Там столько было неразорвавшихся биомин, что пройти через них можно было, только танцуя ча-ча-ча. Хотя они уже почти все высохли.
– Но-но! – поднял вверх палец рыжий. – Были там все-таки и взрывоопасные!
– Наконец, мы нашли то место, где я разделался с проклятым скорпионом. Там по-прежнему была в песке воронка, какой я ее видел утром. Разве что стала она чуть-чуть побольше, но не очень.
– Чрезвычайно интересно…
– Очевидно, ссыпавшийся песок расширил отверстие. Мы тогда сразу так подумали.
– Ну, и…?
– Ну, обошли мы это место кругом, потом лейтенант Каплан как начнет ругаться, а затем и ржать начал. «Вы, поганцы! – орал он. – Вы позор армии! Вы знаете, что это такое?» И показал, что он держал в руке. Мы посмотрели, а у него в руках банка из-под каких-то консервов. Я говорю, что бы это было, лейтенант? А он все то ругается, то хохочет, а потом швырнул консервную банку так далеко, что мне показалось, сейчас она долетит до Судана. «Что это такое, ты, скотина? – спрашивает он, наконец. – Это первоклассные говяжьи консервы, какими только американскую армию снабжают. Мы даже союзникам не даем их, соображаешь?» Я говорю, соображаю, но все еще не понимаю, какого лешего он так бесится. Тут он как заорет, мол: «Послушайте, вы, идиоты, вы все еще не видите, что все это значит?» А мы только таращимся на него, как баран на новые ворота. Тогда он упал навзничь на песок и завопил в небо, будто мы сидели на облаках, которых там не было: «И до вас, болваны, были тут, в Египте, американские военные! Ровно год назад здесь были большие совместные учения. И эта консервная банка – то, что после них осталось, дурачье! Тут располагалась какая-то рота или полк, и когда они смотались отсюда, то закопали мусор и нечистоты в землю. А вы нашли это, золотокопатели!»
Тут он распростерся на песке, задыхаясь, как носорог, за которым охотники гонялись по всем джунглям.
Ни я, ни Ронни ничего не сказали, хотя нам жутко хотелось запустить ему в морду консервной банкой, причем набитой песком. Но что ни говори, а лейтенант Каплан был порядочным парнем, хоть и быстро терял голову. Наконец, только мы вдвоем принялись копать. Мы лопатили песок туда-сюда, а Каплан заснул и храпел, как свинья.
Лопатили мы так этот сортир и уже начинали подумывать, не бросить ли это дело к черту, как вдруг лопата Ронни громко звякнула. Я осторожно потянулся рукой, чтобы не порезаться, если там все-таки всего лишь консервные банки с высохшими нечистотами вперемешку.
Так вот, потянулся я рукой, но не было там ни консервной банки, ни чего-то другого. Рука моя нащупала под песком только плоский полированный камень. Вернее будет сказать, показалось мне, будто нащупал я золото. И сразу же сказал Ронни, мол, смотри, друг, тут что-то есть, и совсем не то, что бывает в заброшенных сортирах. Тогда мы стали быстро копать дальше и скоро стояли уже по пояс в этой проклятой яме. Края ее без конца осыпались и все нам на черепушку. Но тут, наконец, увидели мы этот плоский камень.
Ну что сказать, была эта самая что ни на есть обыкновенная каменная плита. Такой же величины, как крышки каменных гробов, знаете, тех, что можно увидеть в музеях в Европе. В каких хоронили древних макаронников.
Я почувствовал, что все больше волнуюсь и с трудом сдерживаю дрожь в руках. То есть я и не смог бы ее сдержать, если бы не было передо мной на столе нужного лекарства. Мы немедленно к нему и приложились, за найденный камень.
– Ну, тогда я говорю Ронни, что нужно бы разбудить лейтенанта, потому что он так и дрых без перерыва. К тому времени мы уже очистили весь камень от песка, и на поверхности его показались всякие рисунки.
– Какие рисунки? – спросил я дрожащим голосом.
– Какие рисовали те древние парни, которые под этими пи… пирамидами лежат. Лейтенант сказал, что это письменность. Сам черт не разберется. Хотя и у китайцев чертовски трудное письмо, не так ли?
– А дальше?
– Разбудили мы лейтенанта и показали ему плиту. Он так обалдел, словно мы ворвались в Форт-Нокс. Только посвистывал сквозь зубы, что он делает, если очень нервничает и не имеет понятия, как быть дальше. Тогда я говорю ему, мол, ну что, лейтенант, что теперь? А он все посвистывает и разглядывает камень. Наконец, он встал, прекратил свой дурацкий свист и сказал, что, мол, «ребята, черт его знает, что дальше предпринять. Ясно, что под этим камнем не сортир. Уж извините, что наговорил ерунды, консервная банка сбила с толку». А мы ему, что, мол, невелика беда, командир, сейчас главное – что нам делать. Он в ответ только пожал плечами и снова стал разглядывать камень, который по-прежнему лежал на дне ямы. Смотрел, смотрел, потом почесал в затылке. «Не знаю, мальчики, – сказал он, – ясно только, что камень этот положили те типы, которые правили в этой стране, когда в Америке еще и индейцев-то не было, не то что нас. Под камнем наверняка что-тo есть, надо было бы посмотреть, только вот вопрос, стоит ли». Тут мы с Билли чуть не лопнули от злости: мы полчаса ковыряемся в этом проклятом песке, выкапываем весь исписанный камень, этот мошенник только и делал, что дрых, а теперь еще спрашивает, стоит ли. «Все равно, – сказал я ему, – вам стоит или нет, а мы с Билли будем копать дальше, и если найдем золото, то вашего будет столько, сколько заработали». Тогда он прыгнул в яму, мол, «не глупите, мальчики, я не это имел в виду, просто дома нам говорили, на одном инструктаже, который проводили для офицеров, что произведения искусства, к которым, возможно, относятся и такие камни, запрещено вывозить из страны, и если кто найдет такое, тотчас должен заявить, потому что здешние законы очень суровы в этом отношении, и будет очень неприятно, если именно американский военный попадется на таком, и так далее, и так далее».
Выпалил он все это одним духом, на что мы ему сказали, что нечего волноваться заранее, пока мы нашли только камень, а вот когда появится золото, тогда и будет время причитать. И стали снова копать.
– И?
– С полчаса спустя нам удалось поднять камень.
– Господи! Подняли?
– Подняли. Но можете поверить, нелегкая была работенка.
– Потом.
– Ну.. Он весь был исписан теми древними буквами. Вы знаете. Там были всякие птицы и люди и показывали друг на друга. У всех голова была повернута набок: вот так! – И он показал.
– Понятно. Потом?
– С большим трудом мы его повернули. Но сначала немного расчистили для себя места, потому что под ногами у нас ничего не было, только воздух. Точнее говоря, внизу была огромная пустота.
– Боже мой! Вы сказали – пустоте?
– Ага. Когда, наконец, мы совсем сдвинули камень, солнце осветило пустоту. И представьте с«5е, там внизу была комната!
– Комната?
– Ну да. Точь-в-точь, как комната в квартире. Или склеп.
– О Боже… Могильный склеп…
– Что-то в этом роде. И на стенах было полным-полно всяких рисунков и точно такого письма, как на камне. Только на стенах письмо было цветное. Видно, какой-то художник подмазал.
– Потом что вы увидели, ну же?
– Ну… не так уж и много. В общем, пусто там было. И много мусора. Как будто кто-то разбросал его. Всякое тряпье. Как на приемном пункте старьевщика.
– Никакого сомнения, могилу разграбили, – подумал я.
– Ну, тогда возник вопрос, кому спускаться. Лейтенант Каплан не хотел, а Билли нужно было оставаться наверху. Ведь его сила понадобится тому, кто, в конце концов, спрыгнет в комнату. Ну, я и спрыгнул, хотя, говоря по правде, довольно вонючий был там воздух.
– Дальше!
– Ну вот, спрыгнул я и осмотрелся. Разбросал тряпки, но ничего не нашел среди них. Не было там ни одной золотой монетки. И ни одного драгоценного камня. Кого бы там ни похоронили или кому бы ни принадлежала эта хата, ума у него хватило только на то, чтобы велеть размалевать ее. А что камушки он не там хранил, это как пить дать!
– Слушайте, не испытывайте мое терпение! Что еще было внизу?
– Ну, картинки на стенах и статуя в углу.
– Бог ты мой! Статуя!
– Ага… Билли!
Тут чернокожий военный нагнулся под стол, вытащил оттуда сверток в газетной бумаге, который он раньше держал под мышкой, и поставил его на стол. Затем медленными, неуверенными движениями содрал с него бумагу.
Я поднялся на ноги и почувствовал, что дрожу всем телом, на лбу у меня выступил пот. Я почти перестал дышать, и перед глазами у меня заплясали темные круги. Когда Ронни сунул мне в руку рюмку, я осушил ее одним глотком, не глянув.
И даже не почувствовал, как алкоголь обжигает глотку.
А статуя сверкала и искрилась на столе, и когда я взглянул на нее, она словно приветливо улыбнулась мне.
Это был Анубис, метровая статуя бога с головой шакала, вырезанная из полудрагоценного камня. Такая красивая, какой я еще никогда не видел и какой еще никогда не находили.
Веснушчатый потрепал статую с шакальей головой по спине.
– Хороша голова у парня, ничего не скажешь, Как будто это Уолт Дисней сделал.
Я робко потянулся к ней рукой и, дотронувшись, почувствовал под пальцами холод глубин пирамид и усыпальниц. Я знал, что сколько бы она теперь ни находилась на солнце, она навсегда сохранит прохладу могил.
– Вот… это была первая находка. А за ней была еще одна.
Тут негр снова нагнулся под стол и достал второй сверток. И развернул бумагу, которая скрывала вырезанного из того же камня быка Аписа.
Пот уже заливал мне глаза, и я не знал, сплю я или бодрствую.
– После этого мы больше ничего не нашли, – хмуро сказал веснушчатый. – Правда…
– Что?!
– Мы заметили, что когда-то из этой комнаты был выход.
– Выход?
– Или дверь. Но ее замуровали. На стене видно было, что дверь замурована.
– Вы взломали? Он покачал головой.
– На это у нас уже не было времени. Да и инструментов с собой не было. Нужно было возвращаться на базу. Но лейтенант сказал, что статуэтки эти мы заберем домой и подарим кому-нибудь, кто работает в музее и разбирается в этом. Это ему, наверняка, обойдется в четыре-пять бутылок бурбона. – И он многозначительно посмотрел на меня.
Я, спотыкаясь, доплелся до стола, поднял телефонную трубку и позвонил Селии.
– Селия, – сказал я, когда она отозвалась, – у меня к вам просьба.
– Пожалуйста, мистер Силади. – И я услышал, как весело звучит ее голос.
– Спуститесь с кем-нибудь в супермаркет и принесите два ящика выпивки!
Селия громко пискнула, как кролик, когда ему дают по голове, чтобы сделать из него потом жаркое.
– Сколько? – спросила она затем недоверчиво.
– Два ящика.
– А не слишком ли?
Я уже не выбирал выражений, потому что чувствовал, что язык мой нет-нет, да и заплетался на самых простых словах.
– Это вас не касается… ясс…ясно?
– Ясно, – сказала она сердито. – Когда принесу, что делать с этим?
– Пожж… пожалуйста, попросите кого-нибудь, чтобы по…помог вам занести сюда. Хо…рошо?
– Хорошо! – И она положила трубку.
Когда Селия и один из вахтеров внесли ящики с бурбоном, негр мирно храпел в кресле, а я, обнявшись с Ронни, распевал чувствительные шотландские народные песенки. Помнится, пели мы еще и матросские песни.
Следующие полчаса остались в моей памяти в виде обрывков смутных воспоминаний. Селия и швейцар тормошили Билли, который ни за что не хотел просыпаться. Ронни даже целый графин воды вылил ему на голову, чтобы заставить проснуться.
Наконец-таки Билли проснулся и, не переставая громко стонать, просунул руку в проушину ящика с напитками.
– Ты… железный парень… что надо, – сказал он, хлопая меня по плечу, – уж и за… заплатил ты нам.
Дверь за ним захлопнулась, и я тут же привалился к столу, чтобы чуть-чуть вздремнуть. Но вдруг дверь снова открылась, и показалась голова Ронни.
– Чуть не забыл… дружище… это я еще нашел среди тряпья там… Это в награду за выпивку. Ну, чао…
Он положил что-то сверху на опрокинутое кресло и захлопнул за собой дверь.
Это было последнее, что я помнил.
Когда я открыл глаза, день уже клонился к вечеру: в комнату падали через окно лучи закатного солнца. Голова трещала от адской боли, а язык словно прилип к небу. Я, спотыкаясь, доплелся до водопроводного крана, нацедил в ладонь воды и выпил.
Комната больше напоминала поле боя, чем рабочий кабинет солидного ученого. На полу валялись бутылки из-под бурбона, и воздух был пропитан резким запахом алкоголя, не хуже, чем в любой портовой корчме.
Я плюхнулся в кресло и посмотрел прямо в глаза Анубису. Его иссиня-черное тело блестело в солнечном луче, уши стояли торчком, как у собаки с безупречной родословной, и он все смотрел на меня преданными шакальими глазами. Бык Апис скучал под курительным столиком, пока я, наконец, не поднял его и поставил рядом с Анубисом.
Тут мой взгляд случайно остановился на опрокинутое третьем кресле, и я вспомнил прощальные слова Ронни о награде за выпивку и то, как он положил что-то сверху на кресло.
Я протянул руку к свертку в газетной бумаге, развернул его… И не мог удержаться от изумленного возгласа. В руках у меня был вылепленный из обожженной и некогда выкрашенной глины маленький саркофаг.
Я залюбовался этим миниатюрным чудом, потом заметил, что крышка у саркофага съемная: точь-в-точь, как у настоящего. Я вернулся к столу, вынул из ящика перочинный нож, раскрыл его и осторожно просунул лезвие между крышкой саркофага и его нижней частью, Крышка дрогнула и с тихим щелчком отделилась от основания.
Я бережно держал саркофаг на ладони и думал, что, может быть, я первый человек, который открывает его спустя три тысячи. лет. Я перевел дыхание и поднял крышку.
В саркофаге лежала крошечная мумия; вернее, глиняная статуэтка, изображающая мумию. Крошечная статуэтка, изображающая забинтованную, раскрашенную вручную мумию.
Я осторожно перевернул саркофаг, и мумия легла на мою ладонь. Она была из обожженной глины, как и саркофаг, но в отличие от последнего краска с нее не облезла: она выглядела так, словно неизвестный мастер сделал ее только вчера.
Керамическая мумия изображала мужчину средних лет. У него был несколько приплюснутый нос и серьезные, даже можно сказать печальные черты лица. Словно лишь с большой неохотой принял он приговор Озириса. Над верхней губой у него были тонкие странные усики, которые неожиданно придавали его лицу совершенно современный вид.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55