«Берегись поезда!» – табличка на заброшенном железнодорожном переезде
МАЛОРОССИЯ 1857 г.
Два дня дождь не останавливался ни на минуту. Свинцовое небо монотонно роняло на землю частые холодные капли. Осенняя степь не могла противиться силам природы и смиренно принимала влагу. Приземистые мазанки малоросской деревеньки смотрели на мир мутными глазницами покосившихся окон. Дождливая осень заполнила все без остатка. Улицы уже давно опустели. Жители выходили из своих домов лишь для того, чтобы утром выпустить скотину в стадо, а вечером загнать ее во двор.
Наконец, небо устало и дождь кончился. Ранним утром в густой туман из дворов за скрипучими воротами выгнали коров. Резкий голос кнута разрывал рассветную тишину и гулким эхом отзывался в сыром воздухе. Кнут говорил все дальше и дальше. Удивительное дело, коровы сегодня шли молча, ни разу не проронив ни звука. Светало. Облака по прежнему не давали солнцу обласкать землю теплым лучом. Из-за толстого покрывала тяжелых туч свет с трудом пробивался к земле.
Около двенадцати дня из деревеньки вышла тощая, серая в яблоках лошаденка, запряженная в телегу. Дорога медленно поднималась в гору. Лошадь шла не торопясь, лениво переставляя ноги. Копыта тяжело отрывались от земли и так же тяжело возвращались к ней, словно невидимый магнит притягивал их к сырой глине. Под уздцы лошаденку вел старичок в распахнутом коротком овечьем полушубке. Правое переднее колесо каждый раз, завершая полный оборот, издавало скрип, который скорее можно было принять за сдавленный стон. За телегой двигались еще восемь человек, один из них был мальчик двенадцати лет. Рядом с мальчиком шла его мать, держа сына за руку. На телеге везли гроб, обитый позументом, с металлическими углами и ручками по краям. На протяжении всего пути процессия не проронила ни звука. Даже мальчик понял, что сейчас не время для разговоров. На лицах взрослых была скорбь. Обычная скорбь, когда хоронят человека.
Поднявшись на гору, лошадь прошла вдоль невысокого забора, и остановилась возле ворот кладбища. Четыре мужика подошли к телеге и взяли гроб на руки. К вырытой утром могиле его пронесли на плечах мимо неровных рядов крестов и поставили на две табуретки. Люди, шедшие за лошадью, остановились неподалеку от гроба, но подходить близко к могиле не стали.
Пожилой священник открыл потертый требник и начал монотонно читать печальные строки панихиды. Селяне стояли, чуть склонив головы.
– "Во блаженном успении вечный покой подай, Господи, рабу Твоему, новопреставленному Александру...".
Все, кто стоял на кладбище, перекрестились. Мальчик отпустил руку матери и тоже перекрестился. Вскоре его внимание переключилось на окружающий пейзаж – взгляд начал блуждать по крестам и памятникам на могилах, по тускло блестевшему за облетающими деревьями куполу кладбищенской церкви.
– "... в месте злачном, месте покойном...", – продолжал распевать священник,
– "...и сотвори ему вечную па-а-мя-ать".
– "Ве-е-ечная па-а-мя-ать... " – затянули стоящие рядом трое певчих.
– А почему гроб-то закрытый? – тихонько спросил кладбищенский сторож.
– Говорят, ему голову отсекли, – послышался приглушенный говор. – На второй день, как преставился.
– Говорят... – ответил ему также негромкий голос.
– "...души их во благих водворя-ятся..." – сосредоточенно выводил батюшка.
– А чего ж не в храме-то отпевают? – вновь спросил сторож.
– Да владыка, говорят, не благословил, – последовал ответ.
– Грехи наша... – сторож сокрушенно покачал головой и перекрестился.
– Да что голову-то, – вмешался третий мужик, – его только осиновым колом убить можно.
Певчие трижды пропели «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас...», – панихида кончилась. Священник благословил пришедших и в сопровождении певчих двинулся к кладбищенской церквушке.
Старик в полушубке вернулся к лошади и принес вожжи. Вместе с соседом они принялись за дело.
– Он чай не упырь, что его колом-то протыкать, – сказал второй мужик.
– А кто же он?
– А Бог его знает, – ответил второй. – Жил раньше здесь, потом в город уехал. Писатель говорят, был известный. В Петербурге даже жил. А боле ничего не известно. Воля его последняя была, чтоб на родине, значит, похоронили.
Гроб, опоясанный вожжами, приподняли и перенесли к могиле. На какое-то время он завис на вожжах над ямой, а затем медленно стал опускаться вниз.
– Мама, а зачем ему голову отрубили? – спросил мальчик, услышавший разговор взрослых.
– Не знаю, сынок, – ответила мать, осеняя себя крестным знамением. – Может, и не отрубили вовсе. Мало ли чего люди болтают.
Гроб коснулся земли. Из-под него вытащили вожжи. Каждый, из стоящих на кладбище, по очереди подошел к могиле и бросил в нее горсть земли. Та гулко отзывалась, падая на крышку гроба. Вскоре землю уже бросали лопатами.
Подровняв со всех сторон холмик, старичок, что вел лошадь, отошел к своим односельчанам и, тяжело вздохнув, оперся на лопату. Постояв в тишине какое-то время, он выпрямился и надел шапку. Еще раз перекрестившись, люди развернулись и пошли прочь с кладбища.
РИМ, 1911 г.
Лето в Риме было великолепным. Этот древний город с завораживающей архитектурой всегда с какой-то непонятной легкостью навевает мысли о вечном. О любви. О смерти.
Четырнадцатое июля тысяча девятьсот одиннадцатого года. Семь часов утра. Несмотря на раннее время, вокзал был переполнен. Сегодня от перрона отправлялся необычный поезд – туристическая компания «Mauro Sanetti», дабы привлечь богатых клиентов, устроила развлекательную прогулку для осмотра уникального сооружения своего времени – сверхдлинного горного тоннеля. Желающих принять участие в этом увеселительном мероприятии оказалось предостаточно.
Вокзал пестрел дорогими нарядами. В теплых лучах утреннего солнца на тонких изящных женских шейках холодным светом мер-цали бриллианты и изумруды. В ожидании отправления поезда великосветская публика собиралась в небольшие группы и в разго-ворах предвкушала впечатления, которые она получит от этой прогулки. Мужчины попутно обсуждали последние новости с биржи. Торговцы с лотка разносили по перрону сигареты, фрукты, сладости, пузатые бутылки с превосходным вином. Торговля шла бойко.
Неподалеку, почти особняком, стояла группа молодых людей – студенты Римского университета. Они громко смеялись, рассказывая друг другу истории своих похождений и новые анекдоты, не забывая в то же время поглядывать в сторону своих подружек. Молодые дамы находились в обществе родителей.
– Марио, куда ты смотришь? – спросил Джузеппе.
– Куда же еще может смотреть Марио, – подхватил Антонио, – конечно же, на синьорину Алессандру.
Вся компания взорвалась смехом. Все давно знали о страсти молодого студента к дочери судьи.
– Смейтесь, смейтесь, болваны, – с улыбкой отвечал Марио. – Следующей весной я женюсь на ней.
Компания захохотала пуще прежнего. Отец Алессандры имел свои виды на брак дочери. И молодой, пусть и не бедный, студент Марио Джулиани в эти планы не вписывался.
– Будь осторожен, Марио, – сказал Федерико. – Как только судья узнает о твоем желании жениться на его дочери, он обвинит тебя в подготовке государственного переворота.
– Или в покушении на Папу Римского!
– Все равно она будет моей, – сказал Марио, глядя на прекрасную Алессандру, беседующую со своей тетей.
Студенты в очередной раз заразительно расхохотались. Им было трудно остановиться.
– А чтобы вы в следующий раз не насмехались над своим приятелем, – продолжил Марио, – вас в поезде ждет маленький сюрприз.
– Ты прямо в поезде попросишь ее руки? – сквозь смех спросил Андреа.
– Нет, в поезде я заставлю вас дрожать от страха, – улыбаясь, ответил Марио,
– вы у меня надолго запомните эту поездку.
Молодые люди еще долго смеялась бы над недостижимой мечтой своего друга, но начальник вокзала ударил в станционный колокол, возвещая о скором отправлении поезда. Пассажиры проходили в вагоны. Провожающие оставались на перроне, помахивая руками и платочками. Отъезжающие делали то же самое, высовываясь из окон вагонов.
Колокол ударил снова. Паровоз протяжно фыркнул, залив перрон белым густым паром, и подал гудок. Клапана выдали беспоря-дочную череду «пыхов», колеса провернулись на рельсах под неподвижным паровозом. Выбросы пара стали последовательными, колеса сцепились с рельсами и медленно начали поворачиваться, увлекая за собой весь состав. Гомон усилился.
Постепенно набирая скорость, трехвагонный поезд покидал Римский вокзал, унося с собой сто шесть человек. Они ожидали нечто удивительное от этой прогулки. Их ожиданиям суждено было сбыться.
МОСКВА, 1909 г.
По Москве всегда ходило множество разных слухов. Одни из них основывались на реальных фактах, о которых власти предпочитали умалчивать, другие представляли собой обычные легенды и вымыслы, которые придумывали люди, чтобы объяснить то, чему они не знали объяснения. Человека всегда пугало непонятное.
Вот уже несколько лет в городе поговаривали о том, что один очень богатый господин, известный покровитель театра и литературы, коллекционирует черепа умерших великих писателей и актеров. Это само по себе способно вселить ужас в умы обывателя, но однажды этот коллекционер заполучил в свою коллекцию голову человека, с судьбой и смертью которого были связаны сотни непонятных и необъяснимых происшествий. Произведения этого писателя рассказывали такое, чего обычный человек, как казалось обывателю, не мог придумать, разве только он не заложил свою бессмертную душу дьяволу. И, вдобавок ко всему, в Москве начали твориться странные вещи. В доме мецената происходили события, которые стоили рассудка почти десятку людей находившихся у него в услужении. И, несмотря на то, что платил он щедро, мало кто из москвичей хотел идти к нему на службу – пришлось выписывать кучера и повара из провинции.
Наконец, слухи о голове Александра Никольского дошли до внука писателя. Какой родственник сможет терпеть надругательство над останками своего предка?
Николай долго думал, каким образом ему поступить. Как именно вернуть голову деда и захоронить ее по православному обряду. Но сегодня он решился. Сегодня он просто придет и потребует вернуть то, что должно покоиться в земле, а не лежать в коллекции. Мать знала о планах сына. Так же она знала что человек, который хранит у себя череп гения как реликвию, очень опасен, и не щадит никого из тех, кто становится на его пути.
Николай ходил по комнате, готовясь через несколько минут выйти из дома, быть может, в последний раз, когда в дверь к нему постучали.
– Не заперто...
Вошла мать.
– Коленька, не ходи туда, – умоляюще проговорила она. – Не надо.
Николай остановился.
– Кто, если не я, сделает то, что нужно? Кто-то должен остановить это. Кто-то должен!
– Я боюсь за тебя, сынок. Кучера князя Вяземского нашли с объеденным лицом. А ведь он только на секунду заглянул за приоткрытую дверь.
– Да, я слышал про то, что он рассказывал в трактире. Свечи, черепа, какие-то люди в черных балахонах...
– Съездим к отцу Феодосию в монастырь, закажем по дедушке панихиду. Не ходи туда, у меня предчувствие плохое...
– Какую панихиду, маменька! Если и кости-то его не все отпеты, земле не преданы, да в игрищах бесовских участвуют!
– Ох, Господи. Я уж и молебен Спиридону Тримифунскому заказала. Он ведь что хочешь повернет, ежели помолиться с душой... – мать заплакала. – Чувствую, не послушаешь ты меня, все равно пойдешь.
– Пойду...
Мать взяла себя в руки, утерла глаза платком.
– Ну что же, видно я не смогу тебя отговорить. Иди, коль решил. И храни тебя Господь.
Мать перекрестила сына и поцеловала в лоб. Николай поцеловал мать и вышел из дома. Чувство того, что происходящее играет большую роль в его судьбе, становилось все сильнее.
На улицах Москвы было темно. Весна переползла в конец марта и, хотя оттепели только начались, под ногами уже хлюпала вода. Дом Лукавского стоял в некотором отдалении от мостовой. Его окружал высокий забор с массивными воротами. Окна первого этажа были забраны чугунными решетками. Перед подъездом раскинулась клумба, которая сейчас была покрыта толстым слоем снега, но летом славилась одними из лучших цветов в городе.
На звонок дверь открыл лакей. Одет он был, как и положено лакею, в ливрею, на голове у него красовался напудренный парик.
– Добрый вечер. Что Вам угодно? – осведомился лакей.
– У меня срочное дело к господину Лукавскому, – ответил Николай.
– Как о Вас доложить?
– Мое имя ничего не скажет господину Лукавскому. Доложите лишь, что я настаиваю. Наша встреча в его же интересах.
Гостя пустили за дверь и предложили обождать. В холле с большими зеркалами журчал маленький фонтанчик. В дальнем углу стоял стол с двумя массивными кожаными креслами, рядом – большой кожаный диван. Ждать гостю пришлось недолго. Лакей сказал, что его ожидают, и проводил к хозяину.
Лукавский, одетый в пестрый восточный халат, встретил гостя в своем кабинете, стоя возле камина с сигарой в руках. Он осмотрел незваного гостя, судя по выправке, морского офицера, и знаком приказал лакею удалиться. Что тот с поклоном не преминул сделать.
– Слушаю Вас, молодой человек, – начал разговор хозяин дома. – Мне доложили, что у Вас ко мне дело.
Николай, постояв несколько секунд в нерешительности, проглотил ком в горле и с небольшой дрожью, скорее от волнения, нежели от испуга, заговорил о цели своего позднего визита.
– Милостивый государь, – начал он. – Я пришел к Вам в столь поздний час, чтобы забрать то, что по праву Вам не принадлежит. Тем более что Вы уже сами поняли, что это так. И если Вы не соблаговолите прислушаться к голосу разума...
Николай большими шагами направился к столу, на ходу перекладывая перчатки в левую руку, а правой доставая из-под овчинного полушубка револьвер.
– Здесь два патрона. Один для Вас, другой для меня, – револьвер лег на стол, гулко стукнув о деревянную крышку. – Мне терять нечего. Выбор за Вами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30