивости прислонился к профессорскому холодильнику – древнему агрегату с торчащей вверх наискосок ручкой и витиеватой надписью ЗИЛ на белой обшарпанной дверце. К холодильнику, очевидно, пришло настроение включиться – он коротко вздохнул, старчески прокашлялся и тут же затрясся, словно в припадке. Стасу вдруг стало гадко. Ведь он на самом деле забыл про старика. А профессор всегда был одинок. Одиночество само по себе очень страшно, а одиночество в старости страшно вдвойне. Начинаешь понимать, что твои дни, месяцы, пусть даже годы сочтены. Ты никому не нужен, потому что не можешь ничего дать. Это все, конечно, громко звучит – борьба со злом во вселенском масштабе. Можно возвыситься в своих глазах до уровня Георгия Победоносца. Но почему-то никто не замечает зла рядом с собой. Обычного, бытового зла. Которое происходит где-то рядом, но только никто не хочет его замечать. Гораздо проще разглагольствовать на темы «кто виноват и что делать», но при этом не делать ничего. А ведь порой и сделать-то надо не так уж и много.
Стас не успел заварить чай, как вернулся профессор. Он был очень рад снова сидеть за одним столом с учеником и пить чай с вареньем. Как раньше. Стас это заметил, и ему снова стало стыдно. Старику и нужно-то было совсем немного: чтобы ему хотя бы изредка звонили.
Вовке, похоже, здесь понравилось. Он улыбался профессорским шуткам, рассказам из преподавательской практики. И чай, как показалось мальчишке, был каким-то особенно вкусным.
– Андрей Борисович, я Вас очень прошу, не увлекайтесь походами в музей.
– Станислав, но он же не граф Монтекристо, – возмутился профессор. – Не сидеть же мальчику в заточении. Иногда надо и воздухом подышать.
– Конечно надо, – согласился Стас. – Только все же лучше, чтобы Вовка поменьше бывал на глазах у посторонних.
– Но...
– Андрей Борисович, я вам все позже объясню, – улыбнулся Стас.
– Ну что же. Дома так дома, – согласился профессор. – Мы и дома найдем, чем заняться. – Профессор тайком подмигнул Вовке.
Через час Стас ушел. Главное, что Вовка какое-то время будет вне игры. Он не хотел рисковать и поэтому решил спрятать его у профессора. Здесь его точно никто не найдет. И как же все-таки гадко, что поводом для визита к старому учителю явилась необходимость в его помощи.
Юра шел на работу с больной головой, сутулясь, мрачно глядя себе под ноги. Вот уже третью ночь у него не получилось нормально заснуть. Он еще раз перерыл все материалы, которые ему удалось собрать, и ничего полезного не нашел. Слухи, легенды, документальные свидетельства. Но в этих записях не было ничего, что могло бы относиться к «Алгоритму зла». У Юры ничего не получалось. Его размышления зашли в тупик. Бондарь на звонки не отвечал, на контакт пока не шел.
Когда Юра поднялся в редакцию, все, кто попадался на пути, смотрели на него с плохо скрываемой улыбкой. Юра вяло улыбался в ответ и, отмахиваясь, пробирался к своему столу.
– Веселая была ночка? – с улыбкой до ушей спросил фотограф Саша, приятель по работе.
– Если бы... – ответил Юра. – Что-то продолжение у меня не получается.
Сашу окликнули из комнаты в конце коридора и он пошел на крик ответственного редактора. Юра продолжил путь к своему столу.
– Юра.
Юра обернулся. За спиной стояла Марина.
– Тебе кто-то звонил вчера. Сказал, что хотел бы с тобой встретиться. Что вам есть, о чем поговорить.
– Который за вчера? – устало, спросил Юра.
– Я ему сказала то же самое, но он просил передать тебе, что его фамилия Бондарь и....
– Как?!
– Бондарь, – повторила Марина с заметным испугом на лице.
– Что еще он сказал?
– Что... что если ты сможешь сегодня прийти в три часа к кинотеатру «Варшава» на Войковской, то он будет тебя ждать у большой афиши со стороны метро. Он сказал, что с удовольствием обсудит с тобой статью. Вот, я записала приметы, – Марина протянула Юре листок бумаги.
Как только Юра до конца осознал то, что услышал, он тотчас же проснулся. Поначалу он хотел позвонить Стасу, но решил, что будет лучше, если он сначала встретится с Бондарем, а уже после расскажет о том, что было.
В назначенный час Юра подошел к афише и по приметам, которые Бондарь о себе сообщил Марине, узнал его практически сразу.
– Григорий Ефимович? – спросил Юра, подойдя к мужчине пятидесяти пяти – шестидесяти лет в строгом костюме из легкой серой ткани, с дорогим кожаным дипломатом в левой руке.
– Юрий Топорков? – сказал в ответ Бондарь.
Юра улыбнулся и кивнул головой. Они пожали руки.
– Рад встрече с Вами. У Вас получилась хорошая статья.
– Спасибо.
– Практически никакого заигрывания с мистикой, – продолжал Бондарь хвалить Юрину статью. – Факты отдельно, предположения отдельно. Где легенда, там так и говорится – легенда.
– Редактор считает совсем наоборот. Он говорит, что я сделал из мухи слона. Но в том, что получилось интересно – он с Вами согласен.
– Ну-у-у, слон из мухи – это не страшно. Значительно хуже, когда наоборот – из слона пытаются сделать муху. Ужасно нерентабельно. Слишком много отходов...
Юра и Бондарь рассмеялись и не спеша направились к подземному переходу. Бондарь говорил, как по писанному. Казалось, он просто хочет выговориться. Юре не нужно было выуживать нужную информацию, ему оставалось только внимать. И он почерпнул много интересного из этой беседы.
– Я думаю, что легенда об «Алгоритме зла» всего лишь легенда, – уклончиво говорил Бондарь. – Хотя, конечно, она не лишена оригинальности. А скажите, Юрий, Вы никогда не задумывались над тем, что собой представляет железнодорожная сеть в масштабе всей планеты?
– Ну... естественно, это солидное сооружение... – начал Юра, хотя задумался об этом впервые, а его статья о «поезде-призраке» данного контекста почти не касалась.
– Это не просто «солидное сооружение». Это грандиозное и самое уникальное сооружение! Его часто ставят в один ряд с Египетскими пирамидами, но это нечто совершенно иное. Сами подумайте: Египетские пирамиды – это некий локальный феномен, а железнодорожная сеть оплетает всю планету и фактически является замкнутой. У нее нет ни начала, ни конца. Нет, конечно, есть тупики, снятые участки рельсов, но все это ничтожно мало по сравнению с остальной частью мировой железнодорожной паутины.
– Пожалуй, вы правы, – задумчиво произнес Юра.
– Не пожалуй, а точно! – воскликнул Бондарь. – Теперь добавьте к этому сотни тысяч километров проводов сети электропитания, управления стрелками и семафорами, линии электросвязи... Что мы с Вами получаем? Мы получаем колоссальную энергоинформационную структуру! Целый организм с автономной и очень сложной топологической системой. Настолько сложной, что она просто обязана порождать внутри себя аномальные зоны, где привычные закономерности искривляются, и, подобно параллельным линиям в неэвклидовой геометрии, начинают пересекаться. Вы слышали о ленте доктора Мебиуса? Вопрос риторический... – Бондарь махнул рукой. – Так вот, по сравнению с топологической сложностью мировой рельсовой сети, лента Мебиуса – жалкая игрушка, уверяю Вас! Сейчас я Вам кое-что покажу. Вы, наверное, слышали, что пустые, заброшенные города действуют угнетающе, вселяют ужас в тех, кто рискнул пройти по их улицам... Поверьте мне, заброшенное железнодорожное полотно не уступает им по силе ощущений. Нужно всего лишь постараться взглянуть на него с нужной точки зрения.
Бондарь взял Юру за локоть и повел к находящейся неподалеку железнодорожной платформе со старорежимным названием «Ленинградская». Пройдя через высокий виадук, железобетонный скелет которого нависал над зеркально блестевшими нитками рельсов, Юра и Бондарь спустились в небольшую низину, пролегавшую чуть в стороне от платформы. Юра шел, и с каждым шагом чувствовал, как на него накатывает новое, доселе неведомое ему ощущение.
Две ржавые полосы тянулись параллельно друг другу. Они появлялись из-за поворота и за другим поворотом терялись. Юра и Бондарь медленно шли вперед. Рельсы кое-где вросли в землю, иногда рядом с насыпью попадались завалы из старых, отживших свой век шпал. А в пустых глазницах мертвых покосившихся семафоров чувствовалась заколдованность и непонятное ожидание.
И уже чем-то совсем нереальным на этом мертвом заброшенном пути выглядел маленький, стоящий внизу, у самых рельсов, семафорик, который равнодушно светил синим глазом из густых травяных зарослей. Сразу за семафориком находилась старая классическая ручная стрелка – с тяжелым противовесом, длинной рукояткой и ржавой полосатой табличкой, указывающей направление. Чуть левее убегала такая же заброшенная ветка. На ней, метрах в пятидесяти от стрелки, шестеро рабочих в оранжевых жилетах меняли рельс и несколько давно пришедших в негодность шпал. Юра мельком задумался, для чего менять рельс на дороге, которая не работает столько лет и вряд ли заработает когда-нибудь еще, но думы о «поезде-призраке» тут же вытеснили прочь странных рабочих.
– Вот так вот, запросто, может быть, именно через эту стрелку «поезд-призрак» переходит из одного пространства в другое, – задумчиво сказал Юра.
Бондарь непроизвольно дернул головой в сторону Юры. Мышцы его лица напряглись. Юра краем глаза заметил это. И хотя Бондарь почти сразу же совладал с собой, Юра украдкой продолжал на него поглядывать.
– Одна из версий говорит о том, что в исчезнувшем поезде была голова писателя Никольского, – неожиданно сказал Бондарь. – Точнее, не голова, а череп. Вы слышали об этом?
– Да, – ответил Юра. – Культ «Двенадцати Голов». Только непонятно, какая здесь взаимосвязь.
– Прямая. Культ «Двенадцати Голов» очень древний. Корнями он уходит в Западную Индию, а в тринадцатом веке каким-то образом просочился в Европу. Но упоминаний о нем ничтожно мало – буквально крупицы. Следы этого культа попадаются и в России, но здесь они еще более размыты, и вряд ли можно сказать о его «русской ветви» что-то конкретное. Единственной зацепкой были бы архивы Алексея Лукавского, но они сгорели вместе с хозяином во время пожара в его доме, – Бондарь помолчал немного и добавил, – Однако точно известно, что верховных исполнителей культа тайно обучали в Индии.
– Лукавский в Индии был, – сказал Юра, – это тоже точно известно.
– Совершенно верно. Так вот, череп Никольского, добытый по приказу Лукавского, попал к служителям культа и после специального «обряда посвящения» стал вместилищем колоссальной энергии. В попавших ко мне документах ее называют «незримой силой», но природа ее не объясняется. Череп Никольского сам по себе является артефактом. А теперь прибавьте сюда Римский поезд, попавший в аномальную зону. Он все равно исчез бы в этом тоннеле, даже если бы в нем не было черепа Никольского. Но неведомая энергия, заключенная в черепе, каким-то образом вырвалась на свободу. Она замкнула в кольцо солидный участок Времени и превратила поезд в страшную машину смерти. Он теперь проходит сквозь разные пространства или же, «рассекая грани», это кто как любит говорить, и совершает обороты вокруг некоего условного центра. В некоторых популярных философиях этот центр именуют «Генеральным Меридианом». Если поезд сделает вокруг него полных сорок девять оборотов, во всей Вселенной, воцарится вечная власть зла и мрака.
Юра молчал, пытаясь обдумывать сказанное. Бондарь истолковал это молчание по-своему:
– Я понимаю, звучит банально, но, к сожалению, это единственная информация на данном этапе.
– Почему именно сорок девять, а, скажем, не пятьдесят пять? – спросил Юра.
– Не знаю... Это число несколько раз попадалось мне в разных источниках. Правда, об этом всегда говорилось вскользь, и никакого объяснения я не нашел. А может, все гораздо проще: сорок девять можно получить, перемножив семь на семь, наверное, по аналогии с «сорока сороками».
«Почему именно семь? И причем здесь сорок сороков...», – подумал Юра и машинально пнул ногой лежащую на одной из шпал пивную пробку. Обиженно звякнув, она пролетела несколько метров, подмигнула солнечным бликом и скрылась в зарослях колючего кустарника в изобилии растущего вдоль заброшенного железнодорожного полотна.
– Я не понимаю, почему этим черепом оказался именно череп Никольского, а не кого-то другого.
– Я ждал этого вопроса, но, наверное, я Вас разочарую, – Бондарь выдержал небольшую паузу. – Здесь может быть несколько объяснений. Даже не знаю, на каком остановиться... Все они по-своему правомочны, но по-своему и несостоятельны.
– Например?
– То, что писал Никольский, Вам, как человеку образованному, хорошо известно. Возможно, он затронул в своем творчестве некие мистические сферы, соприкосновение с которыми не проходит для человека бесследно и явно не несет ничего хорошего. А может быть, все дело в какой-то особой форме гениальности.
– Или в том и другом одновременно?
Бондарь молча кивнул, потом ответил:
– А может, вообще в чем-то третьем. Вполне возможно, что истинная причина скрыта от нас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30