Все эти сведения мы передали вам. — Изображение «Левиафана» стянулось в круглую точку. Вновь появилась планета, к которой «Левиафан» был повернут кормой для торможения. Витая красная линия вспыхнула и потянулась оттуда, где сейчас находилась «Джослин-Мари», к «Левиафану», прошла с ним бок о бок с левого борта и затем постепенно исчезла вдалеке.
— Это безумие, Ева. Какой будет перегрузка?
— Шесть «g» всю дорогу. Вот почему это придется сделать вам. Никакой другой корабль не в состоянии лететь так долго с такими затратами топлива и энергии. Ваш корабль — единственный, способный набирать и сбрасывать скорость достаточно быстро, чтобы уцелеть.
Джослин задумчиво уставилась на схему.
— Капитан Берман, не могли бы вы показать на схеме выбросы из дюз «Левиафана»?
Розовый хвост длиной в сотню километров дополнил изображение. Он пересекал наш курс.
— О Господи! — не удержался я. — Ева, ты посылаешь нас прямо через это пламя?!
— Черт возьми, знаю! Все знаю! Но это наш единственный шанс. Пламя из дюз создает гигантскую плазменную тень, за которой их приборы не смогут вас обнаружить. Эта тень обеспечит вам прикрытие — чтобы вы смогли подойти как можно ближе.
— Сколько же времени нам придется провести в этом хвосте? И какова там будет температура?
— По нашим расчетам, время составит от четырех до десяти секунд. Мы попытались провести вас ближе к концу хвоста, где немного прохладнее. Там температура не превышает шести тысяч абсолютных градусов. И частицы плазмы здесь имеют меньшую плотность.
— Мы не выживем, — ровным и твердым голосом отозвалась Джослин.
— Поскольку на корабле останется «Дядя Сэм», воспользуйтесь его тепловым щитом, чтобы уберечь нос «Джослин-Мари»…
Я негромко присвистнул. То, что предлагала Ева, было лишено всякого смысла.
— Это, конечно, поможет, но ненамного. Температура слишком высока.
— Дело не только в температуре. Это все равно что пролетать мимо ядерной бомбы в момент ее взрыва, — сообщила Джослин.
— Дайте мне договорить. Мы попробуем помочь вам, и вероятно, вы уцелеете. Вы должны уничтожить зоны запуска. «Левиафан» войдет в атмосферу через пятьдесят восемь часов. Моих ребят осталось слишком мало. Если так пойдет и дальше, вскоре у меня не будет ни единого пилота. «Левиафан» захватит планету, а затем разделается с Вапаусом, когда пожелает. Они выиграют. Но если зоны запуска их кораблей будут уничтожены, у нас еще останется шанс. Вы и ваш корабль — наша единственная призрачная надежда.
— Ева, это невозможно! Почему бы тебе не заставить нас пролететь прямо сквозь солнце?
— Мак… командир Ларсон и лейтенант Купер, вы получили приказ. Подготовка корабля начнется немедленно. Я предлагаю вам убавить температуру внутри корабля. Запуск через три часа. Связь окончена.
Я указал на тонкую красную линию нашего курса.
— Ты заметила, Джослин? Они даже не удосужились проложить для нас обратный курс.
— Да, Мак, но я обратила на это внимание только сейчас. Черт… Знаешь, иногда мне становится жаль, что мы оба так серьезно относимся к своему долгу.
— Говорит капитан буксира. Выводите корабль из дока. Остановка в ста метрах от спутника.
Джослин выполнила приказ. Мы ждали, пока не услышали скрежет и глухие удары по обшивке, за которыми наступила тишина.

— Говорит капитан буксира. Мы укрепили конец милара на корабле. Просим вас использовать только гироскопы, никаких реактивных двигателей, максимальная скорость — пол-оборота в минуту.
«Джослин-Мари» начала медленно поворачиваться вокруг длинной оси. На экране мы видели Вапаус. Рядом с кораблем завис толстый цилиндр, придерживая в рабочих клешнях нечто вроде гигантского рулона алюминиевой фольги. По мере того как вращалась «Джослин-Мари», фольга разматывалась. Сам буксир двигался вдоль оси нашего корабля, и фольга постепенно окутывала его. Обычно миларом изолировали суда, предназначенные для работы вблизи от солнца. Сейчас эту работу проводили впопыхах, покрывая миларом двигатели высоты. Если бы нам пришлось использовать их, вся изоляция мгновенно исчезла бы.
Наконец фольгой был обмотан весь корабль. Крохотная фигурка в скафандре, спокойно наблюдающая с площадки одной из клешней буксира, ножом, похожим на мачете, отсекла конец милара. Поднявшись с площадки, человек подхватил конец фольги, свисающей с «Джослин-Мари», и повис на нем. Корабль продолжал вращаться, и этот конец намотался на него. Человек достал баллон с клеящим веществом, покрыл им всю поверхность отрезанного конца милара, и с помощью двигателей в рюкзаке за спиной направился вдоль обшивки, таща за собой фольгу. Едва клейкий слой милара коснулся поверхности корабля, они словно присосались друг к другу, и человек в скафандре покачнулся.
— Напомни, чтобы я никогда не брался за такое дело, — попросил я.
— Сомневаюсь, что ты сам об этом забудешь, — отозвалась Джослин.
— Следующий этап, — произнес я в микрофон.
Буксир торопливо набрал высоту и развернулся вдоль нашего корабля. Толстая струя липкого вещества ударила из шланга, тянущегося из буксира. Попадая в вакуум, это вещество пузырилось, налипало поверх милара на обшивку корабля и застывало в виде густой пены. Это был теплозащитный материал. Под действием тепла он мог раствориться, но при этом уносил все избыточное тепло с собой.
Все происходящее представляло собой беспомощную, жалкую попытку решить проблему полета в раскаленной плазме, но доставляло некоторое утешение. Казалось, с появлением защитного слоя уровень опасности нашего предприятия перешел с отметки «самоубийство» на отметку «рискованно».
Если не считать антенны и главных двигателей, защитный слой покрыл весь корабль. Антенну так или иначе раскаленная плазма превратила бы в пар. Все остальные наружные приборы связи и поиска были убраны.
— Система охлаждения запущена на полную мощность, — сообщила Джослин.
Это была очень важная деталь — нам требовалось замерзнуть. В полете корабль постоянно нагревался. Защитный слой обеспечивал нам отличную изоляцию. Пропуская сверххолодный жидкий водород из топливных резервуаров в трубы охладительной системы корабля, а затем, уводя его к двигателям, мы могли понизить температуру.
Как только будут запущены реактивные двигатели, у нас не останется способа охладить корабль — пока не расплавится защитный слой.
Но неизвестно еще, доживем ли мы до того, как он расплавится.
16
Приближался час ноль.
«Джослин-Мари» произвела запуск при одном «g», но спустя три минуты перегрузка возросла до шести «g». Мы слышали, как скрипят и постанывают конструкции корабля, принимая тяжесть.
Вапаус уплывал от нас все быстрее и быстрее. Нас с Джослин вдавливало в противоперегрузочные кресла. Эти кресла приспособили к большим перегрузкам — теперь они представляли мешки вискозного геля под тонкими и гибкими оболочками. Гель, экзотическое органическое вещество, умудрялся проникать сквозь поверхностные оболочки, и вскоре в кабине распространилась нестерпимая вонь. Мы не могли позволить себе тратить энергию на включение системы вентиляции, тем более что выключать ее пришлось бы слишком скоро.
Температура постепенно повышалась. Мы охладили весь корабль до четырех градусов Цельсия. Хотя двигатели были изолированы и в основном жар шел не от них, на корабле существовала масса других устройств, создающих при работе тепло, и избавиться от него было уже нельзя. Кабина вновь начала нагреваться — медленно, но заметно.
Наша скорость достигла головокружительных высот. Менее чем через три минуты после набора шести «g» мы достигли скорости отрыва от Новой Финляндии. Если бы двигатели вдруг заглохли, если бы системы астронавигации забарахлили в самый неподходящий момент, мы никогда не вернулись бы обратно. Мы упали бы на солнце. Конечно, нам так или иначе приходилось сталкиваться с жаром — если не с солнцем, то с огненным хвостом из дюз «Левиафана».
Снаружи, поверх защитного слоя, на корабле не были установлены камеры, но мы знали, что между нами и солнцем растет еще одна светящаяся точка — гораздо меньше по размеру, расположенная гораздо ближе и более яркая. Отсюда ее было видно невооруженным глазом. «Левиафан».
Полет при шести «g» был изнуряющим занятием, если не сказать больше. К концу дня, несмотря на всю защиту и усовершенствованные кресла, нам с Джоз предстояло покрыться синяками и кровоподтеками от лопнувших сосудов. Нас с Джослин напичкали различными препаратами и витаминами, чтобы уберечь организм от губительной перегрузки. Но если перегрузка все-таки убьет нас, «Джослин-Мари» будет действовать дальше как робот и попытается выполнить задачу самостоятельно, везя на борту два трупа.
Я уже сейчас чувствовал себя трупом. Я не мог повернуть голову, чтобы взглянуть на Джослин, но мы видели друг друга благодаря внутренним камерам корабля. Джослин выглядела так, словно на нее обрушилась тонна кирпичей — что, впрочем, было недалеко от истины. Скосив глаз на камеру, она дернула уголком рта, пытаясь изобразить улыбку.
Мы мчались в ночной мрак, зная, что поблизости нет безопасной орбиты — только бесконечная пустота.
Пятьсот секунд, семь тысяч триста километров от точки запуска. Скорость двадцать девять километров в секунду.
Семьсот секунд, четырнадцать с половиной тысяч километров. Скорость — сорок один километр в секунду.
Девятьсот секунд полета, пройдена половина пути — двадцать четыре тысячи километров от точки запуска. Скорость — пятьдесят два километра в секунду, сто девяносто тысяч километров в час.
Скорость возрастала по мере того, как мы теряли топливо. На это была рассчитана программа корабля. Через тысячу секунд скорость достигла максимального предела.
Все быстрее и быстрее мы приближались к столбу пламени, к массе распадающихся и возрождающихся вновь атомов. Мой организм изнемог до такой степени, что не было сил даже оставаться живым. Каждый вздох с трудом давался моему телу, внезапно прибавившему в весе шестьсот килограммов, душа трепетала в предчувствии встречи с космическим чудовищем, к которому мы направлялись, изрыгающим факел огня в пустой черноте. Сила, мощь, невероятная скорость больше не пугали, а возбуждали дух. Мы с женой мчались на мощной колеснице по небесам, чтобы отомстить своим врагам и мучителям.
От последней мысли у меня перехватывало дыхание; массой «Левиафан» в тысячу раз превосходил «Джослин-Мари».
И все-таки он был отличным кораблем. Его двигатели работали как часы, он не сбивался с курса, уверенно пронзая космос.
Тысяча двести секунд в полете; сорок две тысячи километров от точки запуска; скорость — семьдесят километров в секунду, свыше двухсот пятидесяти тысяч километров в час. Скорость сейчас была нашей защитой. Мы двигались слишком быстро, и только у самого мощного радара оставался шанс заметить нас.
Мы летели вслепую в непроглядную темноту.
Тысяча пятьсот секунд, двадцать пять минут в полете — пройдено более шестидесяти шести тысяч километров, осталось приблизительно тридцать тысяч — по восемьдесят восемь в секунду.
Тысяча шестьсот секунд. Эти цифры потеряли всякое значение. Наступало время готовиться к бою. Внешние камеры по-прежнему находились в защитных кожухах, но были включены. Я приготовил к работе радар, но не включил его — при миларовом щите он был бесполезен.
Мы с Джослин сосредоточенно работали на пульте, почти не переговариваясь, стараясь экономить движения. Поднять руку при шести «g» требовало столько же усилий, сколько подтянуться на Земле.
Тысяча восемьсот секунд. Курс верен. Полчаса с момента запуска. Скорость относительно цели — сто двадцать один километр в секунду, румб ноль-два-ноль.
Остановка двигателей произошла внезапно. Перегрузка сменилась невесомостью. Мы открыли кожух третьей камеры.
Наши тела неожиданно приобрели непривычную легкость, сердца дико заколотились от внезапного исчезновения перегрузки. Я ощутил тяжесть в желудке — гироскопы пришли в движение, поворачивая «Джослин-Мари» на безопасной высоте носом вперед.
Нам предстояло броситься в пламя головой.
Третья камера показывала темноту под слоями милара и защитной пены. Затем постепенно в этой темноте появился тусклый красноватый отблеск, постепенно набирающий силу и яркость. Очевидно, защитный слой растворился — на экране появилась вспышка, и камера обратилась в пар.
Пронзительно завизжала сирена.
— Температура обшивки достигла пятисот градусов и продолжает расти, — сообщила Джослин.
— Аварийную систему охлаждения на полную мощность.
— Температура обшивки — шестьсот.
— Приготовиться к запуску торпед.
— Начинаю запуск торпед. Цикл пошел. Запуск торпеды… один, два, три, четыре, пять, шесть — пуск. Второй цикл… торпеды запущены!
— Джоз, похоже, внешние термодатчики испарились — нет показаний.
— Да, вместе с остатками защитного слоя. Кормовые люки охлаждаются при девяностапятипроцентной мощности.
— А температура растет.
— Температура обшивки — тысяча двести градусов. Появилось еще несколько повреждений.
— Систему охлаждения на аварийную мощность!
— Семь секунд полета в плазме.
— Все системы охлаждения на аварийную мощность.
Но мы уже вылетели из огненного хвоста.
Компьютер вновь взял на себя управление кораблем, бросив мегатонную тяжесть на сто градусов за полсекунды.
По кабине «Джослин-Мари» пронесся горячий ураган, пока система охлаждения откачивала нагретый сверх всех возможных пределов воздух, наполненный вонью спаленной изоляции, расплавленного пластика и пота. Температура воздуха достигала точки кипения воды и быстро снижалась, а затем корабль вновь окатывали волны жара. Система охлаждения прогоняла жидкий водород из топливных баков по трубам и выбрасывала его в космос. Температура быстро падала.
Мы даже не замечали этого: в этот момент ожили уцелевшие камеры, и мы увидели «Левиафан».
Огромный, гигантский, чудовищный — ни одна машина, ни одно творение рук человеческих не могло быть таким невероятным, таким ошеломляющим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42