— Симаню, выходит, отомстил. А мы еще и не начинали.
— То, что мы живы и не опустили руки, — уже маленькая победа, — добавил Скарню.
Когда война только начиналась, а капитан полагал, что благородная кровь делает его достойным блестящих погон, ему казалось иначе. Теперь он многому научился.
Бембо поднял бокал с вином:
— За то, что время в Громхеорте не прошло без толку!
— Угу. — Пезаро опрокинул бокал в пасть, предоставив Бембо любоваться его многочисленными подбородками, и жестом подозвал замотанную подавальщицу: — Еще два бокала красного, милочка! — Фортвежка молча кивнула. Сержант вновь обернулся к Бембо: — Я, знаешь ли, рад и тому, что нам не приходится больше маршировать день за днем.
— Чистая правда, не поспорю, — согласился Бембо.
Подавальщица наполнила их бокалы из глиняного кувшина. Предыдущий круг оплачивал Бембо, поэтому на сей раз наступила очередь Пезаро выложить на стол серебряную монетку. Подавальщица подхватила ее и направилась прочь. Пезаро тут же ущипнул ее за седалище. Фортвежка подскочила зайцем и бросила на толстяка гневный взгляд.
— Зря это вы, — расстроился Бембо. — Теперь она будет делать вид, будто мы два привидения.
— Это вряд ли, — пророкотал Пезаро. — Можно подумать, я единственный в таверне руки распускать умею.
Оглянувшись, Бембо вынужден был кивнуть. Заведение располагалось через улицу от жандармских казарм, и альгарвейцев в нем было полным-полно — а те никогда не стеснялись распускать руки с женщинами, будто то в своем краю или на захваченной земле.
— Как думаете, за пару монет ее можно завалить? — полюбопытствовал Бембо.
— А чтоб мне провалиться, коли знаю, — ответил сержант. — По мне, так и пробовать неохота. Желтоловолосые девки в солдатских бардаках посимпатичней будут.
— Тут не поспоришь, — отозвался Бембо. — Эти фортвежки — они все словно из кирпича сложены. — Он хотел сказать что-то еще, но прервался, глядя на другого жандарма за столиком через проход. — Ах ты ж, силы горние! Альмонио опять нажрался до пьяных соплей.
Пезаро выругался, ерзая на табурете, — чтобы выпростать из-под столешницы внушительное брюхо, ему пришлось вначале отодвинуться от стола и только затем обернуться. По лицу молодого жандарма ручьем текли слезы. Альмонио был пьян до невменяемости. По столу перед ним катался глиняный кувшин вроде того, с каким расхаживала подавальщица, — пустой совершенно.
— Вот же бедолага хренов, — пробормотал Пезаро, качая головой. — С чего он только решил, что ему в жандармерию дорога?
— Нельзя было ему потакать, когда он отказался вытаскивать кауниан из домов вместе с нами, сержант, — заметил Бембо. — Мне это занятие самому не по душе — вот еще повод порадоваться, что мы сидим в Громхеорте, а не таскаемся по проселкам, — но я свою долю работы тянул исправно. — Он опустил глаза. — И не только работы.
Если бы он не посмеялся над своим брюхом, это сделал бы Пезаро — невзирая на то, что сержант был еще толще своего подчиненного.
Пезаро опрокинул очередной бокал.
— Думаешь, если б я его заставил, было б лучше?
— Ну вы же сами всегда говорите, сержант: ничто так не проясняет мозги, как пинок по заднице, — ответил Бембо.
— Знаю-знаю! — Пезаро снова махнул подавальщице, но та сделала вид, что не заметила. — Кишка у него тонка для нашей работы, вот что, — добавил сержант, проворчав что-то. — Ну и я подумал: если заставить его, может совсем умом тронуться.
— У меня только для тяжелой работы кишка тонка, — похвастался Бембо.
— А то я не заметил, — ответил Пезаро таким тоном, что жандарм невольно зажмурился. — Силы горние, парень, — окликнул он Альмонио, — возьми себя в руки!
— Простите, сержант, — пробормотал молодой жандарм. — Я все думаю… и думаю… что случится с теми ковнянами, когда их на запад отвозят. Вы же знаете. Я знаю, что знаете. Почему вы со мной ума не лишились?
— Они наши враги, — уверенно промолвил Пезаро. — А врага бьют без жалости. Таков закон.
Альмонио покачал головой.
— Они… просто люди. Мужчины, женщины, дети со светлыми волосами и смешным древним наречием. Иные из них были солдатами, правда, но с фортвежцами, что сдались нам в плен, мы ничего скверного не делали. Уж дети и женщины-то ничем не навредили Альгарве.
— Все кауниане жаждут нашей крови, — ответил Пезаро. — Елгаванские чучелки едва не отбили у нас Трикарико, если ты забыл. Они искали нашей погибели с тех пор, как мы разгромили их дряхлую, побитую молью империю, — столько веков — и ненавидели нас отчаянно после Шестилетней войны. Так говорит король Мезенцио, и по мне — он прав.
Альмонио упрямо покачал головой. Потом примостил на столе локти, уткнулся в них носом и мгновенно захрапел.
— Когда очнется, ему полегчает, — заметил Бембо, — до следующей пьянки, по крайней мере.
— Ну так оттащи его в казарму и брось на койку, — буркнул Пезаро.
— Как, в одиночку? — удивился жандарм.
Пезаро хмыкнул: сержант прекрасно знал, что его подчиненный не любит делать лишних усилий. Но в последний момент толстяк смилостивился:
— Ну ладно. Вон Эводио сидит за столом у стены. Эй, Эводио! Да, ты — а с кем я, по-твоему, разговариваю?! Иди сюда, помоги Бембо!
Эводио ткнул в сторону нежданнного напарника двумя растопыренными пальцами: альгарвейский непристойный жест, не уступавший в древности имперским руинам. Бембо ответил тем же. Взвалив безмятежно спящего Альмонио на плечи, они отчасти понесли, отчасти поволокли пьяного сослуживца на улицу.
— Тут бы его и бросить, — пропыхтел Бембо посреди мостовой. — Может, если ему телега башку переедет, соображения прибавится немного.
— Грязным делом мы занимаемся, — отозвался Эводио. — Еще грязней солдатского — те хотя бы видят настоящего врага с жезлом в руках.
Бембо уставился на него с некоторым удивлением:
— Тогда что ж ты не обливаешься с ним на пару пьяными слезами, коли так?
Эводио пожал плечами, едва не уронив свою половинку Альмонио.
— Работа у нас такая. Просто, как по мне, так и гордиться нам особенно нечем.
Поскольку Бембо сам полагал, что гордиться альгарвейской жандармерии особенно нечем, он и спорить не стал.
Вдвоем они кое-как уложили бесчувственного Альмонио на койку. Один из жандармов, игравших в кости посреди казармы, поднял голову.
— Эк ему паршиво будет, когда проснется, — предрек он с ухмылкой. — Бедный похмельный блужий сын…
— Ему уже паршиво было, — ответил Бембо, — иначе он бы так не нажрался.
— А-а, он из этих? — понимающе кивнул другой. — Ничего, послужит еще немного и сообразит, что нечего изводиться, коли поделать ничего не можешь.
Кости легли не в его пользу, и жандарм разразился руганью.
— Нечего изводиться, — со смехом начал Бембо, — коли…
— Сам заткнись!
Когда на следующее утро Бембо высунул нос из казармы, его затрясло. Обыкновенно в Громхеорте погода стояла не хуже, чем в Трикарико, но как раз сегодня задувал с юго-запада пронизывающий ветер, глумливо напоминая о бескрайних степях Ункерланта, где зародился.
— Со мной всегда так, — проворчал жандарм, начиная обход.
Толстяк всегда был готов пожалеть себя, справедливо полагая, что, кроме него, никто другой этим не озаботится. Несколько утешило его, что встречные фортвежцы и кауниане страдали от холода не меньше него самого. Самые состоятельные могли набросить поверх кафтанов или рубах теплые плащи и замотать шеи шарфами, но большинству, как и Бембо, приходилось терпеть. Когда особенно злой ветерок забрался жандарму под юбку, альгарвеец пожалел, что не носит штанов по примеру кауниан.
За время службы он успел отыскать несколько заведений, где можно было стрясти подачку. В одном он вытребовал кружку горячего чаю с медом и выхлебал так поспешно, что обжег язык. Зато в животе потеплело немного — чего жандарм и добивался.
Когда он выходил из трактира, мимо прогрохотала железными ободами по булыжнику телега, везущая поденщиков на дорожное строительство: больше фортвежцы и несколько кауниан, еще более тощие и обтрепанные, чем их товарищи. Платили им за ту же работу куда меньше, чем фортвежцам. Бембо не особенно сочувствовал им: могло быть хуже — ему ли не знать?
— Доброго вам утра, жандарм! — крикнул ему один из фортвежских рабочих, но на старокаунианском — оно и к лучшему, потому что на местном наречии Бембо и пары слов не мог связать.
Мгновение спустя жандарм признал фортвежца: это был тот самый парень, что помог ему отыскать казарму, когда Бембо только прибыл в Громхеорт. Альгарвейцу не хотелось отвечать по-кауниански при свидетелях, но шляпу он снял и вежливо помахал знакомому. Тот махнул рукой в ответ.
Через пару кварталов Бембо услыхал, как за углом отчаянно скандалят двое — мужчина и женщина. Взявшись за дубинку, жандарм свернул в грязный переулок — выяснить, кто там нарушает порядок.
— Что за дела? — рявкнул он по-альгарвейски.
Поймет ли его кто-нибудь — вопрос другой, но
Спорщики разом заткнулись. Вздорили, как оказалось, солидного вида фортвежец с изрядно потасканной каунианкой. Но, потасканная или нет, женщина неплохо владела альгарвейским.
— Он меня надул! — вскричала она, указывая на клиента. — Получил свое, а теперь платить не хочет!
— Врешь, сучка! — взвыл фортвежец, тоже на языке оккупантов — возможно, он вел дела за границей, прежде чем началась война. — Ну скажите, офицер, на что мне сдалась эта дешевка?
— А кто тебя знает! — Бембо сплошь и рядом доводилось слышать о богатых альгарвейцах со странными вкусами, а чем фортвежцы хуже? — И как он тебя, говоришь, пользовал? — поинтересовался он у шлюшки.
— В голову, — буркнула та. — Я его давно знаю — он слишком ленив, чтобы трахаться.
Пропустив мимо ушей нечленораздельный вопль ярости, вырвавшийся у фортвежца, Бембо глянул на колени каунианки. Свежая грязь не успела еще высохнуть.
— Плати, — приказал он фортвежцу, многозначительно поигрывая дубинкой.
С руганью и жалобами купчишка все же запустил руку в кошель, сунул каунианке сребреник и ушел, бормоча что-то неласковое под нос. Каунианка внимательно оглядела Бембо.
— А ты, небось, захочешь половину себе забрать — если не все, — заметила она.
— Нет, — ответил жандарм, не раздумывая, и сам удивился: а почему, собственно? В расплату за всех кауниан, что прошли под его конвоем в эшелоны на запад? Бембо и сам не мог сказать. Впрочем, тут ему в голову пришла другая мысль. — Зато можешь по-иному расплатиться.
— Я почему-то так и подумала, — устало и цинично усмехнулась шлюха. — Ну так иди сюда.
Выходя из переулка пару минут спустя, Бембо насвистывал что-то бравурное. Утро обещало быть прекрасным.
И снова они отступали, отступали по глубокому снегу, выпавшему даже здесь, на севере. Дрожа и матерясь, Леудаст подтягивал вверх полы белой накидки, пытаясь пробраться по обочине разбомбленной, разъезженной бывшей дороги на Котбус. Альгарвейские драконы, видно, считали, будто от дороги что-то еще осталось, поскольку время от времени вместе со снегом на землю падали ядра. Порой вслед за разрывом слышались вопли раненных осколками ункерлантских солдат.
— Сударь, — окликнул Леудаст капитана Хаварта, догнав понемногу полкового командира, — сможем мы удержать их до столичных окраин?
— Покуда в Котбусе остается хоть один живой защитник, города им не взять, — уверенно ответил Хаварт.
На какой-то миг это успокоило капрала, но затем Леудаст сообразил, что и этого может оказаться недостаточно. Они миновали поляну, усеянную мертвыми, застывшими телами: ункерлантские крестьяне, зарезанные ункерлантскими же чародеями в отчаянной попытке подавить губительные чары, нацеленные рыжиками на их войско.
Какой же погребальный костер запалит конунг Свеммель, чтобы не позволить противнику подойти к столице? При мысли об этом кровь Леудаста застыла, будто скованная ледоставом в зимнюю стужу. Капрал надеялся, что до этого не дойдет… но только он и его измученные товарищи могли остановить надвигающегося врага.
На краю поля замаячили неуклюжие приземистые силуэты. Леудаст машинально вскинул жезл при виде бегемотов — реакция столь же привычная, сколь бессмысленная, — но сержант Магнульф предупредил:
— Не стреляй! Это наши.
Действительно, бегемоты направлялись на восток, навстречу подступающим альгарвейцам.
— Мы их всех бросаем в бой, — согласился Леудаст. — Если бы еще они могли продержаться подольше в этом бою, совсем хорошо было б.
Задумавшись, он не заметил, что приближается к деревне, пока не обнаружил, что вышел на ее окраину.
— Рассыпаемся! — закричал капитан Хаварт. — Рассыпаемся! Будем обороняться здесь! Отныне рыжики ни одной нашей деревни не возьмут без боя! И мы будем обороняться, пока хоть один из нас остается в живых!
Леудаст забежал в избу, ничем не отличавшуюся от той, где он жил раньше, пока печатники конунга Свеммеля не загребли его в армию. Сразу стало теплее — утих пронзительный ветер. Солдат выглянул в окно и кивнул довольно. Из дома открывался прекрасный обзор, хотя снег валил так густо, что наступающих с восхода альгарвейцев различить еще нельзя было. Впрочем, они увидят своего противника еще позже.
Леудаст едва успел выбрать себе лежку, как альгарвейские ядрометы начали забрасывать деревеньку снарядами. Стены дрожали так, что Леудаст побоялся — сейчас крыша на голову рухнет вместе с чердаком.
— Эффективность, — с горечью прошипел он.
Конунг Свеммель эффективности добивался, а вот альгарвейцы, похоже, впитывали ее с молоком матери. С самого начала войны их ядрометы держались ближе к передовой, чем ункерлантские. «Вот и еще одна причина, почему мы отступали до самого Котбуса», — подумал капрал.
Что будет дальше, он понимал прекрасно. Обработав позиции противника разрывными ядрами, альгарвейцы опробуют прочность обороны и попытаются обойти защитников с фланга. Какие части прикрывают деревню справа и слева, Леудаст не знал, но был уверен твердо: если рыжики полезут на деревню в лоб, то лбы себе и порасшибают.
— Вот они! — заорал кто-то.
Леудаст выглянул в окно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98