https://wodolei.ru/catalog/mebel/zerkala/kruglye/
Адданц застонал вновь, как пару минут назад.
— Ваше волшебство, что, второй удар? — спросил сержант Магнульф с понятным ужасом. Прежде альгарвейцы никогда не били смертоносными чарами по одному участку фронта дважды подряд. Пережить один налет было тяжело. Смогут ли плоть и кровь — или хотя бы земля и камень — перенести два?
Но архимаг Ункерланта покачал головой — он, видимо, потерял дар речи. Адданц обернулся не на восток, к альгарвейским позциям, а на запад, где лежал ункерлантский тыл.
— О силы горние!.. — пробормотал Леудаст.
— Нет! — прохрипел Адданц — язык у него все-таки не отнялся. — Силы преисподние! Убийство на убийстве, и конца им не видно…
Слезы текли по его щекам, смывая грязь: сейчас верховный чародей державы был не чище простых солдат.
— Мы пошли на это только потому, что рыжики начали первыми, — как мог мягко промолвил капитан Хаварт. — Мы обороняемся. Если бы Мезенцио не взялся за кровавую волшбу, нам бы в голову не пришло за нее хвататься.
Все это была, несомненно, правда. Но архимага она не утешила. Адданц с рыданиями покачивался взад-вперед, взад-вперед, будто оплакивал что-то — быть может, утерянную невинность.
Леудаст протянул было руку, собираясь похлопать его по плечу, но замер. Куда скорей, чем в предыдущие колдовские налеты, твердь под ногами сдержала дрожь, подземное пламя иссякало и почти совсем угасло.
— Похоже, ваше волшебство, товарищи ваши в тылу здорово сработали.
Только после этих слов вспомнил Леудаст о крестьянах — кем же еще могли быть эти несчастные? — погибших, чтобы напитать своей силой ункерлантские противочары. Они едва ли согласились бы с ним.
— А вон и рыжики показались, — промолвил Магнульф.
К разрушенным передовым позициям ункерлантцев приближались вражеские бегемоты. За ними трусили пехотинцы, готовые ворваться в разгромленные траншеи. Позади мелькали отряды кавалерии, быстрой, но чудовищной уязвимой. Однако, если фронт окажется прорван на широком участке, кони и единороги ворвутся в прореху, чтобы сеять хаос в ункерлантском тылу.
— Знаете, парни, мы их, похоже, врасплох застанем, — заметил капитан Хаварт. — Они, верно, думают, что врезали нам сильней, чем на самом деле.
Об этом Леудаст не подумал. Он уже торопился к ближайшей траншее.
— Выводите архимага с передовой! — рявкнул он через плечо. — Это не его война!
Это была война Леудаста. Капрал открыл огонь по наступающим альгарвейцам, и не он один, далеко не один. Рыжики падали, как груши. Но несмотря на то, что кровавая волшба подвела их, враги продолжали шагать вперед. Леудаст сражался с ним слишком долго, чтобы подозревать противника в трусости. Иначе его родной Ункерлант пострадал бы куда меньше.
— Отходим, отходим! — заорал в конце концов капитан Хаварт, как приходилось ему кричать уже не раз.
Леудаст неохотно повиновался, чтобы альгарвецы не отрезали его позицию от остальных. Но в этот день удача была на стороне ункерлантской армии. К закату, когда бой утих, Леудаст и его товарищи потеряли не более мили родной земли.
Время от времени над Бишей появлялись ункерлантские драконы: сбрасывали десяток-другой ядер и улетали обратно на юг. Особого урона им причинить не удавалось, да они, заключил Хадджадж, и не к этому стремились — просто напоминали зувейзин, что конунг Свеммель не забыл о них, хотя и занят более важными делами.
К третьему или четвертому налету министр иностранных дел Зувейзы подметил еще кое-что: всякий раз ядра ложились в опасной близости от альгарвейского посольства. На приеме, который давал посол короля Мезенцио в Бише, он рассказал об этом Балястро, заметив:
— Полагаю, вы стремитесь собрать всех дипломатов в столице в одном месте, чтобы их накрыло одним ядром. Вы уверены, что служите не конунгу Свеммелю, а своему сюзерену?
Маркиз Балястро оглушительно расхохотался, запрокинув голову.
— О, ваше превосходительство, — вы слишком высокого мнения как обо мне, так и о меткости ункерлантских драколетчиков.
Огни светильников играли на его лампасах и нашивках, погонах и медалях, на серебряном шитье камзола. Если в поместье Хадджаджа посол мог явиться нагим, на своей территории он предпочел распустить перья — в буквальном смысле, поскольку шляпу его украшали три ярких пера какой-то тропической птицы из далекой Шяулии.
Сегодня одежда мешала Хадджаджу менее обычного. Солнце висело низко над северным горизонтом, и погода была, по зувейзинским меркам, прохладная — благодатная по-альгарвейским. Министру даже перестало казаться, что рубашка и килт — не столь роскошные, как у Балястро, — его задушат.
— Не желаете финикового вина, ваше превосходительство? — спросил Балястро. — Наш поставщик заверял меня, что это великолепный букет — если слово сие возможно применить к финиковым винам, — хотя вы, надеюсь, простите меня, если я признаюсь, что не опробовал его лично.
— Возможно, когда-нибудь и прощу. Но не скоро, — улыбнулся Хадджадж, и альгарвейский посол рассмеялся снова.
Балястро был очарователен: добродушен, остроумен, образован. Хадджадж взирал на него, не в силах понять, как все это сочетается с… нет, это подождет. Подождет.
Министр подошел к стойке.
— Что вам подать, ваше превосходительство? — с поклоном спросил альгарвейский лакей на неплохом зувейзи.
По роду занятий этот тип был, должно быть, скорее разведчиком, нежели слугой, но в последнее время Хадджадж подозревал в шпионаже каждого встречного, пока не будет доказано обратное. Неприятная история, приключившаяся с его секретарем, убедила его, что так безопаснее.
Балястро внимательно следил за ним, наблюдая, что выберет министр. Больше ради того, чтобы сделать приятное хозяину, чем ради собственного удовольствия, Хадджадж попросил финикового вина. Но когда лакей налил ему бокал из глиняного кувшина, глаза министра вылезли на лоб.
— Вино из золотых фиников Шамийи! — воскликнул он, и альгарвейский посол кивнул. Хадджадж отвесил поклон — одновременно и хозяину дома, и собственному бокалу. — Вы оказываете мне великую честь и наносите великий урон казне короля Мезенцио
Он отпил маленький глоток ароматной золотистой жидкости, едва сдерживаясь, чтобы не схватить Балястро за шкирку и силой не влить напиток в посольскую глотку. Хотя Балястро, даже расхвалив финиковое вино до небес, не поймет его прелести. Если человек привык с детства к виноградному вину, всех достоинств вина финикового ему уже не понять. А вот Хадджадж — понимал.
Не отрываясь от бокала, министр оглядывал собравшихся. На приеме было не так многолюдно, как до начала войны. Ункерлантского посла Ансовальда выставили через южную границу в тот же день, как война между его державой и Зувейзой возобновилась. Посольства Фортвега, Сибиу, Валмиеры и Елгавы стояли опустевшие. С Лагоашем и Куусамо Зувейза формально не вступила в войну, однако Альгарве воевало, и трудно было ожидать от Балястро, что он пригласит на бал врагов своей державы.
Оставались делегации самого Альгарве, Янины, Дьёндьёша, маленькой нейтральной Орты (вероятно, благодарившей силы горние за горы и болота, что позволяли ей сохранять нейтралитет) и, разумеется, Зувейзы: Хадджадж был далеко не единственным в банкетном зале темнокожим в костюме с чужого плеча.
Послом Янины в Зувейзе служил толстенький лысый человечек с самыми волосатыми ушами, какие только видывал Хадджадж. Звали его Искакис. Супруга, моложе посла почти вдвое, висела у него на руке; ее точеное личико носило выражение постоянного недовольства. Хадджадж знал — хотя не был уверен, что посольской супруге об этом тоже известно, — что Искакис предпочитает мальчиков. Выдать девушку столь прелестную за мужчину подобных вкусов казалось министру прискорбным расточительством, но тут уже Хадджадж ничего не мог поделать.
Искакис пытался поведать дьёндьёшскому послу, которому едва доставал до груди, о великих победах янинского войска в Ункерланте, но как он сам, так и рослый светлобородый житель дальнего запада владели альгарвейским прескверно. Впрочем, обитатели Дьёндьёша с другого конца Дерлавайского континента могли и не знать, что успехи, расписанные Искакисом, были столь же фантастичны, как формы перфекта, которыми пользовался янинец. Перед альгарвейцами янинский посол хвастаться не пробовал.
К Хадджаджу подошел Хорти, посол Дьёндьёша в Янине, высокий и статный, с посеребренной годами бородищей.
— Вы невеселы, я вижу, ваше превосходительство, — промолвил он на старокаунианском — единственном наречии, которым владели оба собеседника.
По губам министра скользнула усмешка при мысли о том, что звуки каунианской речи прозвучат в стенах альгарвейского посольства, но и эта мысль залегла в ожидании своей очереди.
— Слишком много я повидал подобных приемов, чтобы еще один порадовал меня, — ответил он. — Это вино прекрасно.
— А-а… Правда? Понимаю. Я не так много видел приемов, как вы, сударь, — почтенны ваши годы — но вполне довольно. — Хорти указал на бокал: — Вы так высоко цените сей напиток?
— О да, — не без насмешки на собою улыбнулся Хадджадж. — Но делается оно из плодов моей страны, — к досаде своей он обнаружил, что не знает, как по-старокауниански зовутся финики, — а не из винограда, и не всем по вкусу.
— Я испробую, — объявил Хорти таким тоном, словно Хадджадж усомнился в его мужестве. Дьёндьёшский посол отошел к стойке и вернулся с бокалом золотого вина из Шамийи.
— Пусть звезды даруют вам здоровья и долгих лет, — промолвил он, поднимая бокал. Сделав глоток, он задумался, потом отпил еще и наконец вынес вердикт: — Я бы не желал перейти исключительно на сей напиток, но для разнообразия — весьма недурно.
— Большинство зувейзин говорят то же самое о виноградных винах, — отозвался Хадджадж. — Что же до меня, то я скорей соглашусь с вами.
— Маркиз Балястро — добрый хозяин: всякому гостю предложит угощение по его вкусу. — Хорти склонился к уху Хадджаджа и понизил голос: — Если бы еще он предложил нам победу.
— Приглашения были разосланы заранее, — ответил Хаджжадж негромко. — Возможно, посол ожидал объявить о победе сегодня. И, правду сказать, Альгарве одержало немало побед над Ункерлантом — как и Дьёндьёш, не будем забывать, ваше превосходительство. — Он поклонился Хорти, не желая наносить оскорбление его державе.
— Наша война с Ункерлантом похожа на все наши войны с Ункерлантом, — откликнулся дьёндьёшский посол, поведя могучими плечами, — неторопливая, тяжелая, скучная. Какой еще она может быть на такой местности? — Он гулко хохотнул. — Зрите ли насмешку судеб, ваше превосходительство? Мы, жители Дьёндьёша, почитаем себя — и по справедливости — прирожденными воинами, однако звезды, поместив нас на крайнем западе Дерлавая, заставили ныне с трудом искать врага, достойного нашего пыла.
Хаджжадж поднял бровь.
— Не сочтите за оскорбление, но, на мой взгляд, это не самая большая проблема для державы.
— Я и не ожидал, что вы поймете. — Хорти отпил еще финикового вина. — Немногим за пределами владений экрекека Арпада дано понять. Альгарвейцы иногда бывают близки, но…
Он помотал лохматой головой.
— Полагаю, в данный момент они столкнулись с обратной проблемою, — отозвался Хадджадж. Теперь уже брови Хорти поползли вверх. — Не кажется ли вам, — пояснил министр, — что Альгарве ввязалось в войну превыше своего пыла, как бы велик он ни был? Поспешу добавить, что пыл наших союзников весьма велик.
— Не сочтите за оскорбление, — ответил Хорти, — но, на мой взгляд, вы ошибаетесь. Или же торопитесь с выводами. Войско короля Мезенцио продолжает продвигаться на запад.
— О да. — Министр исторг вздох более мрачный, чем самая холодная ночь Зувейзы. — Однако благодаря ли своему пылу продвигаются они или же благодаря иным средствам? Подумайте, на каком наречии ведем мы беседу, ваше превосходительство. Насмешка судьбы, сказали вы. Не зрите ли ее и ныне?
— А-а… — протяжно выдохнул Хорти. — Теперь понимаю, к чему вы вели речь. Но это лучше, чем, подобно ункерлантцам, убивать соплеменников.
— Здесь мы расходимся во мнеиях, — вежливо отозвался Хадджадж и отделался от дьёндьёшеского посла так быстро, как только позволяли приличия.
— Тост! — воскликнул маркиз Балястро.
Ему пришлось крикнуть несколько раз, чтобы услышали все. Когда, наконец, наступила тишина, альгарвейский посол поднял бокал:
— За великую победу объединившихся против варварских чудовищ Ункерланта!
Отказаться пить для Хадджаджа значило привлечь излишнее внимание. «Чего только не сделаешь во имя дипломатии», — подумал он, поднося бокал к губам. Он выпил дракоценный напиток залпом. Сладкое, крепкое вино ударило в голову, и Хадджадж сам не заметил, как ноги принесли его через толпу к Балястро.
— Как поживаете, ваше превосходительство? — поинтересовался альгарвеец с широкой, дружеской улыбкой, поблекшей, когда маркиз вгляделся в лицо старика. — Что тревожит вас?
Они с Хадджаджем были друзьями, и оттого министру еще трудней было сказать то, что рвалось с языка. Но он заговорил все равно, лишь понизив голос, чтобы никто, кроме Балястро, не услышал:
— Не выпить ли нам заодно за варварских чудовищ Альгарве?
Пусть с неохотой, но Хадджадж вынужден был отдать Балястро должное — альгарвеец не стал делать вид, будто не понимает намека.
— Ради победы мы готовы на все, — промолвил он. — Кауниане угнетали нас долгие века. Вам приходилось жить в Альгарве, вы знаете это и сами. Зачем же тогда вините нас, а не их?
— Когда ваши армии ворвались в маркизат Ривароли, отторгнутый у вас Валмиерой — несправедливо, на мой взгляд, — в Шестилетнюю войну, разве стали ваши враги приносить в жертву альгарвейцев, чтобы добытой колдовской силою преградить вам дорогу? — спросил Хадджадж и сам же ответил: — Нет. Хотя могли, признайте.
— То, что творили они с нами в прежние годы, хуже всякой резни, — парировал Балястро. — Век за веком мы сражались друг с другом, точно каунианские марионетки. Пусть другие стенают и скорбят, ваше превосходительство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98