Но полумеры были не в характере альгарвейцев. Атакуя, рыжики бросались на врага с той же лихостью, что и в начале войны.
Выглянув из окопа, Ратарь увидал, что с полдюжины бегемотов — уже прорвавшихся, видимо, через передовые посты — надвигается на роту сержанта Вимара. В манере, доведенной ими до совершенства, альгарвейские пехотинцы следовали за чудовищными зверями, устремляясь в прорыв.
— Мезенцио! — кричали рыжики так радостно, будто вновь стояли на околице Котбуса. Большинство облачено было в белые накидки; этому они научились.
Альгарвейские драконы уже обрушивали с небес град ядер в расположение ункерлантцев, сеяли панику на пути наступающих бегемотов.
Вимар обернулся к Ратарю:
— Сударь, если мы не отступим, нас стопчут на месте.
Вновь оказавшись на поле битвы, маршал вспомнил, как легко может отвернуться от солдата удача.
— Разрешаю, сержант, — бросил он. — И если ты думаешь, что я постыжусь отступить вместе с вами, ты ума лишился!
Он отступал перебежками от окопа к окопу под шипение тающего под вражескими лучами снега. То тут, то там сугробы взрывались фонтанами пара. Маршал отстреливался, как мог. Ему показалось, что он срезал одного или двух рыжиков, но он не единственный вел ответный огонь.
В ту самую минуту, когда маршалу начало казаться, что весь участок фронта провалится сейчас к силам преисподним, в небе показались ункерлантские драконы. Отогнав альгарвейских штурмовиков, они забросали ядрами вражеских бегемотов. Только это смогло задержать поступь чудовищ и позволило ункерлантцам подтянуть резервы, чтобы остановить солдат Мезенцио.
— Ну, всего-то пару миль потеряли, — заметил Вимар, когда сгустились сумерки. — Могло быть хуже… но могло быть и лучше, если бы наши драколетчики побыстрее опомнились.
— М-да, — мрачно согласился Ратарь.
Снова и снова он становился свидетелем тому, насколько быстрей и гибче его собственных войск отвечали на угрозу альгарвейцы.
— Нам нужно больше кристаллов. Нам нужно больше всего. И все это нужно нам вчера.
То же самое он твердил с начала войны против Альгарве. Маршалу не хотелось и думать о том, сколько еще придется твердить это, и о том, чего будет стоит ответ на этот вопрос.
— Ну пойдем! — уговаривал Эалстан. — Если ты вместо каунианской одежды накинешь платье и капюшон, никто в зале на тебя и не покосится.
— Я не хочу надевать фортвежское платье! — выпалила девушка, начиная злиться. — Тебе оно годится, но я не фортвежка!
Ванаи упрямо выпятила подбородок. «Я не из варварского племени!» — вот что таилось под невинными словами.
Эалстан тоже потихоньку доходил до белого каления. Браки между каунианами и фортвежцами, как он обнаруживал раз за разом, оказывались часто непрочны по вполне бытовым причинам. Но юноша тоже был упрям. И он догадывался, отчего мысли его подруги сходили на одну и ту же становую жилу.
— Без сомнения, — промолвил он, переходя на каунианский, — твой дед согласился бы.
— Это нечестно! — огрызнулась Ванаи на том же языке и замолкла, будто не в силах была объяснить, отчего же.
Эалстан, почуяв слабину, ринулся в атаку:
— Кроме того, тебе обязательно понравится! Мой брат наизнанку вывернулся бы, чтобы только попасть на концерт Этельхельма, а мы на халяву пройдем!
Ванаи пожала плечами так выразительно, что становилось ясно — юноша не только не продвинулся вперед, но даже сдал завоеванные позиции.
— Фортвежская музыка мне не слишком по вкусу, — промолвила она.
Эалстану показалось, что Ванаи пыталась ответить вежливо, но прозвучали ее слова скорее снисходительно.
— Он замечательный музыкант и большая умница, — заметил юноша, снова переходя на фортвежский. — Довольно долго сам занимался учетными книгами, прежде чем нанять меня. Мог и дальше так делать — получалось у него здорово, только времени не хватало постоянно.
— Боюсь, что смотреть на него мне будет не более интересно, чем слушать его музыку, — отозвалась Ванаи.
Эалстану очень хотелось затащить подругу с собой. В рукаве у него оставался последний крапленый козырь, которым юноше очень не хотелось пользоваться — но пришлось.
— А ты знаешь, что у Этельхельма вроде бы бабка была из кауниан?
Эалстан немало часов просидел с удочкой на берегах протекавшей мимо Громхеорта речки Мерефлоды и знал, как рыба клюет. Сейчас поплавок дрогнул.
— Не знала, — ответила Ванаи. — А что, правда?
— Мне так кажется. — Эалстан солидно кивнул. — С первого взгляда не скажешь, но что-то каунианское в нем есть: повыше он и постройней большинства фортвежцев.
Он внимательно глянул на Ванаи. Да, девушка заинтересовалась.
— Ты думаешь, я смогу порой выходить из квартиры, переодевшись фортвежкой?
— Мне кажется, «порой» — это самое подходящее слово, — ответил Эалстан, — но на концерте Этельхельма слушатели больше внимания станут обращать на музыку, чем на все остальное. Если хочешь, я могу достать тебе платье.
Даже мерки снимать не придется — фортвежские платья всегда кроились наподобие мешка для репы. То была одна из причин, по которым местные мужчины неизменно провожали жадными взглядами каунианок в тугих штанишках.
— Тогда ладно, — неожиданно уступила Ванаи. — Пойду. Осточертело уже пялиться на стены. И, — глаза ее блеснули, — деда удар хватил бы, если бы он узнал, что я избавилась от брюк — нет, не в этом смысле! — Этот отвлекающий маневр — девушка хорошо изучила своего возлюбленного — позволил ей добавить: — Хотя я все равно думаю, что музыка мне не понравится.
— Не загадывай заранее, — ответил Эалстан и, прежде чем девушка ответит: «Едва ли», выпалил: — А еще ты сможешь прогуляться по Эофорвику.
На это Ванаи могла только кивнуть
На следующий вечер Эалстан по пути домой купил недорогое зеленое платье с капюшоном. Ванаи примерила его в спальне.
— Ну и на кого я похожа? — спросила она, выходя в гостиную. — В доме ни одного зеркала, в котором можно увидеть себя целиком.
Эалстан окинул ее взглядом. Даже прикрыв светлые волосы капюшоном и спрятав лицо в тени, Ванаи не слишком походила на фортвежку, но столь вопиюще по-кауниански, как в привычной одежде, она не выглядела.
— Мне твоя фигура больше нравится, когда ее лучше видно, — сознался юноша.
— Само собой — ты же мужчина. — Ванаи фыркнула. — Но сойдет?
— Думаю, да, — ответил Эалстан. — Мы ведь поздним вечером пойдем. Темнота поможет.
На миг он допустил мысль о тех ужасах, что беспременно случатся, если кто-то признает в Ванаи каунианку. Стоит ли один концерт такого риска? Как только смелости у него хватило предложить любимой подобную дурость…
— Ну ладно, — отозвалась Ванаи, прервав его размышления, — тогда пойду. Я на что угодно готова, чтобы выбраться на улицу — даже надеть этот балахон, под которым сквозняки гуляют. — Все сомнения Эалстана развеялись, будто дым. — И если целый вечер слушать фортвежские песни не подходит под определение «чего угодно», — добавила девушка, — то я уже и не знаю!
Из дому они вышли довольно поздно. Торопиться было некуда — Этельхельм выделил им пару лучших мест. «Вот как важно иметь связи», — подумал Эалстан. Отец в Громхеорте копил связи на протяжении всей жизни, но пользовался ими осмотрительно, приберегая для особых случаев.
К облегчению Эалстана, вечер выдался прохладный. Многие прохожие кутались в плащи и накидывали капюшоны, так что Ванаи не особенно выделялась в толпе. Девушка поминутно озиралась; прежде чем запереться в четырех стенах, она почти не успела познакомиться с Эофорвиком. Смотреть было особенно не на что: фонари не горели, и сквозь закрытые ставни не просачивался ни единый лучик света. Порою ункерлантские драконы залетали далеко на запад, и оккупационные власти не желали предоставлять им мишени с подсветкой.
Пробравшись через две пары черных портьер, пара очутилась в освещенном зале. От непривычно яркого света у Эалстана тут же заслезились глаза.
Юноша перемолвился парой слов с билетером. Тот сверился со списком и кликнул помощника.
— Проводи гостей на первый ряд, — велел он. — Это друзья Этельхельма.
Эалстан надулся, как индюк. Ему хотелось, чтобы весь мир видел, какая прекрасная девушка с ним рядом. Но, к несчастью, тогда весь мир увидел бы, что Ванаи каунианка. Поэтому юноша ограничился тем, что взял Ванаи под руку и повел за убежавшим далеко вперед мальчишкой-билетером.
— Вот твои места, приятель. — Парень выжидающе умолк и, получив свои чаевые, тотчас же умчался.
— Места и впрямь лучшие, — заметила Ванаи.
Эалстан кивнул — еще пара шагов, и можно лезть на сцену. Порой Этельхельм выступал в танцевальных залах, но этот строился как концертный, и кресла в нем были прибиты к полу гвоздями. Эалстан ожидал услышать что-нибудь вроде «Жаль, что представление меня не привлекает», но Ванаи промолчала.
Большинство сидевших на первом ряду выложили за билеты столько денег, сколько Эалстану и не снилось в родном Громхеорте — а ведь его семья была из богатых. Мужчины носили отороченные мехами плащи, на женщинах сверкали самоцветы. Некоторые с подозрением поглядывали на юношу и его подругу, недоумевая, как эти голодранцы исхитрились забраться на такие места. Ванаи натягивала капюшон все ниже, пытаясь спрятаться в него, как в нору.
Наконец, к облегчению Эалстана, люстры погасли. Зал погрузился в темноту, и на освещенную сцену хлынула волна аплодисментов: в лучах прожекторов появились Этельхельм и его оркестр.
Один за другим музыканты начинали настраивать трубу и флейту, виолу и двойную виолу. Когда волынщик добавил к какофонии ноющий вой своего инструмента, Вани чуть заметно кивнула: волынки были частью каунианской музыкальной традиции. Сидевший за барабанами Этельхельм казался ниже, чем был на самом деле.
Наконец руководитель оркестра выпрямился во весь рост — немалый, спасибо его каунианским предкам — и, протянув руки в зал, крикнул:
— Готовы?!
— Да!!!
Эалстан присоединился к общему оглушительному воплю, но Ванаи, заметил он, смолчала.
Этельхельм кивнул оркестрантам: раз, другой, третий — и со всей силы ударил палочками в барабан. Фортвежские пляски не отличались гулким, ухающим ритмом, как старинные каунианские, но и не были сумбурным пиликаньем — так Эалстан воспринимал альгарвейские мелодии. Звонкие и сильные аккорды обладали собственной силой — по крайней мере, в отношении Эалстана.
Лица Ванаи он не видел: девушка так и не откинула капюшон. Но, судя по тому, как напряглись ее плечи, музыка не пришлась ей по душе. Эалстан вздохнул. Ему хотелось разделить свой восторг с любимой.
Оркестр начал со старых, любимых народом мелодий. Одной — «Мазурке короля Плегмунда» — перевалило за четыре столетия: ее писали в те годы, когда Фортвег был сильней и Ункерланта, и Альгарве. Знакомая мелодия пробудила в душе Эалстана одновременно гордость и страх: именем этого самого короля Плегмунда альгарвейцы назвали бригаду перебежчиков. Что думает по этому поводу Ванаи, Эалстан боялся и представить.
Когда мазурка отзвучала, Этельхельм с ухмылкой крикнул в зал:
— Довольно танцев, под которые укачивали ваших дедов в люльках! Хотите послушать что-нибудь новенькое?
— Да! — грохнула толпа еще громче прежнего.
Ванаи опять промолчала.
Несколько следующих песен тоже оставили ее равнодушными, хотя именно они создали имя оркестру. А затем, не переставая молотить по барабанам, Этельхельм завел песню, которой Эалстан никогда прежде не слышал. Голос музыканта звучал хрипло и сурово:
— Им плевать на цвет твоих волос,
Им плевать, во что ты одет,
Им плевать — и это не вопрос —
Что ты скажешь, когда поезд увезет тебя в рассвет.
Настойчивый гулкий ритм приводил на память скорее каунианские мелодии, нежели фортвежские. В нем можно было утонуть с головой, не заметив, о чем поет Этельхельм. Эалстан едва не забылся в этом ритме… едва. А Ванаи вдруг подалась к сцене, словно притянутая магнитом.
— Этого не может быть! — воскликнула она, обернувшись к Эалстану. — Что же с ним сделают, когда он такое поет?! Или он думает, что альгарвейцы не слышат? Или думает, что в зале не найдется доносчиков? Да он обезумел! — Но девушка улыбалась — в первый раз с начала представления. — Он безумец… да… но какой же храбрец!
— Я об этом не подумал, — признался Эалстан.
Но он-то не был каунианином — даже на четверть. Песня, в которой говорилось о том, что не так уж важно, какого цвета у тебя волосы, поразила Ванаи, точно разрывное ядро. И в Эофорвике она должна была произвести большое впечатление: здесь фортвежцы и кауниане вместе подняли мятеж против оккупантов.
Когда песня закончилась, Ванаи зааплодировала громче всех, то и дело поправляя сползающий капюшон. Потом обернулась и чмокнула Эалстана в губы.
— Ты был прав, — призналась она. — Я рада, что пришла.

С тех пор как Корнелю в последний раз был в Сетубале, настроения в местах его вынужденного изгнания изменились разительно. Тогда Лагоаш, конечно, воевал с Альгарве, но как-то понарошку. Могучий флот и просторы Валмиерского пролива защищали державу от вторжения, а корона с опаской поглядывала не только в сторону Сибиу и Дерлавайского материка, но и на восток, в страхе, что Куусамо ударит в спину соседям, излишне увлекшимся сварой с Мезенцио. Одно это доводило до бешенства и Корнелю, и его собратьев по изгнанию.
Теперь с этим было покончено. Лагоанская армия не принимала участия в сражениях на континенте — она вела тяжелые бои на Земле обитателей льдов. С Куусамо же страна определенно находилась теперь по одну сторону фронта — после того, что случилось с Илихармой, вздрогнул весь Сетубал. С тем же успехом альгарвейцы могли нанести удар по лагоанской столице. Если уж на то пошло, ничто не мешало им сделать это сейчас. Вот только собрать в одном месте побольше кауниан и…
— Приятно смотреть, как лагоанцы закопошились, — заметил Корнелю, обращаясь к своему товарищу по изгнанию, подводнику по имени Василиу, когда оба сидели в казарме, которую лагоанские военные выделили сибианским морякам, сумевшим бежать с захваченного архипелага.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98